Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

Тоня наощупь ушла в спальню – успокоить детей и Ваню. Она вернулась с горящей свечой. В неверных бликах трепетного огонька, я различил, что говорю с Матерями. Те самые, помянутые—совсем вскользь и с такой опаскою—у Гёте… Три Матери тут: старая, но могучая, средняя, но опытная, и совсем начинающая – Ира. На неё нельзя рассчитывать, она одна из них. Я должен их убедить, иначе ничего не выйдет.

С грозой беснующейся снаружи, за отражением мерцающей в чёрном стекле свечи, мне всё же удалось получить их позволение… А под конец их предводительница сказала: —«Если что-то случится, пойдёт не так… в совсем крайнем случае… обращайся к Главному…»

Ночью мне явился вещий сон… лёжа на спине я таился поверх каталки в холодном флуоресцентном свете, что лился отовсюду сквозь стены с потолком и всё тонуло в светлой серости лишённой и малейшей тени. Вокруг стояли кого-то в белом. Позади моей головы, не видно кто подтвердил: —«Если жир убрать, то может, и получится…» Даже не глядя, я знал, что сказавший это – тоже я. Неприметно, чтоб себя не выдать, я скосил взгляд на свой живот лежащего на каталке, где сквозь прозрачность кожи различалась тонкая прослойка чего-то желтоватого – жир, о котором я говорил…

Я вышел в тамбур вагона и взорвал косяк. В пыльном небе стекла автоматических дверей плыл табунчик морских коньков, подвернув хвосты колечком, себе под брюха. По росту – от матёрой кобылицы до малого жеребёнка, тоже любят системность, как те утерянные фигурки белых слоников. Электричка наддала в галоп, но так и не смогла их обойти…

В тамбур вышел мужик с рядочком медалей на груди его пиджака. Ветеран войны, он тогда знал кто против кого. Мы малость потрандели, не выдвигая особо отчётливых тезисов, из чистой дружелюбности, пока с очередной высокой платформы к нам не вшагнул мужик помоложе со связкой длинных тонких реек. Он разделил нас ими и зашёл в вагон. Ветеран вдруг смолк, испуганно уставился в верхний угол тамбура позади меня. Я знал, что там нет ничего, но раз он углядел, значит есть. Я их оставил, пусть сами разбираются кто за кого и, вслед за рейконосцем, пошёл в вагон, потому что Киев бежал навстречу электричке…

~ ~ ~

На вокзале я отнёс вещи в прохладу подземного зала хранения багажа. Затем вернулся на поверхность, в жару привокзальной площади, и в правом её углу скользнул в неприметный проход к длинным пролётам лестницы в глубокую лощину со столовой, которую Лёха Кузько показал нам с Ольгой.

Когда лестница кончилась, я закурил косяк, но перестал затягиваться, потому что со стороны столовой навстречу мне топал взвод ментов. Так и пришлось идти сквозь строй правоохраны с тлеющим меж пальцев косяком.

Из столовой я вернулся на вокзал и начал обход. Стеклоглазых оказалось меньше, чем в ночном дозоре на Нежинском вокзале, вероятно, сказывалось время суток. Однако же были и тут, а при моём приближении спешили прикинуться, что это они просто так ну типа обычных пассажиров как и все.

Я поднялся на третий этаж в комнату матери и ребёнка, объяснил вахтёрше, что через месяц буду проездом через их вокзал с женой и дочерью-младенцем, вот зашёл посмотреть условия. Ну в общем, вполне чистый коридор, да, спасибо.

У туалетов на первом этаже молодой мент с тёмно-фиолетовым фонарём под глазом старательно отводил взгляд, хотя мы оба прекрасно знали, что фингал ему привесили из-за моего прохода через ментовский строй и он, пострадавший во вселенской битве, мне это в жизни не простит.

Потом, довольно продолжительно, я стоял в зале ожидания на втором этаже возле громадного стола «Союзпечать», заваленного кипами различных газет, журналов, почтовых конвертов. Но всё это время я смотрел исключительно на одну почтовую открытку с синим-синим небом на картинке.

Ждать пришлось долго пока, наконец-то, у меня за спиной раздались шаги едва слышные в общем вокзальном гуле громадного зала… Я не сводил с картинки глаз. Шаги остановились. На ярко синий цвет легла тёмная монетка, диаметром с радужку. Только тогда я развернулся и ушёл не оглядываясь—отныне никаким каузальным генам не удастся изменить цвет твоих глаз… Вот когда вокзальные репродукторы сумели, наконец, ко мне прорваться:

– Поезд Киев-Одесса отправляется от третьей платформы. Просим провожающих покинуть вагоны.

