Метод. Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. Выпуск 5: Методы изучения взаимозависимостей в обществоведении

Карты являются одной из самых субъективных научных продукций. Все этапы составления и производства картографических материалов – от выбора технологии составления, проекций и центрирования до подбора цветов и выбора условных обозначений – оставляют огромное поле для авторских манипуляций и ошибок. До перехода к геометрической картографии степень достоверности карты и степень доверия ей были крайне низкими, в том числе, потому что это не было ее основной функцией. Со временем точность и достоверность карты стали одними из главных критериев ее оценки. В зависимости от типа карты, характера представленной информации, распределения данных и цели картографами используются различные методы и способы манипулирования картографическим изображением и данными. Карта всегда строилась на трех базовых элементах – масштабе, проекции и условных обозначениях. Каждый из этих элементов – источник большого количества искажений и инструмент формирования определенных взглядов на реальность [Monmonier, 1996].

Картографический процесс начинается с отбора автором элементов реальности, которые будут отображены, – базовая картографическая основа включает ряд видимых объектов (социально-экономические объекты, гидрография, рельеф, транспортная инфраструктура), а также тематическое содержание, которое варьируется в зависимости от типа карты и ее назначения [Monmonier, 1996].

Уже на этой стадии происходят первая генерализация и апроксимация, которая бывает крайне заметна, когда речь идет об острых геополитических вопросах (включение Крыма на сервисах Яндекс-карты весной 2014 г. в состав Российской Федерации и игнорирование этого сервисом Google maps) и менее заметна в менее конфликтных территориях. Выбор математической основы (масштаба, проекции и способов отображения масштаба) является следующим шагом моделирования картографической продукции. При составлении тематического содержания также можно выделить более и менее заметные инструменты присутствия авторского взгляда в картах. Например, один из самых очевидных приемов обработки количественных данных – использование разных типов классификации информации для создания определенного визуального образа преобладания одних данных над другими. Это метод часто используется при составлении карт во время выборов, в которых категория «большинство проголосовавших» не имеет в легенде адекватного количественного аналога. Разные классификации одних и тех же данных ведут к абсолютно разным визуальным образам, которые производят более сильное впечатление на зрителя, чем текстовые пояснения в легенде. Более тонкие методы – составление не полной картины, исключения ряда элементов, использование конкретных визуальных символов и определенных цветов, несущих определенные культурные коды в той или иной среде.

Появление таких корпоративных гигантов, лидеров мирового рынка, как «Google Maps» и «Google Earth», является крайне симптоматичным для XXI в. С одной стороны, это одна из наиболее демократичных картографических платформ, дающих пользователю на базовом уровне возможность создания и редактирования карт. С другой – картографическая продукция этой компании является самой популярной в мире – более распространенной, чем любая национальная. С третьей – доминирование визуальности карт «Google» над любой другой и позиция «взгляда Бога» из вселенной (что далеко не всегда было характерно для картографических практик) формирует вполне определенную, прозападную концепцию понимания пространства в постмодернизме [Harvey, 2001]. Это крайне характерная для картографии середины – конца XX в. практика, которая давно стала орудием власти. Она переходит из государственной парадигмы в межнациональную, корпоративную, формируя определенный спрос на картографическую продукцию и представляя узкую, но удобную для восприятия картину мира. В начале XXI в. власть корпораций над картографическим сектором социальных практик ослабевает, уступая технологиям, находящимся в открытом доступе в Интернете. При всем скептицизме по отношению к данным и технологиям, находящимся в открытом доступе, среди профессионалов академической науки именно это вывело картографию в массы и позволило практически любому человеку, имеющему доступ в Интернет, стать автором картографических произведений, тем самым сведя изначальную исключительную роль автора-картографа практически к нулю.

Заключение

Методы визуальной репрезентации пространства всегда присутствовали в мировой культуре, и под влиянием определенных социальных и экономических процессов они сформировали ту отрасль знания и культурной продукции, которую мы сейчас называем картами. К сожалению, картография, в силу своей двойственной природы, изучена фрагментарно, и до сих пор сложно собрать в целую картину историю развития картографии, как репрезентации доминирующих пространственных идей. Не существует работ, представляющих историю развития карт вне институционального дискурса после раскола в начале XVI в. и бурного развития геометрически определенной картографии, которые помогли бы более полно осветить влияние социальных и политических процессов на графическую репрезентацию основных пространственных концепций. Доминирование визуального языка над литературным и вместе с тем математическая определенность изображения приводят к феномену некритического отношения большинства пользователей карт, что не характерно для других изображений, например массмедийных, но представляется крайне важной и интересной в современном постмодернистском контексте.

