Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

~ ~ ~

Началась последняя экзаменационная сессия, но экзаменаторы, вместо вопросов, у Иры спрашивали зачётку и вписывали туда свои оценки…

Поздно вечером 14 июня, и Иры отошли воды и мы пошли в роддом. Там очень удивились, что твоя мать явилась на роды пешком, отдали мне её одежду, а саму Иру увели в предродовую палату. Там я уже не мог её охранять…

Одежду я отнёс домой и вышел обратно. Метров за двести до роддома, у тротуара высилась туша КАМАЗа с потушенными фарами. Он не шевелился. Лишь три глаза мерцали красной злобой поверх его кабинки, гребень дракона.

При моём приближении КАМАЗ вдруг резко скакнул вперёд. Поверх бордюра, из длинной лужи на дороге, взметнулась сеть шипящей грязной пены. Но я успел подпрыгнуть. Сеть промахнулась и, разочарованно кряхтя, сдохла. Я приземлился на мокрый тротуар.

Убирайся, грязный дракон! Пошёл в логово! Мне некогда с тобой возиться, в эту ночь дела есть поважнее.

КАМАЗ покорно уфырчал в сторону Красных Партизан…

В приёмной мне сказали, что роды будут утром и я вышел. Роддом состоял из длинного одноэтажного здания, вход с торца. Напротив середины боковой стены имелась круглая беседка из железных труб, пошире той стройбатовской и без ямы в центре для бычков.

Я зашёл под жесть крыши ажурного шатра, сел на брусья лавки оббегающей круг бетона под ногами и, уперев спину в трубу бортика, начал ждать. Без Иры мне невыносимо в пустой узкой спальне у её родителей.

Запоздалая пара прошагала от ворот ко входу в роддом, вскоре мужчина, уже один, пошёл к воротам. Сталбыть не только мы пришли пешком, наверно, день такой. Полная луна блистала высоко над роддомом… Я выкурил косяк и она обернулось в мерцающий выход в конце длинного туннеля из тёмных пульсирующих стен.

Распахнутое окно родильной смотрело точно на беседку. Назначение палаты я вычислил когда там вспыхнул свет зачернённый частой сеткой от комаров и в ночь рванулись вопли роженицы. Это не Ира кричала, голос не её. Наверное, из той пешей пары после нас.

Когда комната снова смолкла и свет угас, я пошёл в приёмную. А вдруг голос меняется при родах? Мне сказали, ещё не время…

Больше я не забивал, тот косяк в начале вахты остался единственным во всю ту ночь. Когда крики раздались по новой, я узнал родной голос – это Ира!

Но вот всё кончилось и свет погашен, я пошёл в приёмную, но мне сказали, нет ещё, послали к окну предродовой с обратной, длинной стороны роддома. Ира приподнялась до подоконника и посмотрела из-под приспущенных болью век вниз, не веря, что я тут до сих пор. Она сказала, чтоб я уходил, что роды будут в девять. Откуда ей знать, что я охраняю её от этого мира с его КАМАЗными драконами, палаческими фельдшерицами: —«Кердун на смене?»

– Нет.

Я ушёл в беседку… Там и сидел и стискивал в ладонях дрожь своих плеч, насилу обороняясь от холода ночи, а тот всё прибывал.

В мутном предрассветном мраке, круг пола пересёк вдруг неясный чёрный шар с белым цилиндром носа. И лишь когда он пропал в траве, я догадался – это ёжик был застрявший мордочкой в стаканчик от мороженого.

Лучи невидимого солнца притронулись к высоким белым облакам, скоро уж согреюсь. Из центра в куполе шатра нить тонкой паутины ринулась вниз, ускоряясь весом паука на её конце. Лишь тот коснулся пола, воздушное пространство под куполом рассёк воробей порхнувший в направлении, что указал стаканоносый ёжик. Паук последовал за ними.

(…я умею видеть знаки, но—вот же жалость! – читать их не обучен.

Паук, Птица, Ёж… Троица Волхвов?..)

