Если женщина…

– На три человека?

– На три человека, – ответил директор. – Я давно уже замечаю тенденцию раскола нашего коллектива. Единство – вот наша сила на сегодня. А все, что ему мешает, будет выжигаться…

– Каленым железом! – воскликнула Сизикова, и директор снова поморщился.

Вернулся в отдел после совещания Сомов возбужденным.

– Дал сегодня директор разносу! – проговорил он.

– Разве? – спросил Боровский. – Нормальная проработка. А как иначе нас заставить что-то делать? Человек по своей натуре – лентяй. Ему нужна погонялка, вот Альфред Лукич и погоняет. А мы ему благодарны. Работаем, деньги получаем…

– А что у них там с кино?

– Кино! – воскликнула Кускова. – Трубникова получает за кино премии. Кино – золотая жила. По окладу – в месяц. И директор – тоже!

Валентина Митрофановна развернула конфетку в волнении, сунула ее в рот и добавила:

– По окладу!

– Ну директор-то правильно получает, – осторожно сказал Боровский.

– Он ведет корабль дома культуры вперед, – серьезно сказала Кускова. – Но Трубникова-то за что?

– Трубникова – кочегар. Угольку подбрасывает… – проговорил Боровский, листая телефонную книгу.

Иногда к Борису Семеновичу заходил сын – Игорь. Высокий, красиво одетый молодой человек. Кускова восхищалась:

– Какой у вас, Борис Семеныч, очаровательный сын! Весь в папу! Дети – наше будущее!

Боровский гладил лысую голову, улыбался и отвечал:

– Я уже старый хрыч!

– Не спорить! Вы – великолепно выглядите! Будь мне восемнадцать, я бы в вас влюбилась!

– Хе-хе! Восемнадцать! Одышка, печенка трещит по всем швам, в голову стреляет… А сердце? Кто бы посмотрел мое сердце?

Обычно Игорь заходил тихо. Тихо садился и так же тихо разговаривал с отцом. Сомов делал вид, что занят бумагами, но невольно вслушивался:

– Достал… Ничего, желтенькие… Двадцать сверху… Папа! Она не тот человек, которого можно объехать!

Видимо, слышала и Кускова, потому что однажды, когда Боровский-старший обедал, а Игорь, положив желтую сумку с надписью на английском «Я лучшая девочка в Индианополисе» на пачку планов работы политико-просветительского отдела, ждал, игриво спросила:

– А что это вы, Игорь, такое достаете все время?

Игорь поднял темные грустные глаза и дружелюбно ответил:

– Всякие вещи.

– Наверное, что-то вкусное?

– Как когда… Приходиться, знаете, жить…

– Борис Семенычу очень повезло с сыном! Такой молодой, а уже все может достать!

– Ну как все? Все, конечно, не могу… – с грустью произнес Игорь и развел руками.

В доме культуры был человек, который мог достать все – сам Борис Семенович. У него в столе хранились три большие записные книжки. Телефоны в них были уложены до того плотно, что казалось, листает их Боровский осторожно, чтобы телефоны не просыпались на стол. Говорят, кто будет владеть информацией, будет владеть миром. Борис Семенович с сомнением относился к такому будущему. Владеть миром ему было ни к чему. Гораздо больше Боровского устраивала нынешняя роль. Сам он не мог ничего дать или сделать, но через него сотни людей могли продать, купить, обменять нужную вещь, устроить мероприятие, лечь в хорошую больницу, попасть к хорошему врачу, да мало ли еще чего нужно людям. Борис Семенович был похож на узловую станцию на железной дороге. Ему нравилось быть нужным людям. А поскольку работа культпросветчиков на девяносто процентов состоит из решения вопроса «где достать», то и для службы своей Борис Семенович был незаменимым человеком, хотя он никогда не делал разницы между тем, достает ли оркестр для очередного вечера или хлопчатобумажные носки для племянника. Все для него имело смысл, все было работой.

А еще Боровский был первым, кто бросался тушить любой конфликт, разумеется, если конфликтовали не на кулаках.

– Люди должны жить мирно, – говорил он. – Зачем ссориться, когда можно договориться?

Мать в последнее время часто говорила Сомову, что нормальные люди в двадцать четыре года уже воспитывают детей. Сомов привычно отвечал:

– Хорошую девушку теперь найти трудно.

– Так ищи!

– Что же она? Чемодан, что ли? Это только грибы так ищут: больше прошел – больше нашел.

Смешно говорится – личная жизнь. Как будто у человека есть какая-то другая. Но уж если так принято, то личная жизнь у Сомова состояла из посещений тридцатилетней женщины по имени Жанна. Жанна была замужем, но ее тиран, как она называла мужа, часто ездил в командировки и никогда, вопреки несмешным анекдотам, неожиданно не возвращался. Даже звонил из других городов и сообщал час прибытия поезда или самолета. Жанна понимала по-своему и говорила:

– Это он нарочно делает. Чтобы меня унизить!

Сомову нравилось бывать у женщины, которая ухаживала за ним, сладко целовала и, кажется, любила. Ревновала – это уж точно.

– Знаю я этих домкультуровских девок! Интеллигентные, а на самом деле – одна видимость. Ни одного мужика не пропустят!

Сама Жанна работала дежурной медсестрой в больнице, и это тоже нравилось Сомову. Он уважал людей, причастных к медицине.

Как считал Сомов, первый раз на работу он опоздал из-за Жанны, из-за нее же опаздывал и во второй. Март стоял мокрый, с черной жижей вместо снега под ногами и усиленным испарением. Сомов прыгал по грязной дорожке садика и ругался: «Пристает со своими завтраками! Неужели не ясно, что это не главное!» На перекрестке пришлось пережидать красный свет. Сомов стоял покачиваясь, как теннисист на подаче соперника. Наконец зажегся зеленый. Словно собака, заскулил тормозами троллейбус. Сомов припустил вперед.

Пожилой вахтер, похожий на дореволюционного дворника, приветливо поздоровался, только что шапку не заломил, да и то, наверное, потому, что шапки на нем не было, а уже через пять минут на столе у Сомова зазвонил местный.

– Витя, зайди.

Сомов вытер пыль на столе, что скопилась за выходные, и направился к директору.

– Ну, как на личном фронте? – спросила Мария Викторовна, облизывая с ложки варенье.

– Без перемен, – ответил Сомов.

– Зря… Ну ничего – скоро лето, а там мой шахтер приедет, и мы на курорт. Берите пример… Не слышали, почем койки были в прошлый сезон на Ривьере?

Сомов пожал плечами. С таким же успехом у него можно было спросить, сколько стоит одно место до Луны.

В кабинете директора стоял обычный уютный полумрак, но инструктору показалось, будто вошел он в ярко освещенный зал. Сомов знал, что сейчас директор поставит ему вторую галочку. Было очень неприятно. Не из-за премии, которую Сомов мог получить в размере десяти рублей за три месяца… У директора было умение выставлять галочки так, что сотрудников пот прошибал. И самое скверное, что тут он обходился без крика.