Три шершавых языка

– И что же вам довелось найти?

– Оголтелую тоску! Думаю, я очень скоро заскучаю здесь. Хотя нет, я неправильно выразился. Я уже смертельно заскучал.

– Ничего в этом плохого нет, – ответил монах. – Значит, у вас все в порядке с вашими чувствами. Признаться честно, места здесь действительно однообразны. И чтобы полюбить все это, нужно как следует постараться.

– Эти чувства рано или поздно доконают меня. Ума не приложу, как от них, наконец, избавиться.

– Я понимаю, о чем вы, но не стоит делать опрометчивых поступков. Вы не будете возражать, если я буду общаться с вами немного в духе того одеяния, что я ношу?

– В смысле? Намереваетесь капать мне на мозг религиозной пропагандой? Уж простите за грубость.

– Нет, не совсем так. Мне не обязательно. Я в большей степени, чем вы сейчас, отрезан от внешнего мира и уже практически десять лет не смотрел телевизора и не читал газет. По сану мне запрещено искушать себя, но я сильнее всех своих соблазнов и волен полюбопытствовать у человека, повидавшего многое.

Мне не терпится узнать, что творится за пределами этого клочка земли. Что сейчас модно, какие мысли витают в умах людей. Мне любопытна ваша кожаная куртка, мягкая ли она. У меня была такая. И даже был свой мотоцикл, который очень любил. Еще я бы очень хотел почувствовать запах ваших сигарет. Я заметил, вы тянулись к ним, когда я к вам подошел. Нет-нет, курить я и не собирался вовсе, просто хотел вспомнить, как пахнет свежий табак. Мне и вправду приятно снова говорить на английском. Надеюсь, я не оскорбляю вас своим акцентом? Увы, у меня давненько не было практики. А с другой стороны, я старательно учился быть лекарем человеческих душ. И знания, полученные здесь мною, всей душой желаю использовать во благо. Уверен, у нас найдутся общие темы для разговора.

***

Монах много позже рассказал, какая нелегкая занесла его сюда, и Марка его повесть заставила немного призадуматься. Родился он в послевоенном Китае, в совершенно нищей семье, среди остальных четырех его братьев и сестер. Отец, как он помнит, баловался опиумом. Поначалу от раза к разу, затем, как это обычно бывает, стал стойким опиумистом. Не редко с тех пор по несколько дней пропадал вне дома и в конце концов, вовсе превратился в жалкую гнилушку. От запущенной гангрены он потерял пару конечностей и закончил жизнь крысиной смертью в полуподвальном притоне. Мать же все его детство постоянно болела. Вечное недоедание и отвратительные условия быта довели ее до туберкулеза и затем смерти.

Все могло и дальше складываться как нельзя плохо, если бы его не пригрели дальние родственники. Новая семья, разумеется, была такая же нищая, как любая другая в Китае тех времен, но в то же самое время и очень сильная, сплоченная общим духом. И пусть на первый взгляд она казалась сверхпатриархальной, с жесткими внутрисемейными правилами и четко распределенными обязанностями, но его жизнь и жизнь его новых братьев была плодотворной, с точки зрения воспитания сильных, твердо стоящих на земле личностей.

Он смог с отличием окончить школу, поступил в институт, а затем нашел хорошую работу, где и вырос до высокой должности. Дальше была другая компания, новые успехи и новые достижения. Он женился, родил сына, построил семейное гнездышко в большом красивом доме в Гонконге, со слугами и автомобильным гаражом. О тех временах он вспоминал как о самых счастливых, ведь его переполняли энергия и готовность дальше биться ради того, чтобы его семья получала все лучшее, что может предложить этот мир. Все, чего он сам был лишен.

Последовали еще большие успехи, и с некоторых пор он стал часто посещать Штаты. Месяцами, сложившимися, в конце концов, в года, пропадал в Новом Свете, лишь изредка появляясь в кругу своих близких. Он и сам того не заметил, как из крепкой и цельной семьи своей мечты сделал семью неполноценную, семью без отца, без того, что должен отдавать своей жене и сыну глава семейства.

И все пошло так, как это обычно происходит, когда за этим перестаешь следить. Красивая жена прослыла самой большой обожательницей мужчин в округе. А наследник с заменой мужского воспитания на большие карманные деньги подсел на героин. В итоге главе семейства пришлось прервать свои длительные командировки и взяться за склейку того, что успело разладиться. Сын путешествовал из одной наркологической клиники США в другую, подальше от китайских законов. Ну а женушка ежеминутно изрыгала словесный яд, сидя под замком.

Рассказал монах даже о том, как однажды ввалился к нему в дом местный кекс, в красных клетчатых штанах в обтяжку, и просил увидеть его благоверную. Свое явление в чужом доме он объяснил трудностями связаться с ней. Вот это был удар ниже пояса, как он признался, по его жизненным ценностям.