Таким образом, картография – зеркало господствующих в определенный момент времени представлений об окружающем мире и пространственных концепций. Ее двойственная природа проекции и проекта затрудняет научную задачу реконструкции общей динамики ее развития, выявления ее социальной роли в современной культуре. Однако первые важные шаги уже сделаны. Вероятно, уже в ближайшем будущем можно ожидать появления существенных научных результатов.

Список литературы

Boria Ed. Geopolitical maps: a sketch history of a neglected trend in cartography // Geopolitics. – Abington, 2008. – N 13–2. – P. 278–308.

Branch J. The Cartographic state. Maps, territory, and the origins of sovereignty. – Cambridge: Cambridge univ. press, 2014. – 232 p.

Brotton J. A history of the world on twelve maps. – L.: Penguim Books, 2012. – 514 p.

Harley J.B. Deconstructing the map. – Evanston, IL: Program of African studies, Northwestern univ., 1992. – N 3. – P. 10–13.

Harvey D. Extract from «Cartographic identities: geographical knowledge under globalization»// Spaces of Capital: Towards a critical geography. – Edinburg: Edinburg univ. press, 2001. – P. 201–209.

Kramptom J.W., Krygier J. An introduction to critical cartography. – 33 p. – Mode of accesse: http://www.acme-journal.org/vol4/JWCJK.pdf (Дата обращения: 20.09.2014.)

Mapping it out. An alternative atlas of contemporary cartographies / Edited by Obrist H.U. – L.: Thames and Hudson LTD, 2014. – 240 p.

Monmonier M. How to lie with maps. – Chicago: Univ. of Chicago press, 1996. – 222 p.

Pickles J. A History of spaces: Cartographic reason, mapping and the geo-coded world. – N.Y., 2004. – 224 p.

Perkins Ch. Culture of map use // The cartographic journal. – L., 2008. – Vol. 45, N 2. – P. 150–158.

Геопространство и метапространство: географические методы в политологии[11 - Исследование выполнено в рамках программы фундаментальных исследований Национального исследовательского университета – Высшей школы экономики по теме «Структурный анализ региональных политических режимов и электорального пространства», реализуемой Лабораторией региональных политических исследований.]

    Р.Ф. Туровский

Географические подходы и методы достаточно активно используются в российской политологии. Однако состояние теории остается не вполне удовлетворительным в связи со слабой концептуализацией и операционализацией таких базовых понятий, как «политическое пространство», «регион», «территория», «место» в политической науке. При этом важно избегать прямого заимствования определений этих понятий из теоретической географии, интегрировав их в политологический дискурс. Это значит, что понятия «пространство», «регион», «территория» и пр. должны иметь политический смысл, получать непосредственную связь с миром политики, а географические объекты – выступать в качестве политических субъектов. Все социальные и политические процессы, так или иначе, связаны с пространством, протекают в нем, имеют пространственную составляющую. В связи с этим можно говорить и о каузальной обусловленности социальных и политических процессов в пространстве, но эта обусловленность нуждается в концептуальном осмыслении.

В политологии, как отечественной, так и зарубежной, активно используется понятие «политическое пространство», смысл и содержание которого, однако, сильно различаются в зависимости от автора и контекста. Политическое пространство, на наш взгляд, следует рассматривать как производную от пространства как такового. И. Ньютон понимал пространство как бесконечную протяженность, а следовательно – вместилище всех вещей, поскольку они обладают атрибутом протяженности. Однако в философии выделяются два различных подхода к пространству. Философская традиция, восходящая к И. Канту, акцентирует априорные формы чувственного созерцания пространства [Кант, 199]. Напротив, традиция, связанная с именами Дж. Беркли и др. [Беркли, 1978] и повлиявшая на позитивизм (оказавший, в свою очередь, большое влияние на развитие современной науки в целом и политологии в частности), акцентирует комплекс ощущений и опытных данных, т.е. формы непосредственного чувственного познания пространства.

Наличие двух подходов к пространству существенно повлияло на особенности политологического дискурса, оперирующего этим понятием. В политической географии пространство понимается как географическое пространство, т.е. овеществленное, физическое, метрическое, материальное. Но многие политологические тексты оперируют понятием «пространство» вне связи с географической картой, понимая его как объем, вместилище, в котором наблюдаются политические процессы. При этом понятие «пространство» в таких работах нередко приобретает не «кантианский», а просто метафорический характер, не будучи операционализированным на основе политической науки.

