Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

– Так надо.

Она ушла и вместо неё пришёл мой брат: —«Серёга, ты что делаешь?»

– Так надо.

Мой брат всегда думал, что я знаю что делаю, даже когда я и сам не знал. Он перестал спрашивать, а просто стоял рядом и мы вдвоём смотрели на огонь, что превращал пышную зелень стволов и веток в кучу чёрных, обугленных палок и мелкий пепел… рассыпчатый… белый…

~ ~ ~

Самолёт приземлился в аэропорту Одессы затемно и я успел на утренний в 6:00 от автостанции у Нового Базара до Гвардейского через Новую Дофиновку. За городом меня свалила необоримая сонливость, так что я проспал остановку и очнулся только через 300 метров. По моей просьбе, водитель остановил наверху подъёма и я пересёк лесополосу.

В огороде крайнего домика в тающем сумраке отступающей ночи, пожилой мужик в исподнем и баба в белой ночной сорочке прометали, зачем-то, грядки вениками. Движения их отличала странная угловатость вроде роботов. Глаза мужика застила стеклянность. У бабы я не разглядел, она старательно их отводила. Довольно странная агротехника для такого времени суток, но меня уже ничто не удивляло…

За моё 4-дневное отсутствие, асфальт не привозили, но древне-розовую побелку стен старого общежития зачем-то забрызгали синими пятнами и разводами типа маскировочного камуфляжа. Но почему синькой?.

Я снова втянулся в трудовые будни. Погода поменялась, потому что однажды возвращаясь из Одессы я увидел, что в кармане осталась всего лишь трёхкопеечная монета позеленевшей меди. «Это не деньги», – подумал я про себя и швырнул монету через плечо, между деревьев лесополосы. Ровно три дня после этого холодный ветер дул с моря, опровергая моё пренебрежительное мнение о трёх копейках и заставляя чётко уяснить смысл выражения «бросать деньги на ветер».

Умер электрик-одиночка не дойдя из Чабанки до общежития. Его нашли на третий день. Я всегда знал, что это опасный отрезок пути; летом там постоянно летают круглые шарообразные пушинки, похожие на морские мины, но конечно, белые и размером меньше. Наверное, он не успел увернуться.

Его хоронили на обрыве между шоссе и морем. На кладбище посёлка. Капитонович нёс впереди деревянный крест словно знамя наизготовку, а сам обвязался узким длинным рушником через плечо, как дружки жениха на сельских свадьбах, вместо того, чтобы пришпилить булавкой носовой платок на рукав пиджака, как принято на похоронах в Конотопе. Хотя что с них взять? Они людских обычаев не знают, просто слышали звон и творят чёрти что.

В отцовском бушлате моряка с жёлтыми пуговицами, я изображал колоритную фигуру типа персонажа в кино Мы – из Кронштадта, но тоже помог засыпать могилу. Потом автобусом нас отвезли в общежитие, женщины из конторы шахты в котловане приготовили поминальную тризну из своих домашних припасов. Я всего попробовал – облопался не меньше, чем при визите на полевой стан Чомбе в студенческие годы…

В общежитие снова привезли отремонтированную рацию и мне пришлось перейти в комнату покинутую электриком. Вскоре ко мне подселили Васю, нового крепильщика. Я поначалу засомневался какого он пола, когда случайно заметил красно-бурые следы на простыне его койки, словно от менструации. Но он принялся объяснять, что ему под одеяло закатился помидор, который он во сне забрыкал ногами, хотя я его ни о чём и не спрашивал.

Тут просто остров Беллами какой-то, все читают твои мысли, не дают даже до конца додумать. Однако до чего простые объяснения порой находятся для непостижимых, на первый взгляд, фактов…

Осень вступила в свои права. Я вставил стёкла в раму окна нашей будущей двухкомнатной квартиры, но асфальт всё ещё не привозили… Так оно и шло будничной колеёй до того момента, когда главный инженер приехал из Вапнярки объявить, что на меня объявлен Всесоюзный розыск и в шахтоуправление пришло письмо из НГПИ с обвинениями в укрывательстве беглеца от работы по распределению.

– Так что – пиши заявление.

– Какое?

– На увольнение по собственному желанию.

– У меня такого желания нет.

– Держать тебя после такого письма мы не можем.

Поскольку я упорно отрицал всякую охоту к увольнению, был найден компромисс на основании одной из множества статей Трудового Кодекса СССР: «увольнение по соглашению сторон». Так вместо избранного я стал всего лишь стороною…

Напоследок я прогулялся по улицам Одессы в овчине нараспашку, как боец Крестьянской Армии Нестора Махно. Резиновые сапоги бесшабашно пёрли через лужи от недавних ливней. Вернувшись в общежитие, я упаковал их в тюк с остальной одеждой и инструментами, которыми начал было потихоньку обрастать: молоток, топор, пила, утюг, электронагреватель, чайник, эмалевый белый.