Вот так, постепенно он обозлился на всех вокруг, стал взбалмошным и капризным. А внутри него свободно гулял ураган агрессии. Разумеется, ни с женой, ни с сыном найти общего языка он не мог. А они, в свою очередь, только и делали, что целыми днями прятались по комнатам и искали всякие другие причины оказаться поодаль. В тот момент он уже все прекрасно понимал, что никакие деньги, никакие усилия больше не сплотят их вместе. Но продолжал, искал и пытался, пусть и получалось по-медвежьи.

Все в конце концов разрушилось в один злополучный миг, как ломается какая-нибудь сухая ветка, когда ее непрестанно гнут. Сынишка умер от передозировки наркотиками, как вернулся из очередной клиники. Всего лишь пара недель после излечения, и он легкомысленно ослабил хватку. Увы, не умеют современные отцы быть безупречными наставниками для своих детей. Привычная доза оказалась смертельной, и он вычеркнул жизнь из списков приоритетов. Перед смертью, никак не приходя в сознание, бился в судорогах, громко издавал завывающие, резкие звуки и, будто вулкан какой, изрыгал пену изо рта прямо на глазах своих родителей.

Именно тогда неудачливый отец и заключил для себя, что ничего хорошего не дал этому миру, так как не смог выполнить простых, естественных вещей, доступных многим без вложения огромных сумм, а тем более, таких великолепных условий жизни. Не хватило ума у человека образованного, успешного воспитать настоящего мужчину, будущего главу крепкой семьи.

Жена после похорон подала на развод, хотя эту новость он воспринял как некое освобождение. К черту все, говорил он этому миру. Пусть все горит синим пламенем. Потому, потеряв на долгие недели человеческое лицо, он лишился работы и довольно скоро не смог платить даже прислуге. Дальше следовала потеря дома, машин, друзей, веры в себя и в свои силы. Он, как часто бывает в таких случаях, посчитал алкоголь своим единственным другом, самым верным спутником. Единственным средством, что защищало его от всех невзгод и мук совести. Вместе с алкоголем пришли и новое нечеловеческое мышление и новые шокирующие условия жизни.

Все так могло и закончиться, если бы он не портил нравственный облик нового китайского общества. Его подобрали с промоченными штанами под козырьком какого-то заведения и отправили на излечение в благотворительную организацию под покровительством местного монастыря. И вот он здесь и бесконечно благодарен судьбе за то, что она его сюда привела.

***

– Вы, похоже, в споре с богом, – мягко заметил монах между разговорами о всякой ерунде, когда уже стало любопытным затронуть и более серьезные темы.

– Мм… В споре… нет, не думаю. Вернее, это не то слово, что я бы хотел употребить. Если бы я верил в существование Бога, я бы его ненавидел. А так как я не верю, мне нет уже смысла изливать яд, – признался Марк, но, желая смягчить сказанное, продолжил:– Да, я не очень хорошо отношусь к религии и в том числе по личным причинам. Даже больше по личным причинам, чем… Тут трудно так сразу ответить и признать себя крайне неверующим тоже никак нельзя.

– Мне бы очень хотелось знать, каков он, ваш мир, как выглядит ваша связка с вашим богом, вашей религией, видеть вашу позицию и мировоззрение, – полюбопытствовал монах. – Мне было бы легче подглядеть вашу философию.

– Я бы не хотел начинать этот разговор. Заранее предупреждаю, я действительно не в ладах с этой темой и могу оказаться довольно груб в выражениях, если буду вынужден отвечать.

– Я выстою, вы не беспокойтесь. Продолжайте, пожалуйста!

– Ну, раз вы действительно хотите это слышать…

– Да, конечно!

– По-моему, религия – это гнусная ложь, вся ваша одежонка, обряды и прочая халтура – настоящий цирк, в котором не смеются, прошу прощения, если обидел вас.

– Ничего, я слушаю, продолжайте, – настаивал монах, подчеркнув интерес, ухватившись за свой подбородок.

– Вы знаете, я жил в Восточной Германии и нам с младых ногтей прививали религию в образе чего-то одностороннего – ведь должен только ты, необъяснимого – ибо так сказано, лженаучного – потому как только беспрекословная вера в самые невероятные догматы доказывает твою преданность. А по-моему, религия всегда и везде использовалась во всеобщем умопомешательстве, чтобы челядь довольствовалась своей нелегкой жизнью и большего не требовала. А тем более, не посягала на богатства своего сеньора. Но когда наступало время уходить в мир иной от старости или болезни, то, пожалуйста, проваливай, ничего не требуя, со спокойной душой и чистой совестью. А главное, челядь не должна сомневаться в праве сеньора управлять ими, владеть их жизнями, ломать их волю по своему усмотрению. Война, глупость, тщеславие, хоть тысячи душ прямиком под нож, раз так ему угодно.

Вся власть от бога, надо же! Смешно, но некоторые до сих пор искренне верят в это. Смирению учит религия, но перед чем? Перед кем? Если глубоко задуматься, то смирению перед силами зла и владыками порока.