По нашему мнению, следует разделить два подхода к политическому пространству – физический и «метафизический», но использовать их во взаимосвязи.

В соответствии с «метафизическим» подходом политическое пространство понимается как пространство-идея, пространство политических (властных) отношений, без их географической привязки. Поскольку любое пространство, вне зависимости от подхода, обладает атрибутом протяженности, при «метафизическом» подходе его можно представить в виде геометрических форм, отображающих отношения между политическими явлениями. Пространство тогда понимается как совокупность объектов и связей между ними, определенным образом расположенных друг по отношению к другу. Особенность в том, что эти объекты не являются географическими, хотя у них могут быть свое положение, направление и расстояние в воображаемом пространстве. Такое пространство можно назвать политическим метапространством[12 - В отечественной географии концепцию метапространства развивает Д. Замятин [Замятин, 2003; Замятин, 2004]. Но его концепция рассматривает метапространство как пространство образов в географии культуры. Хотя у Д. Замятина и Н. Замятиной есть и работы по политическому пространству [Замятин, Замятина, 2000; Замятина, 1999]. Мы рассматриваем политическое метапространство как пространство не выраженных непосредственно на местности политических отношений.].

«Физический» подход к определению политического пространства предполагает, что оно характеризуется физической протяженностью. Это значит, что политические явления должны иметь протяженность (занимать площадь) и определенное положение в пространстве (т.е. являться элементом физического пространства). При таком подходе целесообразно говорить о политическом геопространстве, подчеркивая с помощью этого определения связь политического пространства и земной поверхности, «материальность» политического пространства.

Политические отношения, складывающиеся в метапространстве, часто (но не обязательно) имеют территориальную проекцию, т.е. определенным образом распределены и структурированы в геопространстве. Комбинирование двух подходов позволяет, например, рассматривать какие-либо общестрановые политические явления в целом, а затем – в их региональной проекции, т.е. в терминах их геопространственной структуры (распределение по территории) или же региональных модификаций для общенациональных явлений[13 - Например, говорят о региональных политических режимах, региональных партийных системах, региональных политических культурах и т.п. (см. работы В. Гельмана, Г. Голосова, А. Кузьмина, В. Нечаева и др., а также автора данного исследования).].

Политическое пространство – это широкое понятие, охватывающее всю существующую совокупность политических явлений и отношений, как выраженных в физическом пространстве (геопространстве), так и внепространственных в узком смысле этого слова (т.е. существующих только в метапространстве). Политическое геопространство представляет собой проекцию политического пространства на земную поверхность, которая придает ему «физический» характер[14 - Важна в связи с этим точка зрения П. Бурдье, который формулирует различие между физическим и социальным пространством: «Физическое пространство определяется по взаимным внешним сторонам образующих его частей, в то время как социальное пространство – по взаимоисключению (или различению) позиций, которые его образуют, так сказать, как структура рядоположенности социальных позиций» [Бурдье, 1993]. При этом, на наш взгляд, в политологии, если проводить аналогии с построениями П. Бурдье, не следует различать физическое и политическое пространства, так как политическое пространство может быть физическим, как это показывает политическая география.].

Роль пространства в политических процессах долгое время недооценивалась в общественных науках в связи с доминированием «метафизического» подхода, а также преобладанием историцизма над географичностью. Рассмотрение пространства, притом обязательно вместе со временем, в социальных науках стало важной инновацией конца ХХ в. Большую роль в этом сыграл Э. Гидденс. По его словам, «социальная теория должна принять во внимание, так как это не было сделано ранее, сущностную включенность пространственно-временных пересечений во все социальное бытие» [Giddens, 1979, p. 54]. По мнению Э. Гидденса, «все социальное взаимодействие состоит из социальных практик, расположенных во времени-пространстве и организованных искусным и умным образом человеческими агентами» [Soja, 1989, p. 142]. Учитывая неразрывную связь пространственных и временных процессов, необходимо активное использование концепта пространственно-временного континуума (в англоязычных источниках – пространства-времени, или времени-пространства, time-space). Это означает важность учета исторической эволюции, трансформационных процессов, хронополитики.

В некоторых западных исследованиях сделан следующий шаг, и в развитие темы взаимоотношений пространства и социума предложена концепцияпространственности. Пространственность (на основе работ Э. Сойи [Soja, 1989, p. 79] с дополнениями автора и применительно к политологии) проявляется в трех формах.