(…ночь, когда я привозил его из Одессы, выдалась особо тёмной, какой-то первобытный мрак, подобный случается не больше пары раз за жизнь, темнее, чем в заброшенной штольне без фонаря. Всю дорогу от посёлка Дофиновки к одноимённой шахте мне пришлось петь чайнику песни, чтоб он не очень боялся. Нет не свистел, а распевал во всё горло и наощупь шаркал ногами об дорогу, чтоб не пропустить развилки. Ну может, и затем тоже, чтобы себя взбодрить, но совсем чуть-чуть, ведь избранному, которым я тогда являлся, стыдно пугаться темноты. Мрак нужен, чтобы видеть свет и просвещаться, не так разве? Чтоб стать просвещённым избранным. Да, только выследили они меня и прекратили эти детские игры. Чорт!. Чорт!. Чоооорт!.)

Тюк я отправил багажом с железнодорожного вокзала. Потом я вернулся в общежитие, где ещё оставался недавно купленный портфель и Болгарская сумка Aerobica, вместе с гитарой, чтобы наутро ехать уже в аэропорт.

Славик Аксянов зашёл к нам в комнату. Мы втроём приговорили целую сковороду картошки под Болеро Равеля из Васиного приёмника. Я сказал Славику, чтоб он навесил дверь в туалете над лиманом. Она там в бурьяне валяется, я видел. Он поклялся исполнить моё последнее желание. Но всё равно, на всякий, я припугнул, что если не навесит, я буду ему являться как тень отца Гамлету. Неподдельный ужас мелькнул в его глазах. Кто бы мог подумать, что они тоже боятся привидений!.

~ ~ ~

Из Закарпатья, рассказала Ира, пришёл сигнал о моей неявке по распределению. Гаину Михайловну вызывали в ректорат и требовали открыть моё местопребывание. Припёртая к стене свидетельским показанием ректора Арвата о нашей с ним случайной летней встрече в Одессе, она вынуждена была сдать меня вплоть до шахты «Дофиновка». Теперь ей грозили неприятности на работе, а у меня отнимут диплом, если только Республиканское Министерство Образования не аннулирует моё распределение.

Пришлось незамедлительно отправляться в Киев, до остановки метро им. Карла Маркса и вверх по улице напротив площади Октябрьской Революции, до серокаменного дома в ряду ему подобных, но с министерской вывеской, чтобы подняться по беломраморным ступеням лестницы в паркетный коридор второго этажа, к широкой двери обитой чёрной кожей.

Глава отдела по борьбе с уклонистами, товарищ Баранов, выглядел лет на пять старше меня. Холён, лощён, отёсан, и отшлифовано наполирован как и обязывает должность в таком учреждении. Единственный изъянец в доспехах – одинокий светлый волос на тёмно-сером плече пиджака, поверх изящной обтяжки тонким шерстяным жилетом с мелким вырезом, что прикрывался галстуком в тонюсенькую полоску, продетым под воротничок рубашки в клеточку, надёжно плотную, как из тетради Арифметики для учеников начальной школы – непробиваемые латы.

(…да, потому что мы одежду носим не затем лишь, чтобы проветрить свой дрескод. Хранить нас – вот она зачем, и не только от погоды (что слишком тривиально). Прежде (и важней) всего – хранить нас от людей одетых с большим соответствием текущей ситуации.

Ялтинскую Конференцию помнишь? Сталин, Черчилль в шинелях высшего командного состава своих вооружённых сил? И Франклин Д. Рузвельт, в тисках броненосно носорожьей пары, показывает подбитый ветром демократичный шик. Угадай, чья страна одела траур по лидеру два месяца спустя? Насилу сдерживаю сочувственные слёзы от одного лишь взгляда на его наивный галстук и беззащитную ширинку в снимках Крымской встречи.

Хотя как знать? Мог и устать уж Рузвельт, на самоубийство потянуло…)

Он гладенько протараторил, что государство четыре года несло расходы на моё бесплатное образование, пришло время компенсировать бесплатность и вернуть долг честным трудом в Закарпатье или – диплом на бочку.

Я не тратил время на бесполезные препирательства. Не стал впадать в тактическую тягомотину Мидльшпиля и мелочно доказывать, что с прекращением моих сношений с КГБ на втором курсе, моя стипендия – как в песок ушла и мне пришлось доучиваться с шеи родителей, по десятке в неделю. Всё это частности, а тут шла речь об интересах государства и мы совместно понимали, что зайдено со слишком священного туза, чтобы надеяться на козырной марьяж или длинную масть в трефах, тем более, что в Общаге раз или два за семестр меняли постельное бельё, и я не платил за электричество потребляемое до полуночи. Поэтому свою защиту я построил на моём пылком желании работать на ниве просвещения подрастающих поколений и нигде инде, а лишь на склонах гор Карпатских. Однако как же быть с семьёй?

