Три цветка и две ели. Первый том

– А почему опять в бокале?

– Было удобнее нести, чем в чаше.

Через четыре с половиной минуты они полностью помирились.

Глава IX

Война

Корабли в Меридее делились в первую очередь на галеры и на парусники. Парусники – на «северян» и «южан», первые плавали под прямым парусом, вторые – под косым. Лодэтчане любили длинные, быстрые судна, бронтаянцы – вместительные, оттого их парусники напоминали бочки; аттардии предпочитали нечто среднее, но именно они впервые установили на парусник две мачты, вместо одной. После и санделианцы стали дополнять свои плоские галеры двумя косыми парусами. Теперь рождался новый вид судов: полноценные парусники, но с палубой для гребцов и портами для весел.

Ходили по морям вдоль побережий. Вглубь Бескрайней Воды, Большой Чаши или Малой Чаши отваживались зайти самые отчаянные смельчаки – пираты, «искатели счастья». Водный путь до Южной Варварии, материка о каком в Меридее ходило множество цветастых сказок, каждый пират-купец держал в строжайшей тайне, а карты, если и были, то неточные и весьма сомнительные. Таким образом, для плаваний вдоль побережий длинные и плоские галеры подходили торговцам идеально: вместительные, не зависящие от ветра, не боящиеся рифов. Да еще и с командой из крепких гребцов, способных дать отпор морским разбойникам. Однако в буйных северных морях галеры из-за малой осадки чувствовали себя неуютно, а в Водоворот Трех Ветров, вообще, не дерзали совать носа. Мечтой корабелов являлось создание такого судна, какое могло бы ходить вдоль всей Меридеи, да вот только делались корабли «на глазок», их постройка занимала два-три года и, без «новейшего чуда мысли» – лесопилки на водяном колесе, дело было отнюдь не прибыльным. Труд плотников дорого стоил, а требовалось их на верфь множество, особенно если корпус судна обшивался деревом внахлест. В среднем владелец верфи имел доход с двухмачтового парусника в пятьдесят золотых монет, какие стремительно утекали из его кошелька при строительстве следующего корабля.

Верфь Аттсогов начала хиреть давно. Дела шли неважно уже при отце Вьёна; при его старшем брате, имевшем пристрастие к выпивке и растерявшем давних заказчиков, стали еще хуже, а при нем самом – «вовсе дрянь». Во-первых, Вьён Аттсог любил изобретать, да так увлекался, что над его детищем, «Гиппокампусом», посмеялось всё восточное побережье Меридеи. Во-вторых, он тоже, как его старший брат, заимел с годами пагубное пристрастие к куренному вину. В-третьих, он был человеком непостоянным в своих страстях и давно остыл к судостроению, занятый то Алхимией, то сыроварением, то механическими устройствами, то поэзией, то наблюдением за звездами, то шифрованием, то Языкознанием, то живописью, то врачеванием, то курением вина… «Изобретательство лучшего белого вина в Меридее старину Вьёна и сгубило!» – вздыхал Рагнер.

Остыл Вьён Аттсог к судостроению после спуска на воду своего единственного парусника, и остыл он вовремя, иначе прогорел бы не сейчас, а шестнадцать лет назад. Всем на верфи Аттсогов заправлял Оттольд Эккильсгог, «чертов сиюарец», – толстый, шумный, бранящийся и с роковой любовью к неприступной Железной Олзе, зато мастер корабельного дела и дракон в работе. Он мог построить и лодку, и любое парусное судно, но только не галеру – если кто-то в Меридее и испытывал большее презрение к галерам, чем Рагнер Раннор, то только «чертов сиюарец».

Конечно, Оттольда Эккильсгога на верфи Рагнер уже не обнаружил – он покинул Ларгос, и слабая надежда найти его на острове Сиюарс души не грела. Рагнер возвращался в город хмурым и мрачным. Он познакомился с господином Антосом Альмондро, корабелом из Санделии, и в итоге неохотно признал, что этот влюбленный в свое дело мастер ему понравился. Антос Альмондро применял собственные разработки, чтобы усовершенствовать «южанина» и сделать его пригодным для ветреных северных условий. И Рагнер видел, что эти улучшения, действительно, имели смысл и делали «недогалеры-недопарусники» подходящими для плаваний вдоль всей Меридеи.

