Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

С Одессой я познакомился довольно хорошо, в основном, пешком. Нашёл Публичную библиотеку № 2 и Привоз, где грузчики толкают перед собой вокзальные тележки и орут «Ноги! Ноги!», чтоб толпа им дорогу уступала. Там же на Привозе старая Цыганка на меня заклятье наложила по своим канонам, когда я ел гроздь винограда. Я даже и не понял за что, но ей виднее, а может просто под горячую руку подвернулся, не в ту долю секунды…

Фабрика Желудочного Сока. Кто бы мог представить что и такие предприятия бывают?!. Когда я проходил через дворы пятиэтажек, мужики, что «козла» забивают, начинали громче костями об столики трахать, чтоб кошек отпугнуть, что целились перебежать мне дорогу. Тоже союзники…

В Одессу я автобусом ездил, всего пару раз пешком. Там всего 20 км или около того. Один раз прогулялся от Вапнярки до Новой Дофиновки вдоль моря, по высокому берегу. В одном месте какая-то военная установка стояла, за забором из колючки. Часовой кричать начал, что мимо них нельзя ходить, подошёл, начал документы требовать. Я ему через проволоку свой платочек показал, с парусником. Он сразу понял, что уровень иной: —«Ладно, проходи по быстрому».

С той кручи вид очень красивый. Море спокойное, почти гладкое, но искрится и взблёскивает под солнцем. Иногда ветер набежит и ерошит воду, получается рисунок галактики. Спиральные, в основном. Ветер их с облаков срисовывал, что над морем висели…

В трамвае № 5 маршрута на пляж Аркадия, я Серого встретил, который в стройбате пахана из себя строил. Только удивительно малость – четыре года прошло, а он такой молоденький и, почему-то, в форме морского курсанта, бескозырка, ленточки на спине висят.

Я рядом стал, негромко так спрашиваю, ему на ухо: —«Серый, это ты?» Он никак не отреагировал, не шевельнулся даже, хотя меня наверняка услыхал, курсанты ж медкомиссию проходят… Может, решил затихариться в мичмана?х.

А в другой раз это отец мой оказался, возле газетного киоска. На отца совершенно не похож, я его только по голосу и узнал. Именно этим голосом он изображал душегуба, которого начальник лагеря до нового убийства довёл.

Когда он ко мне заговорил, я прикинулся, будто слишком углубился рассматривать портрет психиатра Бурденко на обложке журнала Огонёк, что за стеклом висел, в киоске, так что ему продавец отвечал.

(…такие встречи кого угодно доведут задаться вопросом: что происходит? Но тут без монады не разобраться.

Монада это такая прибамбаса Германского производства для содействия философам, которую всякий понимает по своему. Для кого-то это может быть единичностью из совокупной множественности, а для другого множественностью из совокупных единичностей.

Например, когда парень спрашивает девушку: —«Я для тебя один из многих или из многих один?» Тут вот второй «один» в его вопросе и есть та самая монада, хотя, возможно, и наоборот…

В одной Индийской библии, есть красочная картинка ребёнка, который ползёт по траве, а на шаг впереди него бежит пацанёнок, перед которым шагает мужчина, вот-вот нагонит согбенного старца, а дальше опять только зелень травы. Картинка называется Круг Жизни. В смысле, из ничего – в ничего.

Так вот вместе они составляют единую монаду, потому что это один и тот же человек.

Теперь остаётся лишь предположить, что монады способны составляться по каким-то другим признакам, например, по тембру голоса, и всё становится на свои места. Смотря каким концом к тебе монада развёрнута: отсюда – твой отец, оттуда – шаромыга к тебе обращается возле киоска с Бурденко.

Конечно, это малость сложнее, чем выучить наизусть: «если споткнулся на левую ногу – всё получится, если на правую – даже и не пробуй, сразу заворачивай оглобли», однако монада, в которой даже среднестатистический Немец ни уха, ни рыла, многое объясняет…)

~ ~ ~

Один Одесский преферансист был в молодости частью преступного мира. Затем он перековался и начал сотрудничать с Одесской телестудией в качестве комментатора свежих криминальных новостей. Он даже книжку написал о впечатлениях полученных в своём бандитском прошлом. И в ней он утверждает, будто год твоего рождения и особенно лето, отмечались критически бурной криминогенной обстановкой в Одессе.

