Костыли за саксофон. Дюжина грустных и весёлых настроений

– Это же такси вызывать?

– Да. Ой! Можно же в больницу, Аида Германовна!

– Тогда бесплатно на «скорой» доедете, – добавил Чернявский – сейчас вызову «скорую помощь». – И Чернявский достал из кармана телефон.

– Не надо! Только не «скорую»! – разрыдалась тётя Аида. – Там грязь на «скорой», там с инфекцией перевозят, там вообще клоповник. – Тётя Аида всхлипнула и тихо почти шёпотом сказала: – Мужа как-то повезли на «скорой», а потом в квартире клопы появились, боролась с ними три месяца. Нет. Только не «скорая»! Завтра пойдём по знакомым врачам, они хотя бы не надуют. Господи! Деньги-то какие! Да что там деньги… Маленькому тринадцать лет и без зуба остался. Несчастные мы, невезучие. За что мне?! За что такое наказание?!

– Аида Германовна! Пожалуйста, угостите Альбертика, пусть держится, не скисает, – Лариса сгребла всё печенье с противня и положила в чистый прозрачный пакет, протянула пакет Аиде Германовне: – Передайте от нас вашему сын привет.

Лариса знала: тётя Аида очень любит это её печенье, песочное, рассыпчатое…

– Да что ты Лариса? Издеваешься? – запричитала Аида Германовна.

– Почему? Вовсе нет!

– Чем он печенье-то грызть будет, а? – взвизгнула тётя Аида так, что непривычный Чернявский на минуту оглох, а электрический чайник сам включился и зашумел.

– Ой, извините, – опомнилась Лариса.

– Но другие-то зубы у Альберта целы, – ляпнул Чернявский и осёкся.

Аида Германовна посмотрела на соседей и романтическую сервировку с ненавистью, выбежала из соседской квартиры.

Когда смолкли причитания за стеной, Чернявский сказал:

– Ларис! Что за безобразие? Почему этот дурак в Альберта стрельнул?

– Потому что Альбертика в классе и за человека-то не считают. Я как-то рисовала Зое Феликсовне стенгазету к неделе английского языка и видела, какой он пришибленный сидит на уроке, он всех боится, Дим. Там некоторые в этом классе его на три года старше. Альберт – ровесник Васи.

– Но всё равно Лариса. За гранью же: подошёл и выстрелил. Это полный бан.

Пакет с печеньем так и остался стоять никем не тронутый. Настроение было испорчено. Разговор у Ларисы и Димы не клеился. Дима пытался пересказать Ларисе фантастический роман о Малыше, которого воспитали инопланетяне, но Лариса слушала как-то рассеяно.

– Знаешь Дим, моя мама говорит, что есть люди, о которых все вытирают ноги.

– То есть?

– Ну не церемонятся с ними. Ты разве в школе такого не наблюдал?

– Наблюдал.

– Сколько, Дим, унижений и несправедливости я в детстве испытала. Да даже питание бесплатное для школы оформить – это ж целое дело, мама как приходит из собеса, так чуть не плачет. Сейчас же, Дим так: если ты беден, как мы или младше, как Альбертик, то можно об тебя вытереть ноги. В переносном конечно же смысле.

– Но этот Костя, его обидчик, он бедный и из плохой семьи. Его же не обижают?

– Он зато всех обижает. Зачем он обидел Альберта?

– Надо будет ему в школе накостылять.

– Но зуб-то не вернёшь, зуб-то не вернёшь, – послышались из-за стенки новые тёть-Аидины причитания.

И Чернявский с Ларисой ушли гулять, чтобы никто не подслушивал их разговоров – погода в этот трагический день радовала солнцем и розовыми тучками на закате. Они гуляли по парку, прошлись и вокруг родной школы, и всё разговаривали, и разговаривали об агрессорах и о том, как они портят нормальным воспитанным, не смелым, не наглым, не драчливым людям жизнь…

3

Аида Германовна звонила каждый день в квартиру соседей, но мама Ларисы не открывала дверь, она шила днями и ночами – перед первым сентября всегда аврал. Лариса гуляла с Чернявским целыми днями, а Вася всё никак не мог вернуться домой: их группу вернули обратно в лагерь – погода была не лётная и какие-то осложнения на чартерных линиях, какой-то коллапс – казалось, что все на свете отдыхающие торопились вернуться аккурат к началу учебного года.

