Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

Чарлик попал под такой «дождь» у меня на глазах, когда выдёргивал очередной «сэкономленный» площак. Ему повезло, он лежал между кладкой и стеной, на высокой, под потолок, куче песка. У каменной плиты, что с кровли капнула, лишённой места для разгона, не оставалось выбора кроме как просто лечь ему на грудь, мягко так. Не слишком большой кусок, полметра на полметра и толщиной в десять.

Он сразу же завспоминал Алика Армянина. Когда над тем «задождило», Алику пришлось пятиться шестнадцать метров, задом-наперёд. Бегом конечно. На развороты времени не оставалось. Кровля трещит и валится, догоняет. Так вот и бежал, вперёд пятками, и орал при этом: —«Ебал шахту! Ебал деньги!» Но кто? Имя не назвал как бы угадай с трёх раз… Так что, кровля шахты, она не крыша в привычном смысле…

Кроме действующих штолен, в шахте есть ещё и заброшенные, это где пласт хорошего камня выработан и дальше углубляться бесполезно. Ход в такие штольни замуровывают бракованным кубиком, который называется «бут», но при закупорке штолен его кладут уже не насухо, а на раствор, чтоб сквозняки не получались.

Правда, не все выработанные штольни замурованы. Однажды мастер показал мне аварийный выход. Через такой же вот незамурованый ход штольня выводит в бывший стволовой тоннель, где когда-то вагонки лошадьми ещё таскали, а тоннель тот тоже начинался в котловане, только повыше нынешнего. Так и в том, уже выработанном, тоже свои штольни имеются. Когда Чарлик в отпуск ушёл и я остался крепильщиком-одиночкой, то из тех штолен площаки выдёргивал.

Один раз возвращаюсь в новую половину шахты, в штольню № 4, такой весь гордый и довольный – ну, как же!в одиночку бревно припёр. Ещё и острю тупым концом: —«Машине № 4, по спецзаказу прямиком из Рио де Жанейро!» С плеча бревно сронил, а эта сука—тресь! – точно пополам. Слишком древний материал оказался.

Но те сплетни, будто я по заброшенным штольням без фонаря шастаю – полная брехня. Толчком к подобным россказням послужило то, что когда чей-нибудь фонарь горит, я свой выключаю. Сам не знаю зачем, всё равно ж после смены Люда его на зарядку поставит. Чёрный провод от фонаря заходит в брезентовую сумочку с лямкой, чтоб носить её на плече. В сумочке аккумуляторная коробка фонаря и на ней цифра. Фонарь с корявой 16 на коробке – это мой.

В заброшенных штольнях я его всегда включал и один раз в его свете увидел неземную красу. Смотрю и не пойму – что это оно там такое белое сверкает под кровлей посреди всей подземной тишины. Описать невозможно как вроде чисто белая, клочкасто-лапчатая инопланетная структура или из глубин океана, куда батискафы не доныривают, а в ней как бы мелкие бриллианты в луче переливаются. Красиво – аж жуть берёт.

А у меня топор в руке, для проверки площаков на гнилость. Топор просвистал в темноте поверх света и белизна опала на пол. И—вместо необъяснимой красоты—стою над большим плевком. Тут только мне дошло, что это гирлянда плесени была. Потом ещё такие же гирлянды попадались, но одни только коричневые – в наказание, что чистую красоту убил.

Потом Чарлик вернулся из отпуска и на шахту поступил Вася. Он стал крепильщиком, а меня перевели помощником машиниста камнерезной машины. Ну уже не так романтично как шастанье по старым штольням без фонаря и машина ревёт, а нос и рот завязан повязкой от пыли зато – ба! Знакомые всё лица! Братаны: Лом, Совок и Кувалдо?метр!.

~ ~ ~

Однако всё вышесказанное являлось таким лишь на первый, непросвещённый, взгляд. Что на самом деле производила шахта «Дофиновка» под негласным надзором главного из главных, он же Яковлевич? Да разное. Кому что… Jedem das Seine.

Инженера шахты Пугачёва с его пирамидально правильным носом, который возникал внизу раз в месяц минут на пять, интересовало только золото. Вернее золотой песок. Прицыкнет клыком в золотой фиксе и у машиниста негромко спрашивает: —«Что, есть песочек сегодня?»

Когда я (непреднамеренно) услышал как он это говорит, то начал после каждой смены вытряхивать карманы своей робы. Меня на золото не купишь! Тем более, что без понятия как превращать песок в презренный металл.… Толик, машинист с машины № 2, аж опупел, когда увидел от чего я избавляюсь.