1. Одновременность происходящих политических событий, их синхронность в пространстве. Аналогично Л. Гумилёв использовал взаимодополняющие синхронный (одновременность исторических процессов) и диахронный (историческая динамика отдельно взятой ситуации) подходы [Гумилёв, 1990].

2. Социальный результат, которым является определенная организация пространства. Эта организация оказывается не только материальной («механическое» перемещение явлений), но и смысловой (наделение мест новыми смыслами). В результате вместо пространства per se возникает пространство, сотворенное человеком.

3. Активная сила, которая влияет на социальное поведение.

Впрочем, на наш взгляд, спорным здесь является третий пункт. Пространственность сама по себе вряд ли может считаться активной силой, это напоминает умножение сущностей без должного основания. Скорее она должна быть фактором, оказывающим влияние и до некоторой степени определяющим социальное поведение. Причина в том, что социализация, происходящая в геопространстве, зависит от его характеристик (более радикальный подход, вроде того, который предлагает Э. Сойя, выглядит осовремененной версией географического детерминизма, привязывающего социальное поведение к географическим условиям). При этой оговорке пространственность, понимаемая как синхронность, социальный результат и социальный фактор, будет удачным концептом, применимым для исследования отношений между центром и регионами.

Рассмотрим процесс превращения физического пространства в политическое геопространство. Согласно П. Бурдье, в пространстве происходят два направленных друг к другу процесса – овеществление социального (в нашем случае – политического) пространства (т.е. его проецирование, физическая репрезентация) и присвоение пространства физического. Концепция «присвоения» физического пространства исходит из того, что «социальное пространство – не физическое пространство, но оно стремится реализоваться в нем более или менее полно и точно… То пространство, в котором мы обитаем и которое мы познаем, является социально обозначенным и сконструированным. Физическое пространство не может мыслиться в таком своем качестве иначе, как через абстракцию (физическая география), т.е. игнорируя решительным образом все, чему оно обязано, будучи обитаемым и присвоенным. Иначе говоря, физическое пространство есть социальная конструкция и проекция социального пространства, социальная структура в объективированном состоянии… объективация и натурализация прошлых и настоящих социальных отношений» [Бурдье, 1993]. Процесс присвоения физического пространства, о котором говорит П. Бурдье, на наш взгляд, имеет политический характер, стимулируя развитие и структурирование властных отношений.

Физическое пространство рассматривается в работах отечественных и зарубежных авторов как объект политического интереса. Географ Р. Сэк выдвинул в связи с этим концепцию территориальности, которая определяется как «попытка индивида или социальной группы контролировать или оказать влияние на людей, явления и взаимосвязи путем делимитации и контроля над географическим ареалом» [Sack, 1986, p. 19]. Территориальность в политике – это особая модель поведения политических субъектов, целью которой является власть над частью физического пространства. Создание государства, если следовать этой логике, – это проявление территориальности со стороны государствообразующих субъектов, которыми могут быть определенные социальные, этнические и иные группы, а также лидеры.

Политический интерес к территории определяется особыми качествами этой территории. В структуре политических отношений по этой причине определим дуализм физического пространства как ресурса и как ценности.

1. Физическое пространство воспринимается политическими субъектами как ресурс, что связано с неравномерностью распределения ресурсов по территории и, следовательно, ресурсным дефицитом, что стимулирует борьбу. Примерно так рассуждает П. Бурдье: «Пространство, точнее, места и площади овеществленного социального пространства или присвоенного физического пространства обязаны своей дефицитностью и своей ценностью тому, что они суть цели борьбы, происходящей в различных полях, в той мере, в какой они обозначают или обеспечивают более или менее решительное преимущество в этой борьбе» [Бурдье, 1993]. Физическое пространство-ресурс существует в двух формах. Во?первых, это материальная форма – размещенные на территории экономические активы, месторождения полезных ископаемых и т.п. Во?вторых, это политическая (геополитическая) форма, когда обладание определенной территорией, например, усиливает позиции государства в мире, решает проблемы национальной безопасности и т.д.

