Три цветка и две ели. Первый том

– Вот что, Йёртр, – достал Рагнер из кошелька золотую монету. – Ее тебе на год хватит, понятно? Отдай ее в бане и скажи, что за год плата. Ничего не перепутаешь?

– Деньгу-то читать я не дурак, – ответил юродивый, уже осмысленно говоривший и смотревший. Теперь он выглядел чудаковато, но не страшно.

– Вот и славно… Иди, куда шел, – передав монету, Рагнер похлопал Йёртра по плечу. – И не забудь зайти в пивную да заполнить бутыль. Монету до бани не показывай, трапезничать не забывай. Приказ короля!

– Добро вама здравья, Ваш Вяличество, – низко поклонился юродивый и поковылял дальше, шумно топая босыми ногами по доскам, что-то неразборчиво напевая и даже танцуя.

Рагнер тяжело вздохнул, глядя ему вслед.

– Всё в порядке? – спросил он Соолму, а когда та кивнула, то подошел к Маргарите. – Испугалась?

Вместо ответа, она прижалась к его груди и обняла его под плащом.

– Страшный какой… – прошептала она. – Что он говорил?

– Грязно ругался, как всегда…

– Это я поняла. Что он еще говорил?

– Ты откуда знаешь лодэтскую брань?

– Догадайся. Тебе бы самому поменьше браниться…

Рагнер усмехнулся и скомандовал: «По коням». Двум дамам он по очереди помог сесть на кобыл.

– Так, что тут Йёртр наболтал? – спросил Рагнер у Соолмы, пока она устраивалась в женском седле – заводила правую ногу за ухват, а левую упирала в верхнюю ступеньку.

– Как всегда. Но демон уже не только у тебя, но и у меня тоже. И у нее, – кивнула Соолма на Маргариту. – Еще, возможно, я умру черной смертью… от укуса ларгосской гадюки, – с досадой добавила Черная Царица.

– И тебе страшно? – улыбался Рагнер, сверкая серебряными зубами.

– Неприятно… Но ты прав – чепуха это всё.

– Так что он сказал? О ней?

– Что к ней скоро явится в обличье дорогого ей человека демон. Придет из-за трех морей… Значит: из Орензы. И захочет ее ребенка… – тихо добавила Соолма. – Она в тягости?

Рагнер кивнул, а Соолма фыркнула: неспособность иметь детей была ее мукой, и весть оказалась болезненной. Ничего не ответив, Рагнер отошел.

Он и Маргарита ехали в середине конного отряда, впереди них была четверка охранителей и Соолма меж ними, позади – еще четверка; по два всадника ограждали герцога Раннора и его даму; Раоль ехал последним. Айаду герцог Раннор вел по городу на длинном поводке, рядом со своим конем.

Таким отрядом они заехали в ворота серого форта Вардоц, пересекли площадь внутри него и через следующие ворота попали на храмовую площадь. Слева Маргарита увидела рыночную площадь – пустую от торговцев, как и должно быть по благодареньям, в центре площади серело квадратное возвышение из камня со ступенями с двух сторон, похожее на жертвенный алтарь древних, – это был и эшафот, и место для ритуального костра Мистерий. Виселицу заменяли при необходимости двенадцать позорных столбов – они, вместо ограды, отделили рыночную площадь от храмовой, и к двум из них ныне привязали мужчину и женщину. Мужчина был в заурядном убранстве, а женщине зачем-то обмотали шею, голову и лицо колючей соломенной косой. На рынке всегда делали невысокий помост, куда устанавливали различные весы и столбики с мерами длины; здесь же, на храмовой площади, были всего одни весы – огромные – толстые черные цепи удерживали две квадратные плиты из темного, дорогущего мореного дуба. Мер веса, например, валуна-таланта или прочих гирь, к своему удивлению, Маргарита на «чашах» весов не наблюдала.

Справа находился старинный храм, простоватый и тяжеловесный. Его рыжеватый фасад дробили белокаменные ниши с полукруглыми оконцами и выступы водостоков в виде чудовищных морд. Высокий, крутой, треугольный фронтон украшали тридцать шесть шпилей, по числу ангелов. Патина на медных шатрах получилась свежего, зеленого с каплей лазури цвета, столь пронзительно-яркого на фоне серого неба. Пять пирамид-шатров тоже увенчивались белесыми шпилями – острыми, как иглы.

– Как называется храм?

– Это храм Благодарения…

– Да? – обрадовалась Маргарита. – И этот – храм Благодарения! И на нем тоже зубастые твари… А почему, – посмотрела она в другую сторону, – на той даме у столба коса из соломы?

– Без чепчика небось сунулась из окна на улицу, – вздохнул Рагнер, – а наш отец Виттанд тут как тут… Настоятель этого храма. Он к дамам беспощаден, ведь всё вы порочны по своему естеству.