Но там из него точно золото изготовляли, а потом под видом алюминиевых отливок штабелевали в бурьяне рядом с общежитием. Точь-в-точь как слитки банковского золотого запаса только под цвета алюминия, для маскировки конечно.

Мастер мне почти прямым текстом об этом и сказал, когда мы с ним проходили мимо: —«Такая ценность, и никто не догадается поднять. Валяются тут»… А откуда и зачем на шахте по добыче камня возьмутся алюминиевые слитки?.

Что касается самих кубиков, то это—без вопросов—души. Машина № 5, например, где машинистом Гитлер или же Адольф (ну во всяком случае, никак иначе его никто не называл, а только Адольф или же Гитлер), производила людские души.

Иван, с машины № 1, громко обижался – когда его вагонки вытащат наверх, много кубиков уходит в брак, а от Адольфа—и треснутые, и короткие—всякий бут проходит. Но если вдуматься, так оно и есть – много попадается людских душ с изъяном. И что парадоксально, его тёзка—Гитлер—столько душ погубил, а этот тут под землёй их тяп-ляп штампует да ещё над Иваном подсмеивается.

Для кого пилят души остальными машинами я могу только догадываться. Архангелам? Демонам? Титанам?. Вот это-то и удручало меня сильнее всего – моё невежество. Да, я, конечно, чувствовал, что я избранный, но оставался до слёз безграмотным избранным типа пешки в игре, правила которой всем известны кроме тебя.

Продвижение к пониманию шло методом проб и ошибок, наощупь, по наитию. Иногда случались озарения как в том случае, когда после смены я поехал на грузовике в Новую Дофиновку за съестным на завтрашний обед. Среди рабочих в кузове находилась женщина в летах, а на голове косынка. Грузовик как раз отъезжал от общежития и тут в дверях показалась Бессарабка с ребёнком на руках. «Ой, какая деточка-красавичка!»– с этими словами женщина распустила косынку у себя на голове и повязала заново, но уже по-другому как-то…

Вернувшись домой через поля вдоль лесополосы, я зашёл в свою комнату, но отдыхать не получалось – годовалая девочка бессарабской семьи захлёбывалась визжащим криком, а её мать, не зная как унять ребёнка, носила её по коридору – из конца в конец, качала на руках, напевно приговаривала «а-а-а!», но безрезультатно.

Я плохо переношу детский плач, но общежитие не электричка, где можно перейти в другой вагон. И вдруг мне вспомнилась как попутчица по кузову перевязала свою косынку на другой манер, нахваливая этого, тогда ещё молчавшего ребёнка. Выйдя в коридор и молча, но упорно глядя на мать младенца, я вынул мой платочек из кармана, развернул его и сложил заново, но уже на другую сторону, после чего отправился в овраг, достать воды из колодца.

По возвращении, меня встретил радостный взгляд женщины – девочка у неё на руках была совершенно спокойна, а на голове у неё появилась косыночка завязанная узлом на лбу. Бинго!.

Но случались и осечки тоже. Петух, что выгуливал у входа в общежитие, не принял моих добрых намерений и и презрительно отвернулся от предложенных ему крупинок синьки для полоскания белья, которую кто-то забыл на широкой лавке у входа. Попытка внести разнообразие в рацион птицы проистекала из добрых побуждений и свежеприобретённого опыта: в тот день открылось мне, что сочетание синего и чёрного есть знаком силы и из петуха, в его чёрных перьях, склюнутая синька сделала бы петухо-Годзиллу…

А факт того, что меня, как избранного, оберегают, проявился, когда ко мне подкрадывался стеклоглазый в несомненно злонамеренных целях…

Среди стеклоглазых есть три разновидности. У кого остекленелость органов зрения сочетается с ярко выраженной белизной белков – безвредны. Они, разумеется, одержимы, но остаются всего лишь орудием получения информации – как оно тут что? Своего рода подзорная труба, но не более того. Куда утекает информация? Кто получатель? Наивный вопрос – к бывшим обитателям Олимпа в их нынешней, конечно, форме.

Вторая разновидность, с мутным блеском в поверхности глазных яблок, работают сами на себя, ищут где бы «кровцы испить» или как-то иначе подзарядится за твой счёт.