«И где его отыскал старый кот-Флекхосог? – думал герцог Раннор, въезжая в Ларгос через Лебединые ворота, южные ворота города. – Одно его знание, как класть обшивку гладью многого стоит. Дерьмо, конечно, а не обшивка, но весомо удешевляет судно и сокращает время постройки – торговцы не зря в очередь выстраиваются. Четыре двухмачтовых парусника в следующем году! О таком даже отец Вьёна мечтать не смел».

Недалеко от Лебединых ворот, на второй улочке от побережья показался приметный дом – на высоком фундаменте из гальки красовался «резной пряник» – так его звал Рагнер. Этот дом, в самом деле, хотелось положить в рот: резные наличники, резные ставни, резной козырек крыши и резное, ажурное крыльцо. Здесь жил Ниль Петтхог, лучший резчик по дереву на верфи Вьёна Аттсога и, пожалуй, лучший резчик в округе.

Оставив на дороге охранителей, Рагнер постучался в крепкую, дубовую дверь. Ему открыли сразу же – взволнованная, очень маленькая женщина с усохшей грудью пригласила его войти, поклонившись три раза.

«Значит, и у этой семьи дела дрянь», – невесело заключил Рагнер.

В гостиной выстроились по росту семь детишек, а возглавлял шеренгу хозяин дома: высокий, длиннорукий, жилистый мужчина сорока лет. На голове он носил белую шапочку-белье с завязками под подбородком; его колючая светлая борода походила на соломенный веник.

– Ниль! – обрадовался Рагнер. – Рад, что ты в добром здравии.

– Вашими благоденствами, Ваш Светлость, – поклонился хозяин дома, а за ним поклонились и все дети, и жена.

– Я пришел поблагодарить. Знаешь, я поражен твоей работой.

– Работа мне сталася в радости, Ваш Светлость, – проговорил Ниль и замахал на детей, чтобы те отошли.

Рагнер посмотрел на обеденный стол – чечевичная похлебка и нечто непривлекательное, похожее на комки серого хлеба.

– Угостишь? – неожиданно спросил Рагнер. – Я так хочу чечевичной похлебки!

– Мы не нищенствуем, и герцога нашого чечевицою не обскоробим! – гордо проговорил Ниль. – Всё у нас красно! Жона!

– Да-да, – засуетилась та. – Я щас прилишного настряпаю…

– Я хочу похлебку! Не угостите, сам себя угощу, – заявил Рагнер и уселся за стол, взяв в руки сыроватый комок. – О, хлеб из камыша! Мммм… Вкуснятина!

Вскоре Рагнер узнал всё, что хотел, – мало-помалу Ниль стал рассказывать о верфи, Ларгосе и своем бытие. Лучшие плотники Вьёна Аттсога остались без работы: одни покинули город, другие голодали и были готовы работать даже за сербр в день, вместо шести, но Арл Флекхосог их не нанимал.

– А резчикам тужое всех, – говорил Ниль. – Нет в нас надобносте?й. А кода Флекхосог леспилку справит, то и в плотниках не станет надобностей!

– Лесопилку? – удивился Рагнер – Чё за? Река-то моя! Хрен ему, а не лесопилку на Йёртре!

Ниль пожал плечами, после плюнул с горя на пол и заслужил гневный взгляд от кроткой жены. Рагнер внимания не обратил, но резчик решил извиниться.

– Проштите уж, Ваш Светлость… Проста ме?рзость, ента леспилка!

– Тут ты неправ, Ниль… – думал о своем Рагнер. – Ладно, к делу. Я хочу обить деревом стены в замке. Много-много дерева с самой искусной резьбой. И потолки хочу красивые, а не балки созерцать. Что скажешь?

– Работа мне станется в радости.

