Три цветка и две ели. Первый том

– Я не разбойник, а честный герцог, – ответил Рагнер, заходя в ворота и заводя Магнгро. – Так ведь и сказал тебе тогда! А герцогу все земли, травы, воды и дикие звери здесь принадлежат… Просто я еще герцогом тогда не стал, но всегда знал, что буду! Хотя бы назло тебе буду!

Заехав во двор, Маргарита увидела одновременно костлявого и пузатого старика лет восьмидесяти, не меньше. Старая льняная туника покрывала его сутулую спину и падала мятыми складками до колен; коричневые чулки – повисли на тонких ногах мешками, борода – космата, красный колпак – в жирных пятнах, башмаки – пора в огонь. Был Димий Надлдхог неопрятен и беззуб, производил впечатление «склочного старикашки» – безобидного, хотя вечно ворчливого и недоверчивого.

– За домом растет грушевое дерево, – сказал Рагнер Маргарите, помогая ей сойти со ступеней дамского седла. – Груши маленькие, твердые и несладкие, но груши. Я более они нигде в округе не растут, поскольку у Вьёна из-за густого леса зимой даже теплее, чем в парке моего замка. Оттого-то его дом и в лесу… Я пришел к Вьёну в свои пятнадцать, посвистел честь честью у ворот, но мне никто их не отворил. Тогда я решил глянуть в большие окна за домом, полез на дерево, ну и… сорвал одну грушу – а этот старик на меня с метлой! Так и гнал да орал про разбой! Жадина этот Димий, хуже, чем ты, любимая! Но я отомстил ему страшно: перед отбытием в Сольтель сломал его веник. Подумал, что будет нечестно, если я погибну, а метелка останется целехонькой.

Пока Рагнер помогал дамам спешиться, на крыльцо вышел несколько располневший мужчина, какому Маргарита ошибочно дала лет пятьдесят пять. Носил он длинный полукафтан из бархатистой материи темно-зеленого цвета (оттенка еловой хвои); на голове – черный шаперон, как у судьи или магистра, и хвост шаперона дважды обвил его плечи, словно шарф. Абы кто такой шаперон иметь не мог – он говорил окружающим о том, что перед ними весьма уважаемый в городе человек и перед ним надо снять шляпу. Лицо Вьёна Аттсога вызывало расположение: доброе, умное, широкое из-за полуседой округлой бородки (как у дядюшки Жоля!). Большая голова и голубые глаза, блиставшие, будто два аквамарина… Да вместе с тем, несмотря на то, что Вьён Аттсог улыбался и выглядел свежо, он сразу напомнил Маргарите об ее отце: о несчастном Синоли Ботно-старшем, недужном страшной болезнью – меланхолией, от какой лекари не знали снадобий и какая не проходила, сколько бы человек ни топил Уныние в выпивке.

– Отменно выглядишь! – обрадовался Рагнер. – Посвежел, платье себе новехонькое, наконец, справил! А то твой старый полукафтан я уж видеть не мог – вот и воевал черт-те где поэтому! Получил мои дары?!

– Да, получил… Правда, в свой чертог я давно не спускался… Но крайне благодарен: и за ценности, и за внимание. И я тоже очень рад тебя видеть. Несказанно рад, что ты опять живым вернулся!

После они крепко обнялись: не как воспитанник и его наставник, а как друзья, будто бы были ровесниками. Маргарита отметила, что рядом с плечистым, сильным и высоким Рагнером привлекательность Вьёна потускнела, если, вообще, не исчезла: он стал казаться развалиной в новенькой одежде.

А затем ей показалось, что потускнела и ее привлекательность тоже – после приветствий и знакомств, они прошли в гостиную дома, и там Рагнер приоткрыл рот, а Маргариту плетьми ударила ревность. Словно не женщина, а точеная статуэтка, у большого, застекленного и часто зарешеченного по диагонали окна стояла белокурая красавица. Красные бархатные портьеры, точно занавес подмостков, сногсшибательно представляли эту незнакомку миру, нахваливая стать чаровницы и изящество ее облика. Маргарита отругала себя за то, что послушалась Рагнера и переоделась в коричневое, просторное платье да убрала все волосы под скромный черный эскоффион, ведь сразу показалась себе толстой, коротконогой карлицей в балахоне. Молодая женщина, какую она наблюдала, была высока, тонка, что змея, плавна и грациозна. И волосы ее тоже были длинны и прекрасны: ниспадали с плеч на черное платье, как волнистое море лунного света. И хуже всего – она напоминала значительно помолодевшую Диану Монаро: гордое лицо, холодная красота, величавость жестов, закрытое платье, лилейная, не знающая румянца кожа… и чувственные, спелые, цвета вишни губы, какие хотелось целовать. И превосходство в глазах – ведь красавица знала, что парит на недосягаемой высоте небес. Только глаза ей достались не серые, а темно-темно-темно-карие, почти черные, бархатные. И юной эта чаровница отнюдь не являлась – Маргарита дала ей «возраст старой девы»: двадцать три года или даже двадцать пять.

