Жёлтая виолончель

– Ну, блин, вспомнила, – оправдывается Вера. – Во-первых, я перфоратор никогда в руках не держала. А во-вторых, кто же знал, что у тебя там не стена, а решето? Куда ни ткнёшь, везде под штукатуркой дырища.

– Ладно, шучу, – грозно прерывает её баба Наташа. – А не повесите ещё штору мне? Сняла, постирала, а повесить назад тяжело. Высоко больно с табуретки, короткая я. Хармс, ты повыше нас будешь.

– Повешу, – говорю я. – Давайте вашу табуретку.

Баба Наташа приносит откуда-то сложенную стопочкой штору – зелёную, покрытую большими цветами на длинных стеблях. Я забираюсь на табуретку, цепляю край шторы на место. Неудобно. Приходится выкручивать шею. Лента вдоль края шторы не хочет отгибаться и надеваться на крючки. Через пару десятков крючков приостанавливаюсь, опускаю голову. Синие пятна вертятся вокруг, шея онемела. Не упасть бы с табуретки. Ничего. Немного осталось.

Вешаю остальные. Слезаю с табуретки, стараясь не потерять равновесие. Начинаю раздвигать штору, чтобы она заняла всё окно.

– Не надо, – говорит баба Наташа. – Я сама потом. Иди чай допей.

Меня шатает. Я приближаюсь к столу. Он мутный, нерезкий. Кое-как нахожу край дивана, опускаюсь. Беру так и не начатую печеньку. Отхлёбываю чай. Баба Наташа возвращается на своё место.

– Спасибо, – говорит она. – И за штору, и за приёмник. Плохо быть старой. Но хорошо, что рядом молодые есть.

Я поднимаю глаза на её лицо, расплывающееся в синем тумане, и вдруг понимаю, где её видел. Это же Агатомея. Тётка из моего бреда, которая сказки Зену рассказывала. Но как я мог её видеть в бреду, если раньше не знал? Или знал?

– Ты Веру не обижай, – говорит баба Наташа. – Она хорошая, добрая. И досталось ей много в жизни.

– Я не обижаю, – говорю я. Сказать ей, что она Агатомея, или не надо? В задумчивости подношу печенье ко рту.

– А ты кем работаешь-то? – спрашивает баба Наташа.

– Пока никем, – отвечаю я. – Вот только собираюсь искать. Раньше вроде программы тестировал компьютерные.

– Хорошо, – говорит она. – Значит, не дурак. Я люблю людей интеллигентных. Сама врач в прошлом.

– Ладно, баба Наташа, – говорит Вера. – Мы пойдём, наверно. Спасибо за чай.

Я снова кладу печеньку на стол.

– Ну, ладно, раз торопитесь, – говорит баба Наташа. – Спасибо.

Мы выходим в коридор, обуваемся. Баба Наташа выносит пакетик.

– Это что? – спрашивает Вера.

– Ну, это паяльник мой. Хармсу вроде понравился. Мне-то без надобности. Пускай возьмёт.

– Да зачем же? – бормочу я, заглядывая в пакет. – Это же мужа вашего.

– А чего ему на кладбище-то паять? – отрезает баба Наташа. – Бери.

Я слушаюсь.

– До свидания, – говорит Вера.

– До свидания, – повторяю за ней я.

– Заходите ещё, – говорит баба Наташа. – До свидания.

Дверь за нами закрывается. Идём к лифту.

– Между прочим, я её вспомнил, – говорю я. – Я её знал раньше.

– Что, правда? – недоверчиво, отстранённо спрашивает Вера, нажимая кнопку. Она далеко отсюда, в своих мыслях.

– Да. Её считали полоумной. Может, потому, что у неё тоже одна голова. Её Агатомеей зовут.

Вера бросает на меня косой грустный взгляд.

– Надо бы тебе мозги вправить, – говорит она через минуту. – Но приёмник ты починил – я удивилась. Ладно, пошли.

Мы бредём по тропинке в сторону дома. Вера идёт впереди. Я, пошатываясь, любуюсь ей. Гармонично сложенная. Плотно сбитая. Крепкая. Нет у людей слов, чтобы описать её. Молчит. Злится, что ли?

Заходим в подъезд. Вера открывает дверь.

– Что-то я устала, – говорит она. – Не помоешь посуду? Я пока почитаю, а потом приготовлю чего-нибудь.

Я хочу сказать, что сыт печеньками, но вспоминаю, что я так ни разу ничего и не откусил.

– Ага, – говорю я. В синем тумане иду на кухню и что-то мою.

Потом устало сажусь на табуретку и тупо смотрю перед собой. Входит Вера. Начинает греметь посудой, открывать дверки шкафов.

– Плохо чувствуешь себя, что ли? – спрашивает она.

– Что-то голова кружится, – отвечаю я.

– Ну, ляг пойди.

– Сейчас пройдёт.

– Между прочим, второй день уже идёт с нашего договора, – замечает она. – Осталось двенадцать.

– Я знаю, – говорю я. – Сегодня начну работу искать. Правда. Только отдохну.

– Блин, – говорит она. – Где соль?

– Какая соль?

– Тут баночка стояла.

Я морщу лоб.

– А, – вспоминаю. – Я помыл.

– Там ещё целая ложка соли была! – Вера становится фиолетовой.