– Там будет подземный переход для людей, но и нам тоже можно, – одна из таких сказала мне, явно приняв за своего в незнакомом и плохо освещённом районе ночной Одессы. Я спрашивал как пройти к автовокзалу – их излюбленной кормушке. Именно такие поджидали меня и торопили гардеробщицу «Братиславы», чтоб меньше базарила, (но на самом деле это был разговор полный глубокого смысла, понятного нам обоим, хоть и не в равной степени ясности) да поскорее отправляла б дичь за дверь – меня с разодранным бедром…

При прохождении медицинской комиссии для трудоустройства (задним числом, недели через две) кровь на анализ брали у меня в медпункте Вапнярки. Войдя в кабинет, я обнаружил там, помимо медсестры, тучную даму в штатском с такой же вот мутью в глазах, которая сидела на кушетке, а между губ, из уголка, свисает длинная гибкая трубочка защитного цвета. Тут медсестра спешит заверить, что трубка это всего лишь зонд и дама нам никак не помеха. Будто бы я по глазам не вижу какого пошиба эта дама и зачем она тут.

Медсестра, как водится, проколола мне палец и стиснула, но вместо обычной капельки крови он выдал крохотный фонтан, не толще иголки, как при сцеживании молока из груди кормящей женщины. Я в жизни ничего подобного не видел!

И изумился не только я один – у дамы челюсть распахнулась и этот, якобы, зонд вот-вот выскочит. Типа алика – подставлял стопочку, а ему туда плюхнули всю трёхлитровую банку самогона – вуй! сколько добра пропало!

А насчёт добычи крови клыками, это всё бабушкины сказки для деток малых. Они заправку производят неприметно, используя (хоть не совсем понятую мною, но) весьма эффективную технологию…

Тот стеклоглазый замутнённого типа, который хотел подпитаться мною, прикатил на Волге, привёз своего начальника в общежитие. В коридоре имелся также редко отпираемый кабинет, куда являлись договариваться о вывозе кубика из котлована перед шахтой.

В тот день, как обычно, я поднялся из шахты в общежитие на обед и мыл руки под рукомойником, недалеко от входа. Стеклоглазый меня не знал, он был проездом, и подкрадывался с оружием в руках – артефакт из, якобы, алюминиевой проволоки странной конфигурации, общая длина, ориентировочно, составляла сантиметров двадцать.

Заметив мутную стеклянность разлитую в его глазах и мягкость, с которой тот подкрадывался, я понял, что мне каюк. На минимальной дистанции, когда он мог уже дотянуться своей закарлючиной, серый котёнок выпрыгнул из травы и терн?лся загривком о чёрную штанину моей робы. Стеклоглазый браконьер тут же утратил всякий интерес, опустил оружие и вернулся в машину. Неизвестный спаситель котёнок, которого я никогда—ни прежде, ни впоследствии—не видел в округе, вновь скрылся в траву…

Но чаще приходилось полагаться на свою собственную осмотрительность. Как на том узком галечном пляже под обрывом Чабанки… Я хотел поплавать в море и уже вошёл в спокойные медленные волны, но остановился – два рыбака в плавках и с удочками в руках стояли на паре раздельных валунов между мной и морем. Пространства между ними хватало, чтобы проплыть, но я понял, что удочки это шлагбаум запирающий путь в необозримую ширь моря. И только улучив момент когда оба они синхронно выдернули свои удочки (хороший клёв!), я нырнул и поплыл прочь от пляжа.

Плыл я долго, порою отдыхал лёжа на воде и удивляясь – почему это мой отец говорил, будто солёная вода моря поддерживает пловца? Никакой разницы с лежанием на пресной воде… Потом я плыл дальше, главным образом на спине, лицом к тёплому яркому небу, пока не ощутил толчок в плечо.

Я оглянулся и увидал в воде медузу, белесо-прозрачную и широкую как таз. Я обплыл её и продолжил путь, но потом медузы начали встречаться всё чаще и чаще – огибая одну, утыкаешься в следующую. Приподнявшись торчком из воды, я посмотрел вперёд и увидел, что их тут скопилось непроходимое стадо и своими полупрозрачными телами они превратили спокойные блестящие солнцем волны в какой-то медузий кисель. Мне не хватило отваги переть напролом раздвигая кисель, я развернулся и поплыл к уже довольно далёкому берегу…

Пляж Чабанки покрывала разноцветная, довольно крупная галька, но попадались и полосы влажного песка. На одной из таких полос у самой кромки воды я хотел написать ИРА, но волны не позволяли. Они набегали и заравнивали бороздки в мокром песке прежде, чем получалось выписать все буквы и я только раскровянил палец об неприметно мелкие осколки ракушек, пока не сдался…