В гостиной находились еще двое: статный красавец, достойный соперник для Эгонна Гельдора – шатен с пышными, вьющимися волосами, и милая толстушка, в свои двенадцать, из-за лишнего веса, округлившая как девушка. Она тоже была кучерява, да темноволоса, с озорными карими глазами – небольшими, но выразительными. Ей титул красавицы никак не подходил, и Маргарита попыталась успокоить себя тем, что на фоне Ирмины, она вполне ладно смотрится – если уж не богиней, то прелестной нимфой.

Ирмина меж тем ринулась к Рагнеру, и показалось, что просвистел розовый таран, – тот же с удовольствием ее поймал, покружил и расцеловал в щеки, – иных приветственных нежностей Лодэтский Дьявол не выучил и учить не собирался. Ирмина задорно и неподражаемо хохотала, отчего развеялись колдовские чары белокурой незнакомки, а Маргарита улыбнулась. Зато Вьён смотрел строго, как и должно отцу, на сие кружение.

– Рагнер, она же уже невеста! А ты – женат!

– А ты – зануда! – ответил Рагнер, размыкая объятия и выпуская из них Ирмину.

Шатен выглядел молодым мужчиной, но, приглядываясь к нему внимательнее, Маргарита поняла, что перед ней – зрелый муж, какому не меньше тридцати лет. Одевался он не роскошно, но модно, необычно и со вкусом: нежно-бирюзовые узкие штаны, нежно-желтая рубашка, нежно-коралловый свободный камзол с прорезями на локтях, – он казался олицетворением юношеской ранимости, однако смотрел дерзко. Цвет его глаз зависел от освещения – менялся от зеленоватого через голубой к серому.

– Господин Адреа?ми Тиодо?, – поклонившись, представился он на безупречном меридианском языке. – Живописец, родом из Толидо?.

– Художник ты! Обычный ремесленник, – слегка нахмурившись, поправил его Рагнер – И почему это ты есть «господин», раз временщик в моем городе?

– Рагнер! – возмутился Вьён. – Ты хоть и герцог, но в гостях! И своих гостей я обижать не позволю!

– Я не собираюсь никого обижать. Просто я должен знать: кто живет в моем городе. В «Оловянную книгу» записался?

– Мы же живем у господина Аттсога за городом… – нежно улыбнулся «нежный красавец». – Но если требуется, то завтра я сделаю запись: мне как раз нужно в Ларгос. А господин я есть, поскольку окончил «Университет королевства Толидо» – и стал именно живописцем с правом изображать в миниатюрах лики Нашей Госпожи Праматери, Божьего Сына, святых мучеников, прелатов, королей и всех их подданных… Желаете взглянуть на мою грамоту мастера искусств и лицензию университета, Ваша Светлость?

– Хочу!

– Рагнер! – почти вскричал Вьён. – Ну не позорь же меня. Всё! Не хочешь ты глядеть на грамоты! Я смотрел за тебя – и верь мне!

– Ладно… – проворчал Рагнер. – Раз будешь записываться в «Оловянную книгу», то захвати грамоту и лицензию для управы – тебе уменьшат сбор временщика. Образованным людям в Ларгосе рады.

– Благодарю, я и правда мог не подумать их взять… Позвольте, Ваша Светлость, представить вам мою младшую сестрицу, госпожу Лилию Тиодо.

Белокурая красавица грациозно присела, склоняя голову набок и приподнимая белой рукой юбку скромного черного платья. Маргарита увидела, что ее волнистые волосы перевиты сзади, ниже макушки, наподобие венка.

– Когда передо мной склоняются столь прекрасные белые цветы, я сперва смущаюсь, после – зазнаюсь, – немного улыбаясь, произнес Рагнер, а потом сделал то, чего Маргарита никогда ранее не видела: он галантно и низко поклонился – почти припал на левое колено, как перед своей прекрасной дамой и госпожой. Ревность схватила Маргариту за сердце, сжала его, скрутила…

– «Лилия тиодо» – это же «белая лилия»? – выпрямляясь, уточнил Рагнер.