Вряд ли нужно особо уточнять, что в те давние, простые, коммуникационно недоразвитые дни, ни одни даже самые бесстрашные умы в наиболее безудержных из своих грёзах, ни сном, ни духом и помыслить не могли об установке камер наблюдения в местах общественного пользования. Что же тогда, с учётом условий помянутого периода, могло стать причиной необъяснимой сцены разыгравшейся вечером того же дня в очереди пассажиров на автобусной остановке возле Киевского автовокзала? Ответ один – бдительность таксиста.

(…в данном контексте, термин «причина» использован без углубления во многослойность его смыслов, но в соответствии его издавна устоявшемуся значению для расположения реалий окружающей действительности в линейно ортодоксальную и конвенционально воспринимаемую последовательность схематично стандартной цепочки «причина-следствие».

Однако в описываемый период я выходил за пределы устаревшей этиологии вследствие избыточно глубокой поглощённости отслеживанием хитросплетений в прерывистой и недовершённо сочленённой последовательности трансцендентальных символов и знаков различного содержания, являвшихся мне в нежданных всплесках откровений, которые побуждали дерзать в изыскании новых, ускользающих, но таких манящих уровней всеобъемлющего понимания сопредельно реальной действительности под наносной фальшивой легковесностью, чтобы посредством провидческих озарений достичь истинного понимания мира и моей роли в нём, ведь «зачастую края могут приподыматься, ненадолго, и мы зрим то, что нам не полагалось…», цитируя достославного Американского трансценденталиста…)

Итак, вернёмся к таксисту на стоянке такси возле перехода в подземный зал хранения багажа Киевского Вокзала Поездов Дальнего Следования… В 17:06 молодой человек лет двадцати пяти-семи, рост метр семьдесят шесть-восемь сантиметров, шатен, прямые волосы, подстриженные усы, поднялся из подземного перехода. На нём был серый пиджак и серые брюки, несовпадающего с пиджаком оттенка. Под пиджаком виднелась летняя рубаха синего цвета. Заметно чем-то расстроенный, шатен сел в такси с предложением водителю сходить вместо него в зал хранения багажа и принести портфель и сумку из автоматической камеры хранения, номер и код которой он предоставит. Таксист, естественно, отказался.

Индивид впал в раздумье, покручивая горелую спичку в пальцах правой руки. Затем вздохнул, сломал спичку, попросил немного подождать и скрылся вниз по ступеням перехода. Пять минут спустя, он появился снова уже с вещами и просьбой отвезти его на Киевский автовокзал. По прибытии в означенное место, пассажир расплатился, повесил сумку через левое плечо, ручку портфеля также ухватил левой и захлопнул дверь. Синхронно и, якобы, случайно он вытер никелированную ручку дверцы правой полой своего пиджака, уничтожая, по всем канонам криминальных фильмов, свои отпечатки пальцев. После перечисленных манипуляций шатен скрылся в дверях автовокзала междугороднего сообщения.

Что оставалось делать таксисту? Естественно, он позвонил оперативному работнику, с которым секретно сотрудничал под рабочим псевдонимом «Трактор».

Чему стала свидетелем очередь пассажиров, к которой присоединился и я, вернувшись из автовокзала, после посещения там мужского туалета и неподвижного стояния на протяжении пяти минут посреди вестибюля, не отрывая взгляд от многометровой улыбки стюардессы в синей форменной пилотке на громадном плакате «Летайте самолётами Аэрофлота!»?

Рядом с остановкой резко затормозила машина марки «Жигули» ярко-красного чисто вымытого цвета. Из неё вышел темноволосый мужчина в тёмных очках, подошёл о мне и, протянув ключ зажигания в связке с различными остальными ключами, произнёс: —«Садись в машину, сейчас поедем». Храня молчание, я отвернулся. Мужчина проследовал в здание автовокзала.

Вскоре два молодых человека появились из-за правого угла здания—один в форме милиционера, второй в гражданской одежде—оба заняли позицию справа от очереди. Из-за левого угла появился тот же мужчина в чёрных очках со спутником невысокого роста в матерчатой кепке, они остановились с противоположной стороны очереди. Человек в кепке (явный ханыга и алкаш) смешался с очередью пассажиров, приблизился ко мне и начал тереться сзади. Очередь непонимающе оглядывалась. Я безучастно стоял с сумкой на одном плече и портфелем в другой руке.

Омерзительную сцену прервало прибытие к остановке автобуса с надписью «Полёт» на борту… По пути в аэропорт Борисполя я не отвечал на недоуменные взгляды попутчиков, возвращаясь умственным взором к тому, чего не записала камера наблюдения (которая ещё не существовала, что и привело к её отсутствию) в пустом мужском туалете Киевского автовокзала междугороднего сообщения.

Я подошёл к наклонному жёлобу общего писсуара вдоль стены и высыпал в него горчично-коричневую пыль всей дури, что была при мне. Упаковочный лист бумаги я смял и бросил в урну. Как меня обучили Французские криминальные драмы с Бельмондо в главной роли.