Он, не задумываясь, предложил мне забрать и Иру, и тебя туда же.

Но как же быть с моей второй, точнее, первой дочкой?

К наличию Леночки товарищ готов не был. По инерции, предложил депортировать её с остальными.

Мне пришлось предъявить паспорт в доказательство, что она продукт предыдущего моего брака. Выдержав нервическую паузу (вполне уместную в подобных мизансценах), я с горечью признал отсутствие информации о местонахождении её матери.

В просторном кабинете запахло «спёртым» матом. Гроссмейстер Баранов не готовился к парированию такого хода. И, угодив в Цуцванг, вынужденно признал, что у меня слишком лихо закрученный сюжет. Я получу свободный диплом—зачёркиваем долги на обоях… то есть, обязанность вернуть долг государству, честный труд, и всё такое—если представлю справку от председателя уличного комитета, что Леночка действительно проживает в Конотопе, по улице Декабристов, 13.

Тем временем отправленный из Одессы тюк прибыл на станцию Нежин. Инструменты не слишком впечатлили тестя, но он был очарован ситечком для заварочного чайника. Пусть не хрустальная, но давняя мечта, по магазинам таких не найти даже за деньги… Мы с Ирой начали уже обсуждать в какую строительную организацию Нежина мне устроиться для скорейшего получения квартиры, когда она вдруг сказала, что мне нужно провериться сначала, так посоветовала её мама.

Меня это даже слегка удивило, ведь медкомиссию всегда проходишь при поступлении, даже без материных советов. Оказывается, мне нужно понять, что тут необходима специальная проверка, на нормальность. Некоторые факты моего поведения вызывали определённые опасения и могли дискредитировать в глазах общественности совершенно респектабельную—в остальном, кроме меня—репутацию семьи родителей Иры.

Например, совсем недавно я вышел на улицу в драных туфлях и я собираю каждую пушинку вокруг коляски ребёнка, и самые элементарные вопросы вызывают у меня слишком долгую задумчивость, и когда Ира была в роддоме, я пришёл домой среди ночи и заявил, будто дождь тёплый. Вдобавок ко всему, Иру потрясло известие из Конотопа о моём изуверском всесожжении плантации конопли и это, хоть и не включалось в список отклонений, говорило о многом.

Возражать на этот марьяж в козырной масти мне было нечем, она права по всем пунктам.

Да, незадолго до разговора, пользуясь тихим и ясным осенним днём, я вышел на прогулку в своих туфлях. Отнюдь не драных, нет, но изрядно обтрёпанных вдоль тротуаров Одессы и просёлочных дорог прилегающего Коминтерновского района. Прогулка навеяла элегическое настроение. Вспоминались далёкие галактики на глади моря у высоких берегов Вапнярки, нескончаемая улица Котовского и до смешного короткая им. Шолом Алейхема, пройденные этими туфлями коричневой кожи с продольными вставками от носка к шнуркам. Они словно космический корабль по возвращении из экспедиции на другой конец вселенной, всё ещё живы, но безнадёжно устарели… Когда я снимал их в прихожей, Гаина Михайловна заметила, что пора переходить на сапоги. Меня умилила такая заботливая внимательность со стороны тёщи…

Не поспоришь и с заторможенностью моих ответов. Всякий обращённый ко мне вопрос запускал неслышный гул компьютера в моём мозгу (хоть я даже и не знал ещё слово «компьютер) для лихорадочных операций ввода комбинаторных вариаций способствующих выдаче ответа, который не утратил бы валидность даже и за пределами необозримо отдалённого будущего.

(…идиот! Всего-то и надо было:

– A?. Ну да…)

Что касается эшелонированной стерильной обороны вокруг твоей коляски, то она уже упоминалась. Однако хотя и совершенно убеждённый в своей невинности, я и не подумал упираться или что-то доказывать—тем более, что за дождь и коноплю оправданий нет—а просто пошёл туда, куда повела меня Ира.

Там оказался коридор второго этажа в незнакомом здании с широкими досками крашеного пола. Было людно. На побелённой стене висел лист ватмана с картиной исполненной цветными карандашами в стиле журналаВесёлые Картинки, где чайник обращался к мочалке с вопросом: —«Ты зачем сказала блюдцу, что я дуршлаг?» По всей видимости, дар учреждению от покровителя искусств приведённого до меня. Молодой человек в офицерском бушлате, без знаков различия, с радостным изумлением всматривался в эту живопись. Фуражка на его голове сидела с весёлым сдвигом набекрень, даже чуть-чуть озорновато.

Ира зашла в какой-то кабинет изложить жалобы. Потом и меня позвали, но разговор не получился. Врач, обращаясь к одной только Ире, заявил, что меня надо везти в Чернигов, а сам он не специалист по таким случаям, даже и не компетентен.