– Белоснежная! – резко поправил его Вьён, тоже как будто бы взревновавший. – Это слово означает не просто «белый» – а яркий, чистый и непорочный, – ослепительно-белый оттенок. В нашем языке нет точного перевода, ведь в королевстве Толидо, откуда прибыли господа Тиодо, снега нет вовсе. Тиодо? – это божественно-белый, непогрешимый, девственный… цвет начала всего и вся, а не просто белый! Учиться ты, Рагнер, никогда не любил.

– А зачем, когда у меня есть ты? – весело ответил Рагнер. – Ну, моя очередь знакомить… Баронесса Нолаонт, – небрежно махнул он рукой в сторону Маргариты. – Я ее пленил в Лиисеме, терзал и мучил аж дней пятнадцать – и она не устояла! Кто бы устоял?! А затем мне пришлось волочь ее в Лодэнию, да здесь терзать ее и мучить – в шкафу заставляю почивать, змей на обед кушать да червей! Про рыбу в водоросли я, вообще, молчу!

«Убить бы тебя! – кипела про себя Маргарита. – Ненавижу тебя, Рагнер Раннор! И твои неуместные шуточки! Когда же ты нашутишься, наконец?! Она, значит, белая лилия, а я – червей кушаю?!»

Она не знала, что отвечать, и почувствовала, что розовеет в щеках.

– Да… – услышала она свой печальный голос. – Примерно так всё и было… и есть…

Рагнер, уже не улыбаясь, посмотрел на нее, понял, что снова ее обидел, и перестал шутить. Соолму он представил толидо?нцам как должно.

– Мона Криду, моя давняя и чтимая подруга, моя любимая сестра. Она нынче имеет должность врачевательницы в замке Ларгосц. Мона Криду, как и я, мы очень любим нашего бывшего воспитателя, нашего дорогого друга, господина Вьёна Аттсога, и ценим то, чему он нас учил. И если я целиком не стал Лодэтским Дьяволом, а нынче обратился к добру да раскаялся, то это благодаря ему тоже. И его негумну, каким он вечно меня попрекал!

Вьён закатил глаза, всплеснул руками и заговорил по-лодэтски:

– Негуманно! Не-гу-ман-но, а никакое не «негумно», Рагнер! Прости, Ваша Светлость, но ты – мой позор! Мало того, что я не смог вложить в твою голову человечность, сострадание и ценность великого дара – человеческой жизни, так ты даже слова «гуманность» не удосужился выучить! Нет, хищного зверя не переделать… А раз так, то надо тебя кормить – может, насытишься, перестанешь рычать и оскорблять моих гостей! Прошу, дорогие гости, будьте любезны, пройдемте к столу, – заговорил он по-меридиански.

В гостиной, на игровом столике, расставили пять мисок из ольхи для церемонии омовения рук. Вьён пригласил в пару Соолму, гневно прополоскал руки, а после Ирмина обошла миски. Рагнер же увидел невероятное – Вьён Аттсог молился! Опустив лицо в руки, он молился!

– Прости меня, дурака, я не хотел, – шепнул Рагнер Маргарите, когда они омывали руки. – В доме Вьёна живут по-простому. Видела, мне тоже дали нагоняя…

– Жаль, я ни слова не поняла, – буркнула Маргарита. – И за что тебя?

– За негумно.

– А что это такое?

– Да я и сам толком не знаю… Вроде как на гумне надо быть добрее. А я на гумно не хожу – я же герцог теперь. У меня для гумна землеробы есть. Может, землеробов за испорченное зерно нужно миловать? Пышно и долго их сжигать, а не позорно вешать на скорую руку? Что думаешь?

Маргарита пожала плечами: в «гумне» или «негумне» она столь же плохо разбиралась, как и в землеробах, ведь выросла в городе, а не в деревне.

________________

Гостиная и обеденная залы заслужили возглас Рагнера: «Старую берлогу не узнать!», да ответ Вьёна Аттсога, что за всё надо благодарить его гостью, госпожу Лилию Тиодо, ведь она искусная рукодельница и чиста всем своим естеством, а значит, и пылинки в доме не потерпит. Маргарита же нашла не одну пылинку! Пылинок бы хватило на добрую горсть! И то она углядела так мало, потому что из уважения к друзьям возлюбленного не уподоблялась своей тетке Клементине, не лезла в углы и не трясла оборками чепца!