Но моя первая встреча с морем состоялась на пляже Новой Дофиновки, куда я пошёл после работы вдоль берега морского лимана, который дотягивался аж до общежития. Вода в нём гладкая и очень прозрачная. Я шёл пока не увидел в ней лысые автопокрышки от грузовика, которые сбросил с берега какой-то придурок. Пришлось снять штаны и заходить в мелкую воду, чтобы вытащить этот хлам, но за следующим поворотом лимана я увидел, что дальше в нём вообще свалка – жизни н хватит, чтоб всё повытаскивать, а уже вечер. Дальше пошли заросли камыша до самого шоссе, за которым одно только море…

Но когда от шахты идёшь в Новую Дофиновку просёлочной дорогой, то иногда там над полями висят громадные корабли. Корабли эти, конечно же, в море стоят, но оно у горизонта сливается с небом, поэтому смотришь – поле, а над ним корабль и, чуть касаясь его носа, переливается красным огромный шар заходящего солнца. Эти корабли из-за своей громадности не помещаются в порту, вот и вынуждены стоять посреди неба с морем…

~ ~ ~

Со Славиком Аксяновым у меня сперва были нормальные отношения, хоть я и видел, что в прошлой жизни он служил Нацистским офицером в лагере смерти либо начальником лагеря на Колыме, а в нынешней чересчур любит привлекать к себе внимание пустыми базарами. Но я даже помог ему пилить доски для семейного топчана.

Расстояние от Чабанки до шахты составляло километра два, как и от Новой Дофиновки только без лесополосы вдоль дороги. И посреди пустого поля за мной постоянно увязывались мухи – целым роем. Летят и не отстают. А мне не хотелось привести «хвост» и тем выдать местоположение, якобы, шахты, так что я нашёл чёткий способ сбрасывать мух с хвоста.

Рядом с общежитием стояло длинное строение бывшей фермы. Его-то я и начал применять в качестве шлюза дезинфекции на космическом корабле, который прилетел исследовать неизвестные планеты. Захожу в здание с одного конца—в мушином сопровождении—и топаю на выход в другом конце. Учуяв дух навозный из дней былого, рой впадал в растерянность и рассыпался кто куда в активном поиске того же, но посвежее, а я спокойно выходил на воздух с продуктами из Чабанки, без единой жужжалки следом…

Славик попросил в конторе разрешение на доски с пола в той старой ферме, чтоб сделать топчан для себя с женой, потому что ожидал приезда тёщи. Вот мы и понадёргали оттуда сколько их нужно. Ничего, крепкие оказались, только прибиты слишком длинными гвоздями, но с нами лом был.

Закончили мы заготовку и он заводит обсуждение размеров предстоящего предмета меблировки. На тот момент, у меня уже имелась определённая, чётко развитая нумерологическая система, в которой значение отдельных цифр доводилось до неоспоримой ясности. Так, например, 22 значит «смерть», 24 – «жена», 10 – «секс», и так далее, остаётся лишь комбинировать значения с учётом ситуации. Исходя из назначения изделия, предлагаю ему самый оптимальный вариант длины – 2 метра 10 сантиметров, то есть, 10 на двоих – самое оно, что нужно для молодой семьи. Но он упёрся:

– Хочу 2 метра и 30!

Ну тебе виднее, чего ты там хочешь…

Он раздобыл «козла» откуда-то, на которых дрова пилят, и мы начали. Доску на козла, рулеткой две отметки и – погнали! А когда остановились перекурить, его жена, Люда, проходит к общежитию. На козла показывает и, с явным отвращением, заявляет Славику: —«Даже не надейся, что я на эту гадость лягу!» И ушла, такая вся возмущённая, а я окончательно убедился, что она часть иного мира. Какая нормальная женщина «козла» не видала?

Плюс к тому, она умела читать мысли… Я однажды зашёл к ним в комнату, Славик в телевизор залип и борщ наяривает. Я сказал, что не голодный, сел возле двери и жду пока добьёт свою хавку. А у него за спиной – холодильник, а на холодильнике – зеркало, лицом вниз положено, а у зеркала на рамке – две пластмассовые ножки сзади, чтобы стояло, когда не в лежачем положении. А с того стула, где я сижу, такая открывается картина: Славик упорно ест глазами телевизор и лопатит в себя ложкой борщ, а из волос его вытарчивают две зелёные ножки в форме изогнутых рогов типа лиры, только без струн, они-то зеркалу, конечно, ни к чему. Вот тут я и подумал, совершенно мысленно: —«Эге! Так ты не только Нацист, но ещё и рогатик оказывается!»