2. Физическое пространство выступает и в роли ценности, что связано с его восприятием через призму культуры, а также – политической идеологии. Отношение индивидов и групп к пространству может, например, рассматриваться в терминах топофилии, любви к месту [Yi-Fu Tuan, 1974, p. 93]. Ее антиподом оказывается топофобия. В концепции места Дж. Эгнью также присутствует эта идеальная составляющая: этот автор среди трех составных частей места (наряду с местоположением и местом действия) выделяет чувство места, которое есть у жителей территории, и определяет социально значимое отношение к ней, являющееся основой для социального действия [Agnew, 1987, p. 28]. Ценность территории, воспринимаемая через призму культуры, приводит к появлению идеологических течений, таких как национализм и регионализм.

Довольно часто территориальные аспекты политики рассматриваются на основе наиболее простого подхода, который можно назвать композиционным. В соответствии с этим подходом, территория понимается как «контейнер», не имеющий собственного значения [Developments in Electoral Geography, 1990, p. 29]. Конечно, это не более чем признание того, что общественные процессы имеют территориальную проекцию, а потому политику можно рассматривать «на примере» определенной территории. Но такие исследования не позволяют понять причинно-следственную связь между территорией и политикой, представляя собой бессистемную подборку отдельных «кейсов». Существует необходимость разработки научных, политологических подходов, которые могли бы объяснить феномен политического геопространства в его взаимосвязи с метапространством.

Политический процесс обычно локализован, т.е. протекает в определенной точке физического пространства, где происходит концентрация политического взаимодействия, принятия политических решений и др. (локализация, впрочем, может быть единичной или множественной, когда процесс происходит в двух и более точках). Территория или место (последнее понятие часто употребляется в западных источниках в аналогичном смысле, но не характерно пока для русскоязычного дискурса) представляет собой арену политических процессов и отношений.

Подход к территории (месту) как к арене можно обнаружить в различных социальных теориях. Вспоминаются термин «месторазвитие», введенный евразийцами в начале ХХ в., а также теория этногенеза Л. Гумилёва, в которой автор оперирует понятием «этноценоз», восходящим к месторазвитию [Гумилёв, 1990]. В зарубежной социологии Э. Гидденс использует понятие locale, т.е. место действия. Оно определяется как «физический регион, включенный в формирование структуры взаимодействия, имеющий определенные границы, которые помогают сконцентрировать взаимодействие тем или иным образом» [Soja, 1989, см. также: Гидденс, 2005]. Политико-географ Дж. Эгнью предложил свою концепцию места, одной из составляющих которого является место действия (англ. – locale). В своих работах мы предложили использовать термин «арена» [Туровский, 1999].

Рассмотрение территории как политической арены является первым шагом вперед от композиционного подхода. Однако этого явно недостаточно. На следующем шаге необходимо установить, в чем заключается значение территории (места), играет ли она какую-либо собственную роль помимо «вместилища», механического расположения объектов и явлений.

Здесь может быть использована концепция медиации, автором которой является Дж. Эгнью. В соответствии с ней место непосредственно задействовано в социальных процессах, играя в них важную, одну из определяющих ролей[15 - На Дж. Эгнью повлияло его знакомство с микросоциологией, рассматривающей локальные особенности социального поведения и открывающей, по его мнению, совершенно новые операциональные возможности для изучения социума. Он указывает на тот факт, что все индивиды живут, работают и т.п. в определенных локальных условиях и границах, что предопределяет наличие у всех политических процессов локального характера.]. Оно участвует, таким образом, в процессе социальной структурации (термин Э. Гидденса), не являясь простым изображенным на карте итогом «абстрактного» социального процесса, протекающего вне географического пространства [Agnew, 1987, p. 36]. Самостоятельность места определяется, например, тем, что с ним связаны экономический рост, социальные изменения, политическая идентичность. Свои рассуждения Дж. Эгнью иллюстрирует, показывая, как локальный контекст влияет на развитие политических партий и голосование избирателей в конкретных условиях.

Используя концепции арены и медиации, мы предлагаем вместо композиционного применять более глубокий – контекстуальный подход к исследованию политического значения территории и политического пространства в целом. В соответствии с этим подходом территория понимается как политический контекст[16 - При этом необходимо избежать крайностей географического детерминизма, который пытается объяснять политические явления их местоположением. Такое «обратное», «активное» влияние территории на социальную реальность существует, но имеет непрямой и ограниченный характер.]. Она включена в политический процесс, является его неотъемлемой частью и характеристикой.

