Костыли за саксофон. Дюжина грустных и весёлых настроений

Вася любил, придя из бассейна, тихо открыть входную дверь ключом, тихо прокрасться и… пугнуть всех домашних!

Тётя Аида охнула, схватилась за сердце, села на табурет, но тут же вскочила – на табурете лежала палитра.

– Ой-ой! Я случайно забыла! Извините, Аида Германовна.

– Ничего. У меня кофта пёстрая, так даже красивей, – мученически улыбнулась тётя Аида и поправила шпильки в причёске, съехавшей набок… Всё-таки тётя Аида была очень светская и воспитанная… В такие минуты она Ларисе даже нравилась. Лариса в очередной раз подумала, что тётя Аида – очень противоречивая натура, но в чём-в чём, а в умении владеть собой ей не откажешь. Лариса однажды в художке тоже села на палитру, так она девочку, которая эту палитру на табурете оставила, чуть не убила, толкнула так, что девочка улетела метра на два и на неё с полки глиняные слоники посыпались…

Вася примчался с мокрой губкой:

– Давайте я вашу кофточку подчищу!

– Ничего, ничего, – уверяла тётя Аида, размахивая аристократически тонкой рукой. – Это же гуашь?

– Да, да гуашь, – закивала Лариса, но не стала добавлять, что гуашь профессиональная и отстирать её будет не совсем просто.

– Так что ничего катастрофического не произошло. Не надо мне Васенька стул. Я постою. Но катастрофическое может произойти, если ты, Вася, не поделишься с Альбертом своим прошлогодним костюмом.

– Да поделюсь. Забирайте. Пожалуйста. Мама! Где он лежит?

– Там же, где ёлочные игрушки.

Договорились, что тётя Аида «заглянет через часок».

Пришлось доставать с антресолей коробки и пакеты. Посыпалась пыль, похожая на серый пушистый снег, вылетела моль, похожая на взбесившуюся снежинку, стала лихорадочно «убегать» от Васиного кулака. Он всё хотел «хапнуть» кулаком эту злую бабочку, но она уворачивалась.

– Юркая моль, натренированная, – злился Вася.

А мама всё строчила и строчила на машинке.

… Лариса подумала, что это хорошо, что тётя Аида пошла кофту отстирывать, а то бы она сейчас запричитала, что теперь ясно, откуда моль по всему подъезду, это, мол, от вас моль, и этим бы точно довела маму до белого каления. А Лариса бы тогда ответила: «А от вас в нашей ванной – пауки!» «Как?» – возмутилась бы тётя Аида. «Так! Паук у нас в ванной завёлся. Это от вас». А тётя Аида бы возмутилась: «Почему от меня? У нас в подъезде тридцать шесть квартир!» А Лариса бы ответила с сарказмом: «Ну так у вас же мошки в паутинках по всей квартире». А тётя Аида бы сказала: «А паук – это хозяин, это не моль, паук вещи не точит зубками!» А Вася бы тогда сказал тёте Аиде что-нибудь умное про зубки, например, что «зубы у хищников, а моль – насекомое холоднокровное, а вещи жуют червяки, дети моли, у них нет зубов». А тётя Аида сказала бы тогда: «Причём тут это? Где логика?» А Лариса бы ответила: «А логика в том, что у теплокровных две кровеносные системы: венозная и артериальная, а у холоднокровных – нет!» Тётя Аида бы попятилась к выходу, Вася открыл бы тёте Аиде дверь, а Лариса бы «добила» тётю Аиду информацией, что у теплокровных, кроме двух кровеносных систем ещё четырёхкамерное сердце»…

После пыли и спущенных с антресолей коробок отыскались, наконец, и костюмы. И Лариса снова стала вспоминать.

4

Второе воспоминание Ларисы

Лариса, когда была маленькая, мечтала о новогоднем костюме. Она представляла себя то Злой Волшебницей Ночью, но не в колпаке как у звездочёта и в плаще с месяцами и звёздами, а такой домашней типа добренькой, но жутко лицемерной Злой Волшебницей в ночном колпаке с нашитыми перекрещенными костями и в пижаме с черепами. Лариса представляла себя и Снежинкой, но не обыкновенной снежинкой – в чешках, воздушной юбке, мишуре и маленькой диадеме, а снежинкой, которая вместе с ледышкой внедрилась в сердце Кая. Злой такой снежинкой, ярко-синей: ледяной, холодной, беспринципной, бесстыдной, жестокой – всё это должны были выразить серебристые кристаллы. Они должны были нашиваться на костюм, а юбка должна была быть не пышная крутящаяся-вертящаяся, как у весёлых озорных снежинок, тыкающихся в окно к ёжику, который встречал Новый Год. Нет! Юбка должна была быть каркасная из прутьев или проволоки. Чтобы прутья были как стрелы – ведь снежинки, если присмотреться очень острые.