В родильне снова кто-то закричал. Когда утихли крики, две женщины меня окликнули из-за вуали антикомариной сетки, чтобы подошёл. У одной в приподнятых руках – младенчик, что-то болтается между ножек.

«Сын», – успел подумать я.

– Поздравляем с дочкой!

«Пупок», – поправил я себя.

Тёща встретила меня улыбкой и поздравлениями, она уже успела позвонить в роддом.

Заняв у Тони денег, я рванулся на базар. Это была серьёзная банкнота в двадцать пять рублей, мельче не случилось у неё. Я метался по базару, скупал букеты роз. Розы, мне нужны только розы, ничего кроме роз. До холостого щелчка полностью выпущенной обоймы в двадцать пять рублей.

Потом я поспешил в роддом с охапкою букетов. Одноногий инвалид на костылях, возле пятиэтажки тёщи, счастливо улыбнулся мне, он знал куда я так спешу.

Медсестре в роддоме пришлось позвать ещё двух на помощь, чтоб занести цветы из приёмной в коридор за дверью. Позднее, Ира мне сказала, она ещё лежала на каталке там и они укрыли розами всю простыню поверх неё, но ненадолго, потому что увозили уже в палату, а туда цветы не разрешают… Потом медсёстры с акушерками букеты поделили меж собой, один достался даже фельдшерице Кердун, что пришла утром заступать на смену. Неважно. Главное, что ты родилась.

"…миллион, миллион, миллион алых роз…"

~ ~ ~

(…Египтологи до сих пор спорят – зачем прекрасным женским лицам сфинксов приделывались бороды?…)

Разгадку показала Ира. То есть, сначала она показала мне в окно тебя. Белая ткань туго обвивала тебя с головой, оставив лишь кружок лица с накрепко зажмуренными глазами. Такая же ткань прятала волосы Иры, а половину её лица скрывала маска, как у банковских грабителей, только белая. Она отнесла тебя куда-то, а потом вернулась сказать через стекло, что глаза у тебя синие-пресиние, просто ты уже спишь после кормления. Чтобы сказать это, она отвязала верхние тесёмки, а нижние остались и маска повисла ниже подбородка.

(…прекрасное лицо, под ним бородка! Сфинксы только что покормили своих детёнышей! Вот что изображали Египтяне древности…)

Вернувшись в квартиру на Красный Партизан, я ужаснулся жутким видом двери в нашу спальню. Как мог я раньше не увидеть всю эту грязь и мутные набрызги. И ту длинную волосину прилепленную куском грязи чуть повыше пола? Я согрел воды и вымыл дверь с обеих сторон и оконную раму, изнутри. Чистота послужит линией обороны, как охранительный меловой круг Хомы Брута от Вия и прочей нежити.

Когда Тоня дала мне коляску своих детей, чтобы тебе было в чём спать, я вымыл и её во дворе, под окном спальни. И там я понял, что делаю всё правильно, когда из складок верха коляски выколупал кусок засохшей детской какашки. Нет, я никому ничего не сказал, тут никто ни при чём – это у нас с миром своя разборка, один на один…

В институте у Иры оставался один последни экзамен, а если пропустит, придётся сдавать через год, со следующим выпускным курсом. Но ты родилась очень удачно – сразу после предпоследнего экзамена и оставалась неделя для подготовки плюс ещё три дня, потому что на курсе четыре группы и они сдают экзамен не в один день, а друг за другом, что в сумме давало десять дней на ваше пребывание в роддоме.

На шестой день твоей жизни, Ира вышла в приёмную и сказала, что ты уже совсем в порядке, угроза желтухи из-за разнорезусных родителей миновала и можно хоть сейчас домой, если выпишут. Я развил бурную деятельность, побежал к заведующей родильным отделением с требованием немедленной выписки на основании государственного экзамена у матери. Заведующая начала колебаться, что нужно разрешение от ещё какого-то роддомного начальства, которое сидит аж в каком-то из переулков улицы Шевченко.

