Жёлтая виолончель

– Что ещё взять? – спрашиваю я, перекидывая куклу через плечо. – Этот чубрик лёгкий.

– Ну, возьми ещё щит с гвоздями, если дотащишь.

Я думаю, как бы его ухватить. Массивная подставка, похожая на обтёсанный пень, а сверху сколоченная из досок плоская конструкция. В ней гвозди с навешанными на них тряпочками разного цвета, а вокруг гвоздей надписи. Разбираю только «??????? ?' ????????? ?????? ??????? ???? ???? ??????». Что за язык? Китайский, что ли?

Некоторые гвозди торчат остриями, некоторые шляпками. Как он так сделал? Шляпки в доску забивал? И расположение странное. Остриё, шляпка, остриё, две шляпки, остриё, три шляпки, остриё, пять шляпок… Чем я занимаюсь, блин?

На верхней части щита торчит кривая деревянная планка, прибитая несколькими гвоздями. Можно схватиться за неё. Поднимаю конструкцию. Тяжело. Но, похоже, я сильный.

– Ладно, – говорит Вера. – Эту штуку с потолка потом вынесем. Снимать долго. Иди.

Я выхожу с грузом в коридор, сую ноги в ботинки. Вера помогает открыть дверь. Выползаю в тамбур.

– Пока, – говорит Вера. – Надеюсь, не забудешь дорогу домой.

– Пока, – говорю я.

Захлопывается дверь. Чувствую себя странно. На левом плече кукла ростом метр с лишним с еврейскими надписями, в правой руке орудие пыток. Боком продвигаюсь по тамбуру. Дверь заперта. Какой тут ключ? Кажется, этот. Влево или вправо крутить? Открыл. Господи, как всё сложно. Запираю дверь. Вызываю лифт.

Ничего себе. Их тут два. Подъезжает грузовой. Неуклюже влезаю в него, внося перед собой щит с гвоздями. Нажимаю кнопку первого этажа. Двери закрываются. Лязг. Открываются. Что такое? Опять закрываются. Что-то не так. А. Кукла застревает в дверях головой. Дёргаюсь. Дверь закрылась. Что-то шлёпается на пол. Похоже, я оторвал еврейскому мальчику голову. Кряхтя, поднимаю её с пола. Лифт едет вниз.

Вот, приехал. Двери открываются. Выбираюсь. А, чёрт. Один из гвоздей впивается в кожу на обратной стороне запястья. Опускаю щит на пол. Кровь. Слизываю её с кожи. Ничего. Вроде не сильно течёт.

Странно. У меня прямо-таки дежавю. Совсем недавно я ползал по городу израненный, голодный, больной. Сейчас я тоже не очень хорошо себя чувствую. Почему?

Двигаюсь дальше. Распахиваю подъездную дверь. Лето. Воздух свежий. Ярко-зелёные солнечные лучи заполняют всё поле зрения. Небо – светло-голубое, чистое. Хорошо. Тащу щит, куклу и голову к контейнерам впереди. Щит ставлю рядом, остальное внутрь. Ух. Наконец-то.

Осматриваюсь. Вера говорила, надо идти к станции. Это куда, интересно? Дома, гаражи-ракушки… Тропинка. Может, туда? У меня не так много времени, через час ждёт психотерапевт. Ладно, иду по тропинке.

В принципе, всё хорошо. Солнышко светит, ветерок дует, голова кружится. Я помню достаточно для того, чтобы существовать. Хотя, конечно, провал в год – это чересчур. Как я понимаю, всё только начало налаживаться… Торговый центр. А станция где? Попробую пройти насквозь. Вроде за ним железная дорога.

В торговом центре прохладно. В центре зала стойка с воздушными шариками и игрушками. Интересно, дети – какие они? Мало того, что я никогда не был отцом, я и себя-то ребёнком не помню. Смогу ли я с ним общаться? Наверно, надо почитать какие-то книги на эту тему. Хотя что за смысл, если я могу это всё попросту забыть? Вера права. Это ненормально. Мне становится грустно.

Станция. Покорёженные двери, половина из которых не работает. Турникеты. Так. Наверно, надо билет купить. Как это делается? У кассиров спрашивать неудобно. А, вот автоматы. Из пяти работает один. Но людей нет. Хорошо. Выбираю станцию, туда и обратно, сую деньги. Билет, сдача. Отлично. Я справился.

Чёрт, кровь капает. У меня в кармане платок. Прикладываю. Прохожу через турникеты. На платформе стоят люди. До меня доносится разговор двух женщин.

– Да вообще офонарели уже, – говорит одна. – Раньше по этой дороге каждые пять минут электрички ходили, и никаких отмен.

– Да уж, – отвечает другая. – Платим деньжищи бешеные, а ездят чёрт знает как.

Отхожу в сторонку, прислоняюсь к забору. Слабость. Связано ли моё состояние с содержимым моего мозга? Такое ощущение, что да. Если я ходил на работу, то чувствовал себя наверняка лучше. С другой стороны, чего я хочу? Я же спрыгнул с шестнадцатого этажа. Может, в этом и дело?

А жив ли я сейчас? Может, я разбился насмерть, и всё – что я вижу, просто бред моего умирающего мозга? Да нет, вон же электричка ползёт. В аду такие не ходят. Фу, какая скрипучая. Захожу внутрь.