В разнообразных костюмах представляла себя Лариса. И в костюме прожорливой улитки с рюкзаком-домиком-ловушкой, и в костюме милой лесной ведьмы, в живописных зелёно-жёлтых лохмотьях-перьях – лохмотья отстёгивались, а под ними – чёрное трико с нарисованным скелетом, как у Кощея Бессмертного. Ещё Лариса представляла себя в костюме вороны, но не Кагги-Карр из «Волшебника Изумрудного города», а вороном смерти из сказки про мельницу, перемалывающую человеческие кости… Но по счастью для гостей детсадовских и школьных утренников, мама Ларисы как раз перед Новым годом ужасно занята. Она сидит и строчит, и строчит, мешая Ларисе засыпать, отпаривает утюгом и отпаривает… – клубы пара казались Ларисе злыми волшебными силами, укравшими у неё все костюмы. Поэтому гости утренника и не догадывались, какие дикие идеи бродят в голове тихой послушной девочки, жавшейся на утреннике в обычном нарядном платье где-нибудь на лавке в углу и даже не смевшей приблизиться к Деду Морозу…

В четвёртом классе Лариса решилась, наконец, сама сшить какой-нибудь простенький костюм. «Допустим, костюм цветка-хищника. С виду – милый. А попадёт ему в соцветие червяк или мушка, цветок – хам! – и сожрёт». Как это было тяжело, обшивать «лепестки» юбки мишурой, на которую должна была «вестись» наивная жертва, как болели пальцы от иголки, а с напёрстком – так советовала мама – пришивать ну никак не получалось, было неудобно. Но Лариса всё-таки закончила юбку с торчащими во все стороны белыми лепестками. К обручу на голове мама прикрепила хищные лепестки в виде зубов… Лепестки могли собираться в бутон или открываться.

На утреннике все просили «хищный цветок» показать жертву. Лариса, улыбающаяся, пригожая, милая, в такой симпатичной цветочной юбке и жизнерадостной беленькой кружевной кофточке, аккуратно снимала с головы «бутон», раздвигала листья и лепестки и… зритель шарахался или вздрагивал – всё зависело от темперамента: в бутоне лежала куча черепков и костей точь-в-точь как на картине Сальвадора Дали. На следующий день у Ларисы от «хищного головного убора» ныла шея, болела спина, а от постоянного открывания-закрывания лепестков – мышцы рук и пальцы. Одноклассники стали обходить Ларису стороной, учителя шушукались в учительской… Когда же, года через два, весь класс увлёкся готическим романтизмом, вампирами и мрачными подземельями, Ларису это нисколько не интересовало. Она уже переболела нуаром.

Когда брат Вася пошёл в школу, Лариса шила вполне себе ничего. Лариса помнила то время, когда ей так хотелось кем-нибудь нарядиться на Новый год. «Сама не смогла в малышовом детстве нарядиться, так пусть хоть Вася будет нарядный». Лариса решила сшить обыкновенный чёрно-белый плащ шахматного короля, сама купила метр чёрной материи, разлиновала её, нашила белые квадраты, две недели провозилась, вдела тесьму в одну из сторон плаща, стянула – получился плащ-идальго как у Дон-Кихота Ломанчского, только клетчатый. Ещё Лариса купила самой-самой широкой капроновой ленты на голландский воротник. Продавец магазина тканей, знакомая мамы, подсказала Ларисе, сколько надо взять метров, объяснила, как собрать в складки. Чернявский, Ларисин друг по классу и тайный поклонник, смастерил Васе корону из проволоки. Только-только успели к утреннику…

5

Всё это вспомнила Лариса, отыскав на антресолях прошлогодний Васин костюм. Отдали его тёте Аиде.

Но на следующий день тётя Аида опять пришла:

– Ми-ил!

Мама Мила выключила машинку и рявкнула:

– Аида! У меня срочный заказ! Тебе же отдали вчера костюм.

– Отдали!

– И чего тебе ещё надо?

– Надо ещё костюм. Срочно!

– Ну извини. Это буржуйство.

– Да ты пойми, Мила. Этот Костик Савик, ну бандит из их класса…

– Огромный такой? Коротко стриженый?