Это редчайший случай, когда печатный текст не смог меня убедить, потом что в то лето я присутствовал там лично и ничего такого не заметил. Что говорит в пользу теории о существовании параллельных миров. Перекованный комментатор и я жили каждый в своём параллельном мире, от которого и получали свои несовпадающие впечатления. Общим оставался лишь номер текущего года. Но не исключено, что два раздельных мира, при всём своём параллелизме могли, время от времени, соприкасаться и это даёт объяснение паре эпизодов с криминальным оттенком в течение совершенно спокойного, в остальном, лета 79-го.

Да, за все мои обходы Одессы и проходы по ней же, мне довелось наблюдать два случая контакта и взаимопроникновения наших параллельных миров. Первый случай произошёл в утреннем автобусе Гвардейское-Одесса, когда молодой жлоб на втором сиденьи слева устроил выговор водителю за незначительное изменение маршрута на городской окраине.

По прибытии на автостанцию у Нового Базара, водитель прибежал из своей кабины в салон автобуса с извинениями и техническими (в какой-то мере чересчур подобострастными) объяснениями. Он был прощён, благодаря заступничеству молодой пассажирки с того же сиденья перед своим столь легко возбудимым спутником…

Второе взаимопроникновение имело место в здании железнодорожного вокзала, где я обратился к милиционеру с вопросом о количестве населения в городе Одессе. За ответом страж порядка послал меня в отделение милиции на первом этаже вокзала. Дежурный лейтенант, услыхав тот же вопрос, сказал мне подождать.

Исполняя его пожелание, я облокотился на разделявшую нас стойку и наблюдал как червячки его красных губ похотливо стискивают, ёлзают и ласкают фильтр его незажжённой сигареты, под аккомпанемент громких возгласов и тяжёлых ударов за моей спиной.

Беглым взглядом в том направлении, я отметил широко открытую дверь в соседнее помещение, где женщина в прозрачной косынке на волосах и в чёрном халате уборщицы умело применяла увесистый держак своей деревянной швабры, вырубая ханыгу задрапированного в одни лишь его красные трусы. Точно такие же красные трусы с узором из синих теннисных ракеток были и на мне, под штанами, разве что не такие линялые по причине приобретения всего пару месяцев назад. Поэтому меня не тянуло досматривать его неизбежное поражение в текущем матче. Обернувшись назад, я опустил свой взгляд в кротком созерцании поверхности высокой стойки, что разделяла меня и лейтенанта… Получив причитавшуюся ему—соответственно роду службы и ранга—квоту наслаждения, офицер всё-таки закурил и сказал, что миллиона пока что нет, но может, тысяч 600 наберётся…

Поэтому во время моего следующего визита в город и опоздав на последний автобус в Новую Дофиновку, я предпочёл провести ночь в скверике внутри кольца дороги перед железнодорожным вокзалом. Он оказался совершенно безлюдным из-за отсутствия освещения в подземном переходе под кольцом.

Избрав наиболее удалённую от фонарного столба скамейку, я лёг. Она оказалась настолько твёрдой, что мне вспомнился Эдгар По, зарезанный на скамейке в Балтиморе, штат Мэриленд, ради $40 литературного гонорара, который он перед этим получил, и поэтому частично вытащил из нагрудного кармана рубашки аванс, полученный мною в тот день на Площади Полярников, типа кокетливой бутоньерки из трёхрублёвок, в целях самовоспитания и развития моей личной храбрости. Движение по кольцу дороги почти прекратилось, а скамейка стала даже ещё твёрже. Но я держал глаза закрытыми из принципа, потому что ночь для сна. Поэтому я не спал, когда послышались тихие звуки осторожных шагов по асфальту.

Он подошёл и около минуты стоял надо мною, лежащим на скамейке, в усах Эдгара По, синей рубашке с коротким рукавом и частично торчащими из кармана банкнотами Советских денежных знаков. Затем он удалился, так же тихо, как и при появлении. Ради принципа и тренировки, я не открыл глаза посмотреть кто.