– И славно. Собери за сегодня резчиков и столяров – работы крайне много. Всех нанимай, кого найдешь. А завтра жду тебя к часу Целомудрия в замке. Раньше нельзя: дама, для которой нужны дубовые покои, любит подремать подольше. И вот, – положил Рагнер на стол увесистый замшевый мешочек. – Награда за хороший труд. Обо всем прочем завтра – я спешу.

Уже подходя к порогу, Рагнер обернулся и добавил:

– А, я не сказал, что ты теперь мой главный мастер, Ниль. И будешь получать не десять сербров в день, а девяносто шесть.

Ниль и его жена издали неясные звуки.

– Найди мне лучших резчиков по дереву в Тидии, – пресек их благодарности Рагнер. – Я заплачу честную цену и щедро награжу, но спрашивать тоже буду строго. Я не Вьён. Я и башку могу снести…

________________

Серый, мрачный форт Вардоц, построенный у причала, служил в том числе восточными воротами Ларгоса. Внутри форт-куб оказывался полым: между двумя проездами лежала квадратная площадь для досмотра груза и сбора пошлин. Правую половину форта, если стоять спиной к морю, занимал Суд, а всего в городе было три судьи: для дел о кражах и плутовстве, для имущественных тяжб и для дел о злодействах. Судьей, разбиравшим жалобы о поджоге, насилии, разбое, членовредительстве, убийстве, прелюбодеянии и о прочих злодействах, Рагнер назначил сына Арла Флекхосога, Лентаса, тридцатилетнего «неженку», – и сделал он это нарочно, так как еще одного судьи в Ларгосе не имелось, а оставить «старого котенка» на имущественных тяжбах он никак не мог. Лентас же боялся крови и мог упасть в обморок, если ранил палец. Духовным судом в Ларгосе заведовал отец Виттанд – он приносил стражникам список порочных особ, те доставляли «бесстыдников» в узилище на дознание, после чего священник их либо миловал в Суде, либо назначал наказание у позорного столба. Словом, отца Виттанда все ларгосцы очень почитали, поскольку сильно его боялись, и служб не пропускали ни по благодареньям, ни по медианам, а в празднества так и вовсе неслись к его храму!

Левую половину Вардоца занимала управа города, состоявшая из тюрьмы в подвале, из оружейной и конюшни на первом этаже, из жилых помещений для городских стражников на третьем, из склада и архива на четвертом да из кабинетов для мытарей, сборщиков и писарей на втором этаже. На том же втором этаже находился полукруглый угловой балкон, выходивший и на храмовую площадь, и на рыночную, – оттуда герцог обращался к горожанам или наблюдал за казнями. На втором этаже размещался и кабинет наместника.

Рагнер приближался к Вардоцу с юга – с той стороны, где перед фортом был рынок. Торговля там с первого взгляда казалась оживленной, но никто более не покупал рыбу бочками, зерно мешками или шерсть тюками. Горожане, гуляя между навесами и прилавками из досок, приценивались, торговались, приобретали чего-нибудь для обеда. Лоточники крикливо нахваливали свой товар, торговцы зазывно махали руками. Все эти люди обступили коня герцога Раннора: жаловались на то, что работы в городе нет, «торгу товару» тоже нет, а сборы и подати столь непомерны, что они едва выживают. Рагнер же со злобой думал, что при Арле Флекхосоге их беспощадно обдирали, но они не роптали, зато нынче при честном главе, достойном человеке Пеоре Хотхноге, готовы устроить бунт из-за каждого четвертака.

Однако спустя два часа, сидя за столом в кабинете Пеора Хотхнога, своего наместника, Рагнер помрачнел по-настоящему и уже не обругивал горожан. Он угрюмо переворачивал пергаментные страницы книги с обложкой из зачерненного олова – «Оловянной книги», в какую вносили имена «временщиков» – тех, кто не являлись ларгосцами, но прожили в городе больше полугода и были обязаны платить подати со сборами. В лучшие годы «Оловянная книга» насчитывала около трех тысяч имен. Рядом, на столе, покрытом зеленым атласом, лежали две похожие книги – в толстых обложках, из меди и из посеребренной меди. «Медная книга» со списком владетелей узкого имущества и «Серебряная книга» со списком владетелей широкого имущества были уже просмотрены Рагнером, как и фолиант со сборами со всех земель герцогства Тидия.

