Если женщина…

– Иногда читаешь-читаешь… Ничего не понятно, но потом перечитываешь, и каждое слово – со многими значениями. У меня бабушка Достоевского любит, только она с нами не живет.

– А сколько бабушке?

– Семьдесят стукнуло.

Нина вздохнула и сказала:

– Пожилые все классику любят.

– Я тоже люблю…

– Вы? Вы же еще не старый? Молодым современность надо читать.

Тут Сомов почувствовал, что много потерял в глазах девушки.

– Ну почему же, – почти обиженно проговорил он. – Достоевский, Гоголь, Чехов – это же…

– Тогда уж лучше Толстой, – снова вздохнув, перебила Нина. Она занесла ручку над формуляром и спросила:

– Записываться будете?

Толстой стоял на полке под буквой «Л».

«А на вид такая хорошая», – подумал, выходя из библиотеки, Сомов. Он повертелся в коридоре первого этажа, соображая, как выйти к лестнице, пошел наугад – налево. Коридор вывел на красивую полустеклянную запертую на ключ дверь. Сквозь нее Сомов увидел, что дальше – фойе кинозала. Оттуда можно было попасть в кафе при доме культуры, куда, собственно, Сомов и шел знакомиться. «Все-таки там есть дают», – сказал он сам себе.

Сомов повернул обратно, поднялся на второй этаж и уже оттуда по другой лестнице спустился в фойе. Сеансы еще не начались, кино крутили вечером, но билетерши Гусевы были на месте. Сестрами они не были, но фамилию носили одну и очень походили друг на друга. Особенно когда надевали одинаковые служебные синие халаты.

Сомов вежливо поздоровался, и пожилые билетерши дробно затараторили, словно услышали команду «Огонь!»

– Валентина Митрофановна ваша из кафе уже ушла! А вчера фильм ходила смотреть: «Смерть на закате», а ваш Боровский не пошел, сказал, что спина болит. А в кафе ходят всякие посторонние и таскают туда-сюда огромные сумки! Альфред Лукич сказал, чтобы с вас спрашивать строже!

Сомов улыбнулся, посмотрел на руку, где должны были бы быть часы, и сказал:

– Извините, пора!

– А посторонних пускать не будем! – слышалось вслед. – Так вам и говорим!

Улыбку Сомов продержал до кафе. С ней и вошел. В красивом зале никого не было, за стойкой – тоже. Мерно гудел холодильник, и кафе без бармена показалось Сомову автомашиной без водителя. Сомов оглядел внутреннее великолепие общепитовской точки и почувствовал себя так, словно зашел без спросу в чужую квартиру. В нем жила психология безденежного студента: чем уютнее в кафе или в ресторане, чем лучше и приветливее обслуживают, чем вкуснее кормят, тем больше страха. Сомов, мягко ступая, подошел к бару и подумал, что надо бы купить новый свитер. Тот, что был на нем, показался неприличным.

На стойке стояло меню. Сомов пробежал правую крайнюю колонку с цифрами и, остановившись на семнадцати копейках, перевел взгляд на левую сторону меню. «Бутерброд с сыром», – прочитал он. Из маленькой дверцы в стене вышел молодой человек в белой рубашке с черной бабочкой у горла. Сомов поздоровался, но молодой человек профессионально проигнорировал его и стал что-то быстро считать на калькуляторе. Его короткие толстые пальчики ловко стукались о черные клавиши. «Он еще просто не знает, что я – свой, что здесь работаю», – успокоил себя Сомов. Молодой человек кончил считать на калькуляторе и некоторое время считал в уме, прикрыв выпуклые глаза. Потом он сам себе кивнул и уже ясным взором посмотрел на Сомова.

– Бутерброд, пожалуйста, – попросил инструктор.

– С икрой? Рыбкой? – спросил молодой человек так ласково, словно рыбка была из его домашнего аквариума.

– С сыром, – глухо сказал Сомов и выложил на блюдечко семнадцать копеек.

Молодой человек поставил перед ним блюдце с куском булки с сыром и снова скрылся в маленькой дверце. Сомов проводил его взглядом и поспешил из кафе, жуя бутерброд с чувством глубокого унижения…

Как-то Леня зашел с очень полным молодым человеком. Человек был коротко острижен, и большая его голова крепко сидела на толстой шее.

– Познакомься: Сергей-писатель, – сказал Леня так, как бы назвал фамилию, допустим: Мамин-Сибиряк или Соколов-Микитов.

Молодой человек сел и добавил:

– Из молодых.

Сомов окинул взглядом ладную фигуру писателя и подумал о том, что в литературу вливаются крепкие силы.

– Жена бумаги просила достать для меня. Нет? – спросил Леня.

Сомов честно ответил:

– Мало…

Леня огляделся, но кроме Сомова в кабинете из сотрудников никого не было.

– Схожу к Марии Викторовне, она не такая скряга, как ты.

Шутит Леня или нет, было непонятно. Поэт ушел, а Сергей-писатель откинулся в кресле, положил одну толстую ногу на другую и весомо произнес:

– Заструячил повесть. Сильная повесть получилась, с сюжетом, фабулой…

Сомов посмотрел на его крепкие толстые пальцы и представил, как молодой писатель пробует свою повесть на плотность.

– Описал там игру в карты у одного шулера.

– Скоро книжка? – спросил Сомов, пытаясь сделать приятное.

Сергей-писатель подумал, ответил:

– Отфутболили пока. Не поняли, видимо… А в другой редакции отослали к Достоевскому. Я взял роман, прочитал. Тьфу ты! – думаю, надо же! Тема-то отработана!

Он постучал себя по ноге, получилось звонко, и продолжал:

– Ну, ничего. Я теперь за другую повесть взялся, про детство. Опишу там все смело: наш двор, помойку… Как мы котов ловили. Возьмешь кусок рыбы, на ниточку, а внутрь – иголку. Кошка хвать! Иголку и проглотит! Верещит! Больно! А мы смеемся… Какие сволочи были!

Сергей-писатель, улыбаясь, вдруг спросил:

– Сколько здесь получаешь?

– Нисколько… Девяносто семь пятьдесят…

– А что тогда не пишешь? Настрогал романюгу – да в журнал!

Сомову представилось, будто полетели брызги.

– Денег получил бы!