Ее тетка сказала бы, что «к чисто?те» тут никого не приучили, хозяева своего жилища не убрали, а лишь «навиляли от лени» – и заставила бы их заново «натереть полов». Словом, лесной дом не выглядел ухоженным: темные и старомодные шпалеры стоило бы выбить (а лучше выбросить), в подушках для стульев заменить солому да хотя бы побелить стены, избавившись от сырых разводов на штукатурке. Зато радовали глаз просторные окна гостиной, новенькие красные портьеры из бархата да дубовая мебель (как и в замке Ларгосц, у Вьёна Аттсога всё было из дуба, дерева лодэтских королей). И резчик поработал на славу, а дамы этого дома снова нет – в ажурной вязи скопился вековой, жирно-пыльный налет от чада масляных светильников и сальных свечей.

В обеденной зале гостей встретил убранный как в Орензе стол: небольшой и полностью покрытый белой льняной скатертью, даже с вышивкой в ее углах (о, это госпожа Тиодо кудесничает с иглой!). Все кувшины, закуски и хлеба уже разбрелись по скатерти, то есть буфетного стола в доме Аттсогов не имелось, как и самого буфета – похвастаться ценной посудой эта семья тоже не могла. Кушали из глиняных тарелок, пили из деревянных чаш и чарок, а приборы для еды (по три ножа и по ложке) Рагнер не позабыл захватить из замка для себя и своих двух дам. Столовое серебро особенно ярко смотрелось среди дерева и глины.

Однако хозяин дома был очарователен, его дочка весела, и от ее хохотка все за столом улыбались. Блюда порадовали и вкусностью, и «обычностью»: груши в сладком вине, салат из зеленых трав, запеченные карпы из пруда. Поздний обед протекал мирно, приятно, легко… С наступлением ночи, в таинственном свете свечей, зала показалась вполне уютной. И Рагнер тоже исправился – он привел за стол Маргариту как жену, держа ее за правое плечо, кушал из одной с ней тарелки и испивал ягодную воду из одной с ней чаши. Больше он не подшучивал над возлюбленной, не ругался с Адреами Тиодо и не любезничал с «черноглазой лохудрой». И Маргарита пребывала в счастье, если не в блаженстве, несмотря на то, что сидела напротив «лохудры», ужасно, просто вопиюще возмутительно красивой «лохудры»!

Хозяин дома сидел во главе небольшого стола, Рагнеру досталось почетное место по его правую руку, Соолме – по левую, рядом с ней трапезничала Лилия, а рядом со своей сестрой – Адреами. Этот красавец обольстительно улыбался как Ирмине, сидевшей напротив него, так и баронессе Нолаонт. Собрались все по случаю дня рождения Вьёна Аттсога. Ему исполнилось сорок шесть, но он отмечал дни рождения только в високосные годы (в нову тридцать второго дня Трезвения), оттого в нову тридцать первого дня Трезвения никто его не поздравлял, не говорил ему здравиц и не дарил подарков. Именинник не притронулся и к хмельному, зато Рагнер возжелал испить «божественного эликсира» – наивонючего куренного вина из камыша, от какого, даже у него, глаза выпучивались и слезились, но он упорствовал в лечении «эликсиром». К моменту подачи на стол главного блюда, Рагнер опьянел сильнее прочих.

По лодэтской традиции, дамы выносили на стол угощения. За рыбой в кухню отправились «хозяйки дома», и на фоне пышной Ирмины Лилия Тиодо показалась еще тоньше, выше, грациознее… С новым приступом ревности, Маргарита отметила, что ее возлюбленный проводил белокурую красавицу долгим взглядом. За это она выбрала для него на общем блюде не самого лучшего карпа. «А что я еще могу сделать, чтобы он заметил меня? Или надо наградить его рыбкой за то, что он пялится на зад другой особы?!» Соолма замечала и заинтересованность Рагнера, и ревность Маргариты: скривив губы в усмешке, Черная Царица поглядывала на баронессу Нолаонт и словно спрашивала: «Ну, каково тебе в моей шкуре, "подруга"?»

Когда все снова сели за стол, разобрали рыбу и наполнили чаши, раздался ласковый голос Адреами:

– Дама Маргарита, я не устаю любоваться вашими чистыми, будто морская свежесть, глазами. Зеленый – это цвет юности, и вы навек останетесь юны душой. Я же с удовольствием живописал бы ваш лик, ваши столь роскошные очи! Могу показать миниатюры юной госпожи Аттсог…