У незнакомой медсестры, которая приехала на работу на велосипеде, я одолжил её транспорт, что бездельно дремал прислонённым в тенёчке, ожидая конца её смены, и погнал туда. Над автобусными остановками, в недосягаемой выси бездонного неба, висели облака в форме спиральных галактик, под ними уже скапливались пассажиры конца рабочего дня. Велосипед проносился мимо, как метла Маргариты спешащая на бал Сатаны… Когда я спрыгнул с него у небольшой родильной конторы притаившейся в переулке, этот ведьмацкий сучонок лягнул меня в пах задним колесом и неслышно, но злорадно заигогокал.

Я вбежал в кабинет и всполошил двух женщин, что мирно дожидались конца своего рабочего дня. Сдерживая запыханность, я завёл те же самые переговоры. Они куда-то позвонили и заявили наотрез – никакой выписки без БЦЖ, завтра тебе сделают прививку и отпустят.

На обратном пути я крутил куда медленнее, удручённо вправлял цепь, что соскакивала слишком часто. Вернув транспорт хозяйке, я прошёл в приёмную, где застал Тоню и начал ей пылко доказывать, что мы запросто можем похитить Иру с младенцем, только сбегаю за одеждой для Иры.

Тоня не соглашалась и неприметно окропляла меня вязаным пояском её жакета, как делают экзорцисты для изгнания бесов из своей клиентуры. Поясок был, конечно, сухой, но я всё равно перестал пугать Тоню, хотя отлично понимал, что если не вытащить Иру сейчас, я её непременно потеряю.

В комнату пришла Ира и стала с Тоней наперебой объяснять мне, что один день ничего не значит. Вечер уже начался и я проводил Тоню в квартиру её родителей, но оставаться в спальне не смог, пусть даже с тщательно вымытой дверью.

Я снова вернулся в роддом, но в беседку не заходил, мне не вынести ещё одну ночь с животным воем и воплями рожениц. Поэтому я пошёл в дозор, как последний в поле воин из дружины Дядьки Черномора.

Я шёл медленным неторопливым шагом, потому что впереди ещё целая ночь, которая оказалась до того тёмной, что минуя пятиэтажку Жомнира я угодил правой ногой в глубокую лужу-выбоину на тротуаре. Тю! С драконом справился, а рядом с логовом Лавана так бесславно опростоволосился.

Не останавливаясь и тем же ходом, я пришёл к водоразборной колонке через дорогу от запертых ворот Нежинского Консервного Комбината, где промыл ступню, а заодно постирал носок. Кавалькада автобусов ярко иллюминированных изнутри вывернула из-за поворота к оборонному заводу Прогресс, они продребезжали мимо до странности пустые. Я выжал из носка воду и одел его обратно.

В таком виде, один носок сухой, а второй влажный, хотя оба скрыты под штанинами, пришёл я на вокзал. Витязь-охранитель не должен останавливаться в дозоре.

Я дал пару кругов в полутёмном и абсолютно пустом кассовом зале, плитки его пола негромким эхом откликались на мои неспешные шаги сквозь ночное время осевшее на них. Следующий круг пришёлся на зал ожидания с неподвижно молчащими фигурами усаженных тесными рядами людей вдоль сидений из гнутой фанеры.

Мимо запертой двери ресторана-столовой я поднялся на второй этаж – обойти верхний зал ожидания. Никогда прежде не замечал я как странно выглядят глаза людей ночью. Не у всех, но некоторые смотрят сквозь пелену какого-то неестественного свечения. Этих моё появление всполошило, они пытались прятать потусторонний блеск своих глаз, но я легко их различал в рядах ни о чём не подозревающих пассажиров сидевших в сонном полузабытьи среди ночной тиши вокзала… Смотрите мне, стеклоглазые! Витязь-охранитель не спит, он в дозоре!.

Дождь нагнал меня под светом фонарей на столбах автодорожного моста. Тихий летний дождь. Я не собирался идти в Прилуки, а когда достиг городской черты, развернулся обратно и пошёл через весь город на Красных Партизан. Дождь не усиливался и не переставал. Так мы и шли вдвоём, не спеша, через пустой город.

Дверь открыл Иван Алексеевич, Гаина Михайловна выглядывала из неосвещённой темноты в гостиной комнате.