– Ааа… А на весах мер почему нет?

– Потому что это весы ведьмы.

– Ведьмы?

– Каждая дама, прибывшая в город, должна на них взвеситься, – улыбался Рагнер. – А отец Виттанд меры тогда с удовольствием положит на другую чашу. Если красавица выйдет легче гирь, то ее сожгут… Давай слезай с кобылы, пойдем тебя взвешивать, – блестел он зубами.

– Хватит шутить…

– Какие шутки! У Соолмы спроси, как она взвешивалась!

Соолма оглянулась и кивнула.

– В мой возраст Послушания. Весь город пришел поглазеть: не ведьма ли я… – с досадой произнесла она. – Очень расстроились, что опять чучело на Мистерии гореть будет…

– Порядки тут у вас… – прошептала Маргарита.

– Это да, – продолжал улыбаться Рагнер. – Отец Виттанд тут не даст ни пороку разгуляться, ни голым красоткам на метле полетать! Терпеть его не могу.

Меж тем ларгосцы встречали своего герцога в конце храмовой площади, у начала дороги к западным воротам города. Встречали, конечно, громко (тихо шуметь лодэтчанам, видимо, было нельзя!). Близко они не приближались – кланялись герцогу, мяли шляпы, третьи что-то наперебой выкрикивали.

– Что им надо? – шепнула Маргарита.

– Жалуются…

Рагнер остановил коня, обратился к горожанам с краткой речью, сказав, что надолго покидать Ларгос он не собирается уж никогда и в ближайшее время всем здесь займется, а им стоит и радоваться, и трепетать от ужаса, ведь снисхождения к преступникам он знать не будет. После, посмотрев на женщину с соломенной косой на лице, герцог Раннор ее помиловал и приказал развязать.

Путь к городским воротам лежал по мощенной камнем дороге, неширокой, где-то шагов на десять. Ближе к набережной дома выглядели ухоженными: с резными наличниками и ставнями, с каменными ступенями у порога и даже с застекленными окнами. Зелени, цветочков или плодовых садов Маргарита не видела вовсе, но ее взору попадались изящные флюгеры на черепичных крышах, кружевные кованые козырьки и затейливые дверные ручки. Местные кузнецы, действительно, работали на славу.

Но потом мощеная дорога оборвалась, сменилась дощатой, и дома стали попадаться похуже да победнее – и так, пока близ городской стены, вообще, не превратились в утлые серые домишки из полусгнивших досок. Маргарита заметила, что и Рагнер печально смотрит на свои владения.

– Что сказал тот юродивый? – решила она его отвлечь. – И как он тебя с братом спас?

– Сказал он бредни – с ним такое бывает. Он, к примеру, и брата всегда звал «Его Величество». Гонтер умер, королем не став… – вздохнул Рагнер. – Словом: бредни. А спас он нас случайно. Спрятал в полузатопленной каменоломне, что выше по течению реки. В каменоломне оказался грот, и сколько бы нас там предатели Нэсттгоры не искали – не нашли. Потом Йёртр оставил нас там с Гонтером, сам ушел – и мы с братом сидели, обнявшись, согревали друг друга… Не хочу об этом говорить. Матушка тогда погибла…

Маргарита погладила его по руке, он ей улыбнулся, хотя его глаза оставались грустными.

Восточные ворота города назывались Ларгосцскими и представляли собой обычное явление: серые крепостные стены, надвратная башня, площадь перед проездом, вернее, поросший бурьяном пустырь. Слева от пустыря находилась конюшня, справа – постоялый двор – бревенчатый сруб с метлой над входом. Рагнер сказал, что это место ям, то есть почтовый лагерь, осуществлявший извоз, доставку грузов и посланий в его замок.

От конюшни к ним направился всадник – издали этот мужчина выглядел максимум лет на пятьдесят, вблизи стало понятно, что он уже достиг возраста старости – шестидесяти пяти. Одевался дорого: его черную короткую мантию с красным подбоем, мелькавшим в разрезе справа, приобрел бы даже аристократ. На беловолосой, как снег, голове безупречно лежал черный берет с позолоченной пряжкой, одновременно напоминавшей и затейливый цветок, и сложившего лапки паука. Лицо, несмотря на старость, на глубокие борозды морщин, осталось красивым, но карие глаза незнакомца не понравились Маргарите – умные, маленькие, глубоко посаженые – будто ласки затаились в норках. И губы были тонковатыми да темными, точно воспаленными. Сидел этот горожанин на отличной гнедой кобыле, спину держал ровно.

– Бывший наместник, – успел шепнуть Маргарите Рагнер, прежде чем старик приблизился.

Рагнер остановил коня, а старик, сняв берет, почтительно поклонился.