Вагон полупуст. Кажется, ехать всего две остановки. Сажусь рядом с выходом, прислоняясь к окну, закрываю глаза. Только не засыпать. И не отключаться. Я нужен Вере. И ребёнку.

Чувствую рядом с собой другого человека. Приоткрываю глаз. Какой-то мужик, весь в чёрном, ходит по проходу и раскладывает на сиденья мелкие предметы. Один такой лежит рядом со мной. Присматриваюсь.

Это иконка. Не знаю святого, что изображён на ней, но картинка напоминает плакат Моора «Ты записался добровольцем?». Я не записывался, нет. Рядом с иконкой – маленькая записка. Распечатанная на компьютере. «Я – глухонемой от рождения. Если вы купите у меня эту иконку за 100 рублей, я поем».

Иконка мне не нужна. Верующий ли я? Не знаю. Не задумывался. Должно быть, подсознательно я верю, что моей жизнью руководит некая сила. Но что это за сила, я не берусь гадать. Если бог существует, то, возможно, именно его воля заставляет меня сейчас ехать к врачу. Либо, напротив, меня подталкивает туда другая сила, скажем, дьявол. И если предположить, что я для обеих этих сил достаточно важен, то одна из них может тянуть меня в одну сторону, а другая в другую. Интересно, достаточен ли запас моей прочности?

Мужик снова проходит между сидений, собирая свои иконки назад. Идёт к выходу. Зацепляется ремнём сумки за ручку двери.

– Вот сука, – говорит он, забывая о врождённой немоте. – Чуть сумку не порвал.

Оглядываю своё запястье. Ранка не глубокая, но довольно широкая. Шляпкой гвоздя вспорол. Долго заживать будет. Ещё и на таком месте. Рука постоянно в движении. Электричка замедляется. Чёрт, моя остановка.

Я выскакиваю на платформу. Денёк чудный. Где тут у них турникеты? Шлёп-шлёп. Рынок, похоже. Продавцы уже разомлели. Смотрят на проходящих лениво, без надежды что-либо продать. Пожалеть их, что ли, купить килограмм картошки? Можно подарить психологу. Да нет, что за чушь?

Бреду вдоль улицы. Странно всё-таки. Вот вроде бы у меня склероз. Или амнезия, не знаю. Но Моора фамилию я помню. И морду этого красноармейца с иконы. Чёрт, а вот объяснения Веры не запомнил. Она сказала куда повернуть? Читаю таблички на домах. Любопытно. Дробь, корпус, шрифт такой интересный. О, скамеечка.

Присаживаюсь. Дыхание тяжёлое, сиплое. Сейчас вот посижу пару годиков – и пойду внучку из садика забирать… Блин, какую внучку?! Тру лоб. Что я сюда пришёл? На скамеечке посидеть? Точно нет. Встаю опять, осматриваюсь. Такого со мной раньше не было. Может, устал я. От мельтешения, от провалов, от бессмыслицы.

Да нет. Надо идти. Меня Вера ждёт. Она предельно ясно всё объяснила. Мне надо вылечиться. Работа. Дом. И ещё одна жизнь, внутри неё. Маленький человечек, с которым я ещё не знаком, но уже чувствую, как я ему нужен. Он зависит от меня. Он будет меня любить. На меня рассчитывать. Тянуть ко мне руки.

Да что же за наваждение! Опять я отключаюсь. Куда я иду? Не помню. Куда? Куда… Какие у меня связаны с этим словом ассоциации? Камо грядеши? К морю. Зачем? Топиться. А, вспомнил. Я иду голову почистить.

Так. Вот и нужная улица. Да и дом вроде бы тот… Странно. Очень знакомое место. Ого! Сколько времени-то! Час уже прошёл. И пара минут. Опоздал. Захожу в калитку. Железная дверь. Кнопка звонка. Тренькает приятно, переливчато.

Дверь открывается. Иванов в своём репертуаре. Бородка аккуратно причёсана, галстук, костюм в тонкую полоску… Что? Иванов?

Я отшатываюсь от него, при этом умудряясь пролепетать «Здравствуйте».

– Здравствуйте, – говорит он, поправляя очки. – Это вы мне звонили?

– Да, – говорю я. Не узнал меня. Странно. – А куда же делись перчатки? Прошла ваша аллергия?

Он хмурится. Смотрит на меня пристально.

– А ну, проходите, – говорит он. – Будем разбираться.

Я прохожу мимо него. Дверь в кабинет открыта, и я направляюсь прямо туда. Кабинет тот же, что и раньше, только вот…

– А кресло ваше раньше вот здесь стояло, – говорю я.

Иванов обходит меня кругом, словно высматривает, куда ударить.

– Присаживайтесь, пожалуйста.

Я сажусь в кресло, которое теперь занимает то место, где раньше была доска. Он опускается в другое.

– Это любопытно, в конце концов, – сказал он. – Во-первых, я действительно носил перчатки из-за аллергии. Во-вторых, кресло моё раньше стояло вон там, это правда. Но мне в нём было очень неуютно. Знаете, такой неприятный холодок по спине… Я пытался анализировать причину, ни до чего не докопался, и решил просто передвинуть. Ну, а в-третьих, у меня отличная память на лица, и я могу с уверенностью сказать, что я вас никогда прежде не видел. Так кто вы? Вы можете мне всё это объяснить?

– Герман Иосифович… – начинаю я.

– Я не Герман Иосифович, – перебивает меня Иванов.