Общепринятые подходы к изучению физического пространства, разработанные в рамках географической науки и соответствующие тем или иным философским представлениям о пространстве, считают его имманентными характеристиками геометрическую трехмерность и подвижность во времени (фактически речь идет о четырех измерениях). Поэтому пространственные исследования носят по преимуществу структурный характер, нацелены на выявление и объяснение структуры, что объясняется главными особенностями пространства – протяженностью, объемностью, динамичной трехмерностью. Поэтому анализ в данном случае означает определенное деление пространства на части. Существует необходимость структурного анализа политического геопространства, как и политического пространства в целом[17 - Географический подход, легший в основу политической географии, тоже посвящен проблемам дифференциации и структурирования географического пространства, в котором проходит организация общества. У В. Горбацевича можно встретить определение, в соответствии с которым политическая география рассматривается как наука о территориально-политической организации общества в географическом пространстве [Горбацевич, 1976, с. 43]. Территориально-политическая (или политико-территориальная) организация общества понимается как совокупность территориальной дифференциации политических явлений и управления территориальной структурой политики [Ягья, 1974]. В. Колосов говорит об интегральном геопространстве, которое включает в себя различные – политические, экономические, культурные – аспекты и дифференциация которого определяется территориальным разделением труда [Колосов, Мироненко, 2001, с. 243].].

Сущностной характеристикой политического геопространства является его неоднородность. Причины неоднородности связаны с особенностями систем расселения, социальных коммуникаций, идентичностей, политических интересов и организации власти. Политическое сообщество стремится к пространственной компактности и гомогенности, поскольку носители схожих политических интересов тяготеют друг к другу при расселении (феномен относительной социальной однородности локальных сообществ), и наряду с этим политические коммуникации на компактной территории часто способствуют сближению позиций (это показали исследования эффекта соседства в электоральной географии [Developments in Electoral Geography, 1990]). При этом в более обширном пространстве возникает неизбежная множественность различающихся сообществ, не исключается и внутренняя политическая поляризация географически относительно компактных сообществ. Административный регион обычно представляет собой совокупность сообществ, поскольку, как уже говорилось, на практике невозможно обеспечить соответствие каждой административной единицы каждому консолидированному политическому сообществу. Сказанное в полной мере относится к государству, которое всегда состоит из большого числа региональных и, особенно, локальных политических сообществ. Исследовательской проблемой является не сама гетерогенность государства, а характер и степень этой гетерогенности, которые и оказывают прямое влияние на политический процесс.

Региональное структурирование общества, или регионализация, представляет собой относительно новый предмет исследования, возникший во второй половине ХХ в. Один из пионеров этого направления в социологии Э. Гидденс определяет регионализацию как «временную, пространственную или пространственно-временную дифференциацию регионов внутри или между местами действия» [Giddens, 1984]. Он подчеркивает, что «регионализация – это важное понятие, призванное сбалансировать представление о том, что общества всегда представляют собой гомогенные, унифицированные системы» [Giddens, 1984]. В процессе регионализации направленно создаются формальные регионы и самостоятельно складываются региональные политические сообщества (см. ниже)[18 - Регионализация бывает двух типов. Одна – направленная, управляемая, или административная. В ее результате появляются административно-территориальные единицы. Другая – «стихийная», «спонтанная», коммуникативная, или «социологическая» (если использовать терминологию Р. Даля). Она производит политические сообщества.].

Можно заметить, что анализ структурных процессов в различных науках построен на схожей терминологии. В отечественной географической науке выделяют две составляющие процесса пространственной дифференциации – концентрацию и стратификацию [Гладкий, Чистобаев, 2000]. Другие авторы противопоставляют концентрацию и деконцентрацию [Грицай и др., 1991]. Наибольший интерес для нас представляет процесс концентрации, который означает, что явления накапливаются в определенных очагах. Процесс концентрации приводит к формированию центров, а значит, к росту пространственной неоднородности. Поскольку количество центров, как правило, больше единицы, возникает поляризация пространства, связанная с противоречиями и коренными различиями между определенными крупными центрами, которые играют роль противостоящих полюсов.

Такие понятия, как «концентрация» и «деконцентрация», «стратификация» и «поляризация», используются на практике применительно к структурированию любых пространств. Например, социология пользуется концепцией социальной стратификации, рассуждает о поляризации общества. В политологии говорят о концентрации власти. Такие особенности дискурса свидетельствуют в пользу структурной идентичности физического и политического пространств, схожести метапространства и геопространства. Первичным является описание процессов их структурирования, которое проводится с использованием одних и тех же терминов. Процессы, протекающие в политическом и физическом пространствах, во многом однотипны. В политологии региональные различия всегда рассматриваются в качестве одной из разновидности социально-политических различий.