Но наконец жизнь потихоньку вошла в свою колею: дети, учителя и родители пришли в себя после торжественных линеек и первых уроков, занятия пошли своим чередом, а у мамы Ларисы и Васи появилось свободное время, и она смогла спокойно поговорить с тётей Аидой, которая обзвонила уже всех своих знакомых и со всеми поделилась своей трагедией, своим горем.

Почему же мама Ларисы и Васи оказалось такой чёрствой, спросит кто-нибудь. Да потому что, когда у Васи были неприятности с воинственной девочкой Кристиной, мама Васи тоже пыталась пожаловаться тёте Аиде, рассказать о произошедшем. Тётя Аида даже не слушала, в мире существовала только она и её ненаглядный сын, остальные должны были им двоим помогать. На чужие проблемы у тёти Аиды времени не было. Но сейчас Аида Германовна немного успокоилась. Знакомые врачи сделали Альбертику ненастоящий зуб, нарастили осколок специальным составом. Это было проведено временное лечение, весной Альбертику должны были ставить брекеты, чтобы «сдвинуть зубы», только после этого можно было поставить на месте выбитого зуба искусственный, на штифте.

– Это какой-то кошмар, – рыдала на соседском диване тётя Аида. – Это же целое состояние.

– Аид! – сказала мама Васи. – А как ваш обидчик? С ним-то что?

Лучше бы мама Васи об этом не спрашивала, децибелы рыданий подскочили втрое, задрожала люстра на потолке, а швейная машинка сама включилась, мотор сочувствующе загудел.

Оказалось, что обидчик и его мама ведут себя крайне нагло и говорят, что ничего не было, а зуб Альбертик выбил давно, играя на саксофоне. В классе Костик смеялся и дразнил Альбертика, каждый день заявлял ему, что ни пистолета не было, ни пульки, был только саксофон, который и нанёс Альберту травму, когда Альбертик дома упражнялся. Мама Кости, очень толстая и очень красная женщина, подсела к Аиде Германовне на собрании и стала шептать, что у Альбертика тоже был пистолет, что если что, они скажут, что это Альбертик первый в Костю стрельнул.

В дело о выбитом зубе оказалась замешана школа, потому что всё произошло на её территории, поэтому каждый день секретарь и бухгалтер выходили к маме Альбертика на улицу (тётя Аида из-за происшествия снова стала провожать своего сына в школу) и доказывали ей, что полиция не будет ничем заниматься, и что ничего уже сделать нельзя, надо смириться.

– То есть как это смириться? – опешила мама Васи. – А парня-то, Костю этого, на учёт в ОДН поставят?

– Что ты, Мила, об этом даже речи не идёт!

– Да как так, Аид? Вон, у Ларисы в классе девчонки на детской площадке покурили, так их сразу в милицию, то есть полицию, забрали и на учёт поставили.

– Не знаю как так, Мил. Но Костю на учёт никто ставить не собирается, а мне ежедневно, в течение уже недели доказывают, что Альбертик во всём сам виноват.

– Аида! Иди в полицию. Ты заявление писала?

– Писала тогда, в первый день.

– Так должен прийти ответ. Жди. Они должны этого Костю обязательно поставить на учёт, иначе он так всей школе зубы пересчитает.

– И не говори, Мил, и не говори. – Аида Германовна подняла глаза: её лицо с растёкшейся косметикой напоминало маску на Хэллоуин. – И знаешь, что самое удивительное?

– Что?

– Все, кроме тебя мне говорят, что сделать ничего нельзя. Все подруги, все знакомые.

– Да как так нельзя? Как так нельзя? У Ларисы в классе девочка из дома ушла, нашли её на вокзале, так сразу на учёт в ОДН и в больницу на психиатрическое освидетельствование. Родители еле уговорили полицию, чтобы из больницы их дочку отпустили.

– И отпустили?

– Отпустили. Но на учёт-то поставили. А она никого не обижала. Просто сбежала из дома. Сейчас же строго с этим, с подростками проблемными.

– Но Мила, послушай. Меня эти полицейские сразу меня и Альбертика невзлюбили. Они, знаешь, не любят интеллигентных людей. – Аида Германовна снова всхлипнула и уткнулась в платок.