– Ну что же, неплохо! Просто и доходчиво, – заключил монах. – Мало того, я даже по многим пунктам соглашусь. Но от себя добавлю, что все немного сложнее, если опираться не только на ритуальный, открытый облик веры. Вы, наверное, ждете, что я сейчас брошусь на амбразуры, защищая то, чему посвятил свою жизнь. Нет, совсем не это я хочу нести в свет. Я отучил себя с пеной у рта доказывать другим что-то против их воли, но лишь поступки, лишь личное внутреннее преображение каждого имеет значение.

Но, увы, сейчас у меня вышло время, и меня ждут монастырские обязанности. Вы не будете возражать в следующий раз поговорить на эту тему? Кроме того, у нас идет подготовка к празднествам, и я вас приглашаю прийти через пару дней.

– Хорошо, – ответил Марк, – я буду не против.

– Тогда до встречи! Через два дня!

– Я понял, спасибо!

***

На празднование Марк не пошел. Вернее, он было направился, быстрым уверенным шагом, и даже пересек половину пути до монастыря, но вскоре встал как вкопанный, поражаясь глупостью этой идеи. Вокруг себя он обнаружил невероятное число людей в праздничном одеянии, валом спешивших в том же направлении, что и он. В основном это были небольшие семьи, шедшие группками, вместе с бабушками, дедушками и нередко с детьми. Многие радушно приветствовали его, почти у каждого на лице было нарисовано необъяснимое веселье. Даже кожа их казалась немного белее, чем обычно. Столько радости, и это в богом забытой глуши, злился Марк.

Нарисовав про себя нелестный образ праздничного пугала посреди толпы местных аборигенов, он резко развернулся и направил свои стопы обратно к отелю. Всеобщий восторг провинциального общества к тому же вызывал искреннее тошнотворное чувство. И за каким чертом я дал согласие пойти туда, думал он.

Стеной напирающая толпа с непониманием отнеслась к его желанию мчаться против общего потока, подальше от места празднования. Марку казалось, что каждый встречный пялился на него и осуждающе хмурился. Да пошли вы, жалкие неудачники! Сегодня я выпью как следует, до самых чертиков, загорелся Марк, придав своему шагу агрессии и напористости.

Глава 51

Марку вновь стали сниться черти, притом всегда в одном и том же месте, тем же неизменным числом. Пять мерзких тварей с полутораметровыми хвостами и великолепной, черного блеска шерсткой бесновались в сумраке глубокого вечера или ночи. Почему-то каждый раз, видя их, он ощущал холод, пронизывающий до самых костей, и дрожь еще долго оставалась с ним после пробуждения.

К своему удивлению, себя в этих снах Марк не находил, словно был сторонним наблюдателем. Зато ужас испытывал великий, от начала до конца происходящего. Поневоле начнешь верить в чужие домыслы, что кто-то или что-то пыталось предупредить его, думал Марк. Возможно, есть нечто большее в этих кошмарах, чем просто предупреждение. Быть может, это некое предвестие моей скорой погибели.

Местом действия в сновидениях было что-то вроде грота или пещеры. Небольшое пространство с каменными стенами и высокими потолками. Но каким-то особым чувством или знанием в голове Марка откладывалось, что находится оно глубоко под землей. Строго вверх взгляд никогда не поднимался, всегда сверху вниз, только из угла в угол. Зато легко просматривалась каждая трещинка на отвесных стенах, ограничивающих пространство, каждый темный закоулок. Выхода из этой просторной камеры замечено не было.

***

В первых сновидениях черти медленно бродили из угла в угол, будто что-то искали, вынюхивали, прислушивались. Среди них выделился вожак. Он был крупнее остальных, резче и всегда чем-то раздраженный. Свое недовольство он выражал, то и дело одаривая других своих соплеменников сильными ударами передник лап. Казалось, действия такие были бессмысленны, чтобы остальные не сидели на месте, а постоянно шевелились и что-то делали. Те, в свою очередь, повизгивали и двигались быстрее, но лишь до поры до времени.

Постепенно, от сновидения к сновидению, черти становились агрессивнее и оттого бодрее. Чаще слышался злобный рев вожака и писк его вассалов, ужаленных уничтожительными ударами. Пару раз в порыве гнева главарь хватал кого-нибудь за хвост и размашисто швырял им в каменную стену. Жертва корчилась от боли и еще пуще бесновалась в своем безумии. С большим отчаянием она бросалась головой в каждый угол, еще тщательнее что-то вынюхивала, что-то пыталась найти. Накал нетерпения вожака однозначно рос с каждым днем, а вернее, с каждой ночью.

***

Каких-то пару недель спустя в череде однообразных снов появился новый сюжет. Чертовы твари нашли что-то, но что, было сразу неясным. Определенно они принялись настойчиво раскапывать это в одном и том же углу пещеры. Один с головой копошился, остальные все также не спеша бродили вокруг. Проходит какое-то время, и вожак хватает за хвост того, кто все это время греб землю. Резкий рывок, и тот летит в стену напротив. Не прошло и доли секунды, как кто-то другой занял его место и продолжал остервенело рыть со свежими силами.