Утром, я очнулся на той же скамье порядком продрогший и крайне задубелый, но в отличие от великого Американского романтика, живой. Я встал и засунул деньги поглубже. Группа воронов, с карканьем и хлопаньем крыльями, пролетала в рассветном небе. По виду, те же самые, что парили над Нежином в день моего отъезда в Одессу. Сюда явно не по прямой летели. От крыла кого-то в их эскадрильи отделилось перо и, зигзагообразно кувыркаясь, падало в сквер.

Запрокинув лицо, я следил за траекторией пера и шёл на сближение, невзирая на плохо вскопанные грядки с чахлой календулой… Подставив ладонь под перо, я поймал его, вернулся обратно на тротуар аллеи и нежно опустил в урну со словами: —«Не при мне, пожалуйста».

(…не слишком широко известный Немецкий поэт первой половины ХХ-го века, однажды посетовал на свою бездарность, иначе бы не допустил самоубийственной мировой бойни.

Мало кто из маститых поднимается до столь глубокого понимания ответственности поэта за судьбы мира. Инертно цепляются они за общепринятые понятия и ритуалы своего времени, а ведь если внимательно вдуматься…)

Однако просто думать – мало, надо ещё и придумывать что-то, как выразился Валентин Батрак, он же Лялька, где-то…

Когда вышел условленный срок и настало время ехать за тобой и Ирой, то везти вас, фактически, было некуда. Но давши слово, мне не оставалось выбора, кроме как приехать и хотя бы объяснить причины задержки переезда. Денег на дорогу у меня не было как и у всех, кого я просил о займе. Крайняя надобность подкинула идею обмена обручального кольца на деньги в ломбарде.

Пока я нашёл его в городе, ломбард уже работал, а очередь начиналась на улице перед входом… Внутри он состоял из одной длинной комнаты с перегородками вдоль трёх стен. В перегородках из листового железа имелись окошечки, а в одном, в самом конце комнаты, даже решётка, и именно туда все толпились, потому что в стенах поверх других перегородок чернокудрый, но унылый юноша вёл косметический ремонт нитрокраской. Перед закрытием на обед, для чего всех попросили выйти, мне оставалось метра за четыре от финишного окошка.

В нагрудном кармане моей рубашки с коротким рукавом лежало кольцо, которое накануне вечером я насилу смог содрать с пальца. Даже мыло и вода из рукомойника на дереве рядом с общежитием мало чем помогли. По ходу самоистязания, я вспоминал кинобудку Парка КПВРЗ и в очередной раз сочувствовал Ольге.

Ломбард опять открылся и выстояв ещё час, я с тревогой протянул кольцо в окошко, потому что у той, что передо мной стояла, серьги оказались не золотыми и она ушла ни с чем. Мой заклад испытание выдержал, я получил 30 руб. и бумажку квитанции…

На следующее утро я приехал на Новый Базар и купил синюю пластмассовую кошёлку и четыре кило абрикосов для её заполнения, хотя ещё не слишком зрелые. Потом я подошёл к цветочной будке и сказал, что мне нужны три красные розы. Для цветочницы это прозвучало как условный пароль и из какого-то укромного места позади прилавка она достала некрупные розы, тёмно-красные, ровно три, на длинных крепких стеблях: —«Эти?»

– Да.

С Базара я поехал в аэропорт—немногим лучше Ставропольского—и простоял в очереди до обеденного перерыва. Когда касса закрылась, я так и остался стоять рядом, словно изваяние с тремя красными розами в руке, только кошёлку на пол опустил под окошечком. За час перерыва четыре кило и руки оборвут.

Когда я купил билет, до самолёта оставалось ещё часа четыре, а я уже устал от жизни с занятыми руками и понёс цветы с фруктами к автоматическим камерам хранения, но положить их внутрь не смог – задохнуться без воздуха и света в железной тесноте. Свернув за угол в небольшой коридор, я нашёл комнату уборщиц, они позволили оставить там цветы и абрикосы. В город я вышел имея полную свободу рук, но постарался не слишком отдаляться.