Кабинет наместника невольно заставлял входящих в него посмотреть влево – на широкий дубовый стул-кафедру с высокой спинкой в рост человека. На этом стуле, за столом, и сидел сейчас Рагнер. Желто-красный ковер жизнерадостно пестрел на противоположной от стола стене; под ковром расположилась скамья с красными подушками, неподалеку от нее, в углу около окна, внушительный шкаф, распахнув свои створки, показывал полки, забитые бумагами, свитками и толстыми книгами в кожаных обложках с замками.

Благообразный, белобородый, упитанный старик стоял у квадратного, зарешеченного окна и смотрел на рынок. Одет он был в зеленую тунику до пят; красный шаперон на его плече говорил о власти градоначальника; черный высокий колпак делал его похожим на чародея. Правда, чудеса у этого кудесника вышли самыми плачевными для городской казны.

– Ну а что я могу сделать? – будто говорил старик рынку. – Даже хлеб перестали покупать – камыш да кувшинки на муку сами мелют. Вместо мяса – один сыр на рынке. Рыба никому не нужна, ведь море и река рядом, соль не берут – тоже сами варят и ничем их не остановишь… Может, за ягодой придут корабли – одна моя надежда… Я предупреждал, что не гожусь на эту должность! Чем я могу заманить в город людей? Парусники нашего пролива боятся… Ваша Светлость, я предупреждал!

– Давай без «Вашей Светлости», Пеор… Сколько людей осталось в Ларгосе?

– За год «Медная книга» отощала вдвое, «Оловянная» – сам видишь: почти пуста. Нас ныне тысячи две, а не пять. И это неточно! Могли просто взять да уехать – и ищи их! А те, кто остались, те в должниках! Весь город пересажать я не могу: узилище и так забито ворьем – крадут те, кто раньше не крали!

– А что с другими землями? Почему так мало? За два года – серебра и меди на пятьсот золотых?! Как так? Я королю должен больше отдать. В восемь раз больше у меня денег должно быть!

– То потоп, то неурожай, то мор, то… Рагнер, – повернулся старик от окна, – герцогство твое обширно, но дохода от дикой земли мало, а спросить мне не с кого! Из семнадцати твоих баронов пять едва в имениях живут – службой пренебрегают, зато, небось, на турнирах красуются. Еще четыре погибли, и у двух наследники – это дети иль младенцы, еще два баронства вернулись в твое владение… Тебе нужны новые бароны и, может, графы. С графов спрос больше, и терять им больше. Сам знаешь, люди здесь вольные, даже несвободные землеробы – и те вольные! Не хотят платить, раз у них только забирают и ничего не дают взамен! А будут графы и бароны – другое дело. Одной рукой господин погладит, другой – погрозит, – и порядок сразу будет. И у земли должен быть хозяин! Он со своей земли доход имеет – и тебе делать ничего не надо: только монеты принимать. Раздай землю в лен. А то… То одна война, то другая, то брату твоему до вотчины дела нет, то ты на войну умахал – и оставил наместником несчастного старика! А я предупреждал, что не гожусь на эту должность! В замке всё перед твоими глазами – на всё глянуть можно, а тут лишь бумаги, письма, ходатайства и жалобы… Одни безграмотные, на вторых чернила поплыли, третьи, от баронов, сплошь в стихах! Голова кругом идет! Будь проклят тот, кто эти стихи, вообще, выдумал!

Рагнер хмурился и мрачно молчал.

– А еще я из Суда не вылезаю! – подошел старик к открытому шкафу, взял с полки толстенный фолиант и бросил его на стол. – Вот! За год всего! Самая толстая книга! И на что жалуются! Я битый час слушаю о кровавой резне – и у меня самого кровь от ужаса холодеет, а оказалось: один у другого кочан капусты с огорода остриг! И то сомнительно – может, лжет. А всё почему – монет хотят с соседа ссудить, оттого что работы в Ларгосе нет и не будет!