(…это свидетельствует о том, что меня получается программировать не только текстом, но и посредством кинематографии тоже.

Всю дальнейшую жизнь вплоть до текущей ночи в этом лесу возле речки Варанды, я прожил до противного упорным воздержанцем…)

В аэропорту Борисполя я не воспользовался автоматической камерой хранения, а сдал вещи на полки общей, пусть прошманают багаж и поймут, что незачем тереть их ханыг-провокаторов об мой зад… Билет до Одессы на попутный самолёт из Москвы стоил 17 руб., что не превышало наличного запаса в 20 рублей для прожития до первого аванса на строительных площадках портового города-спутника…

Одесский аэропорт за темнотою я не разглядел и городским автобусом приехал на автовокзал, где билетные кассы были уже все заперты, но камера хранения работала, а в зале ожидания имелись скамьи для сидячей ночёвки.

Конечно да, я чувствовал себя победителем, потому что сумел несмотря ни на что прорваться через Киев. Головокружение от успеха заверяло меня в полной моей неуязвимости.

Возврат к реальному положению вещей был не слишком приятным, когда редкая череда пассажиров сонно потянулась в рассвет утра через заднюю дверь вокзала на первый автобус. В брезжащем свете начала дня, они прошаркивали мимо меня, в вязкой полудрёме запрокинувшего (с демонстративной наглостью победителя) поверх спинки скамьи голову на беззащитно открытой всем и вся шее. Боль от иглы вонзённой правее кадыка заставила меня ущипнуть кожу в районе сонной артерии. Конечно, никакой иглы там не оказалось, но явственное ощущение воткнутой или, скорее, выдернутой впопыхах иголки не проходило. Последующие полчаса я морщился, время от времени потирая пустую шею.

Открылась билетная касса и мне сказали, что на Южный рейсов нет, туда мне надо ехать автобусом местного сообщения с автостанции № 3, которая рядом с Новым Базаром.

Добравшись туда и изучив расписание движения автобусов автостанции, где строчка «Южный» неоднократно повторялась, я решил перед отъездом прогуляться, ведь это ж—боже ж ты, чёрт побери, мой! – это же Одесса-Мама!. Я в Одессе! Ахх… ё-моё!.

В конце небольшого зала (скорее даже комнаты) автостанции стояли всего пара секций автоматических камер хранения. Все ячейки заперты, кроме одной – в верхнем ряду секции. Я засунул туда вещи, составил код, бросил 15 коп. в щель и захлопнул. Замок не щёлкнул и не запер, потому-то ячейка осталась свободной.

Я переложил документы из портфеля во внутренний карман пиджака, потом потихоньку прикрыл дверцу, чтобы она не распахивалась. На гребне волны (подкатившей горой) эйфории, я покинул станцию и вошёл в Одессу…

~ ~ ~

Не всем суждено испытать состояние полного счастья в их жизни. Мне удалось надуть судебные власти. Более того, я могу указать время и место пережитого мной абсолютного счастья. Это те недолгие часы моей первой прогулки по Одессе.

Радостный свет солнца разливался по улицам, где шагал я. Я был частью всего вокруг и всё было частью меня в этом незнакомом городе, где каждый встречный узнавал меня и все так долго ждали моего прибытия. Мне передавалось что думают люди и я мысленно отвечал на их мысли… Вот шагает женщина радуясь своей красоте.

…ах!.. она хороша!.

И она расцветает победно.

…но у меня есть Ира…

И женщина, погрустнев, опускает голову, проходит мимо.

Кавказцу средних лет, что cкучал на углу озираясь зевающим взглядом, подбрасываю мысль – «Э, Джавад, я помню твой удар кинжалом!» Скуки как не бывало – скатилась прочь по горестно опавшим плечам, ус дёрнулся в ошеломлении от вдруг всплывшего припоминания про вероломный выпад Джавада, о котором, секунду назад, ни сном, ни духом. Джавад, ты кто, э?

…ладно, не будем о грустном…

Быстроногая стайка пионеров в алых галстуках и белых рубашках спешит мимо на торжества по случаю, что я, наконец, тут.

Захожу в большой книжный магазин, сделать выбор на будущее, общаюсь с продавцами и покупателями не открывая рта.

Поднимаюсь ступенями многократно кинозвёздной лестницы, мимо памятника Ришелье, который никогда не стал кардиналом. В зелёной роще неподалёку снова пионеры, но уже другое звено. Чересчур увлеклись наблюдением обыденных вагонов с товарами для порта.

– Пионеры! – кричу им. – Корабли красивее вагонов!

Оглядываются, машут, улыбаются, узнали меня.

Таксист отвозит меня в ресторан «Братислава», по пути объясняет, что по будням она столовая. Но сегодня праздник – мой приезд, и он тоже знает, что это долгожданный я.