В шесть я пришёл за розами. Уборщицы как раз мыли полы в своём коридоре и одна из них сказала, что лучше подождать. Я проявил настойчивость, потому что у меня вылет через полчаса. Она усмехнулась и без дальнейших пререканий позволила забрать розы, которые торчали из жестяного ведра с водой в их комнате, только предупредила, что её коллеги и она немножко угостились абрикосами.

Я прошёл в длинную загородку с крышей на краю взлётной полосы и в группе других пассажиров с билетами на этот рейс прождал до полуночи, потому что репродуктор каждые полчаса объявлял задержку вылета на Киев. Мои попутчики тоже попробовали абрикосы и одобрили вкус.

После полуночи, в ярком свете дуговых ламп над взлётной полосой, две стюардессы пересчитали нас на ступеньках трапа, чтоб не получилось больше 27 пассажиров, потому что мы подсаживались на попутный рейс до Киева в маленький АН-24. Уже на борту, пришлось ждать пока согреюсь после пронзительного морского бриза сквозь летнюю рубашку при ночном ожидании… С тех пор, я стараюсь избегать разногласий с уборщицами…

При взлёте, я боролся с мыслями, что таки могут привезти асфальт за время моего отсутствия. В ходе уже помянутого собрания членов профсоюза валявшихся в траве, главный инженер проинформировал, что у бригады строителей начались диезы в партитуре. Для незнакомых с нотной грамотой, он приложил два пальца левой руки поперёк двух на правой, символизируя тюремную решётку. Поэтому заканчивать придётся тем, кто захочет жить. Аксяновы и я записались на переезд туда, а Бессарабская семья (в лице мужа) воздержалась.

Запланированное общежитие находилось за двадцать метров от старого и прежде тоже представляло собой животноводческую ферму. В каждой квартире, после реконструкции, получалось по две большие комнаты с одним стандартным окном на двоих. Я выбрал ту, что смотрит на лиман.

Однако стены ещё предстояло оштукатурить и застеклить окно, но мне всё равно нравилось наше будущее жильё, хотя пол в нём пока что тоже отсутствовал, как и входная дверь.

Для пола один раз привезли кучу чёрного горячего асфальта. Аксянов с помощником своей камнерезной машины возили асфальт в комнаты Аксяновых тачкой, а я носил в наши парой вёдер. Они успели покрыть пол в обеих комнатах, а я только в одной, наполовину, но намного качественнее, прежде чем та куча снаружи кончилась. Поэтому, пока самолёт набирал высоту, я не хотел, чтобы привезли асфальт, пока меня не будет.

Потом я начал смотреть в иллюминатор. Луна в безоблачном небе отсутствовала, но звёзды сияли отовсюду. А глубоко внизу светились фонари городов и посёлков, не крупнее, чем далёкие звёздочки. И я подумал, как бы пилот не заблудился среди такого повсеместного обилия. Но потом в темноте под крылом самолёта, я увидел группу огоньков, наверное, из какого-то села, которые сложились в абсолютную копию одного из двух известных мне созвездий ночного неба. Они повторяли расположение звёзд в Малой Медведице и я успокоился, потому что невозможно заблудиться, когда есть путеводная – Полярная Звезда…

~ ~ ~

В шесть утра я сошёл с поезда Киев-Москва на станции Нежин и первым утренним автобусом приехал на Красных Партизан. Дверь открыл Иван Алексеевич, который насилу меня узнал из-за того, что я такой исхудавший. Я отнёс синюю пластмассовую кошёлку с абрикосами на кухню, откуда с тёмно-красными розами пошёл в спальню мимо диван-кровати в гостиной, на котором начинала уже ворочаться тёща.

Вы обе ещё спали, я вставил длинные стебли роз в узкое горлышко небольшой фиолетовой вазы на столе с трюмо и заглянул за тюль на окне. Платочка с якорем на подоконнике не оказалось. Ладно, потом найду… Я разделся, лёг на кровать и обнял Иру в её длинной белой ночнушке.