– Да! Так вот он… – тётя Аида всхлипнула. – Он ту детсадовскую историю с огурцом до сих пор Альбертику простить не может. – Тётя Аида высморкалась, надела капюшон модной толстовки, укуталась в этом капюшоне, зажмурила глаза и сказала восторженным голосом: – Шесть лет назад я такая счастливая была в этот день. В последний раз счастливая. – Тётя Аида вытерла слёзы. – Я даже так не радовалась, когда Альбертик на окружной олимпиаде по технологии первое место взял. Та победа в детском саду ему позарез была нужна. В школе-то Альберта за учёбу уважают. А в детском саду ещё все равны, и дураки, и умные, а он самый младший был… Да и сейчас… – тётя Аида окончательно потеряла стройность и прямолинейность мысли, завиляла в потоках сознания как беснующийся шарик в пластиковом коробе-лабиринте. – А сейчас им опять объявили приз за костюм. Просто боятся, что в костюмах никто не придёт, семиклассники ведь, девочки только о женихах и думают, моему Альбертику глазки строят… Вот и объявили конкурс, будь он не ладен. И этот Савик требует с Альбертика костюм. Мне нужен ещё костюм! Для Костика! Пойми ты, Мила! Ты не представляешь, что это такое – быть в одном классе с настоящим бандитом! Ещё какого-нибудь костюма нет? Любого абсолютно! А то Альбертику худо придётся, побить грозится Костик.

Опять полезли на антресоли, опять западал серый пыльный снег, и тётя Аида стала чихать, объясняя, что у неё аллергия на пыль, а пыль бывает и заразная, потому что в ней живут специальные пылевые клещи.

«Почему, – думала Лариса, – когда чихают другие, они просто чихают, а если чихает тётя Аида, то это всегда аллергия: на пыль, на выхлопные газы, на солнце, на ревень, растущий весной у подъезда, на все вместе взятые сорняки и одуваны, и вообще на жизнь в целом и по маленьким микроскопическим отдельностям». Ещё Лариса радовалась про себя, что моль не вылетела, а то бы тётя Аида весь январь-месяц эту злосчастную моль вспоминала и всем бы на несчастную хищную бабочку жаловалась…

Нашли: шляпу шпиона, привезённую Ларисой из Болгарии из социального бесплатного лагеря, кобуру ковбоя, пистолет, ещё пест, и ещё пестик, их Вася в разные годы цеплял на шпионский новогодний пояс; нашли пять поломанных сабель и пять мечей без рукояток – Вася складировал как «трофеи» врага, а также шапочку-беретку, блестящую, из золотой парчи на резиночке и ободок с рожками стрекозы, которые Вася на ёлки разные надевал, когда совсем маленький был – Васе тогда ещё было всё равно, кем на утренниках быть, Васе тогда главное было поноситься вокруг ёлки и вообще по залам, и Дедушку Мороза за халат подёргать: холодный или нет у него халат.

– Нет. Это всё нам не подойдёт, – засуетилась тётя Аида, брезгливо оглядываясь, закапризничала как маленькая девочка, топнула ногой и стала похожа не желающую подчиняться дудке фокусника кобру. – Ми-ил!

– Ларис! – сказала мама. – Помнишь ты в том году себе костюм Глашатого шила. Я тебе ещё колпак с отворотом помогла кроить. Где у тебя этот костюм?

– В шкафу.

– Отдай его, пожалуйста, Аиде Германовне.

Лариса замерла. Нет! Она не отдаст этот костюм никому!

– Отдай его, пожалуйста, – чувствуя настроение дочери, попросила мама. – Отдай! – мама хотела добавить: «И прогони к чертям собачьим тётю Аиду», но сдержалась и спокойно добавила: – С возвратом.

– Конечно с возвратом! – засуетилась тётя Аида, продолжая извиваться как змея, но как змея послушная, пританцовывая на хвосте. – Ах, какой костюмчик! Яркий! Красный! А-ля-рюс! Народный! Нарядный! Вышивка какая.

– Это просто узор из тесьмы настрочен.

– Ну я не разбираюсь, – сморщила носик тётя Аида и стала похожа на жизнерадостную собачку-шарпея.

Лариса в художку опоздала сильно, потому что никогда заранее папки, краски и кисти не собирала – вечно они у неё в разных углах валялись. «Что за соседи нам достались! – бесилась Лариса, бегая по квартире, выслушивая мамины попрёки и вспоминая жалостливо-плаксивые тирады тёти Аиды, утрамбованные в Ларисном мозгу в один сплошной монолог: