Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

Иру и меня сопроводили в отдельную спальню и, выходя, Чепа с женой многозначительно повесили махровое полотенце на спинку кровати… Когда мы легли и из Спидолы зазвучало вступление моей любимой Since I'm loving you от Лед Зепа, я понял, что ничего лучше не смог бы предоставить никакой Лас Вегас…

В другой приезд, мы посетили даже Декабристов 13—в дневное, конечно, время, когда никого. После шампанского и косяка мы так расшалились, что тётя Зина на своей половине хаты запаниковала, выбежала во двор и начала тарабанить в дверь веранды. Вероятно, отголоски наших утех дошли через стену на её половину, навеяли ассоциации с кровавым душегубством в стиле послевоенно-бандитского периода истории города, поскольку невозможно вообразить, что невинная старушка имела какое-то понятие про хардкор и такое прочее…

Так что, Ира знакомилась с моими сестрой и братом на танцах в Лунатике и знала Леночку, в одностороннем порядке, из снимков на фотосессии вокруг голубятни Рабентуса, которые я потом наклеил на обои над моей койкой в Общаге…

Кроме Иры ехавшей в Конотоп для знакомства с моими родителями, я прихватил ещё Славика. Он и моя сестра смерили друг друга насторожёнными взглядами, но обнюхиваться воздержались. И это правильно, потому что Славика я привёз в иных целях – чтоб он на стрёме постоял.

(…«самая страшная сила – сила привычки» или что-то в этом роде говорит Ленин в одном из 58-ми томов собрания сочинений и, цитируя белогвардейского полковника из кинофильма Чапаев: —«В этом Большевицкий вождь прав»…)

Взять, к примеру, меня. У меня солидная плантация конопли, которой хватит до следующего сезона, даже с учётом этих двух хвостопадов – Славика с Двойкой. С другой стороны, у меня имеется привычка грабить чужие плантации. Кто возьмёт верх – холодный расчёт или укоренившаяся привычка? Делайте ставки, господа!.

(…порою трудно спорить с правотою Ленинских тезисов…)

А что ещё, помимо привычки, вдрызг разбивает все расчёты? Что нас в даль ведёт? Толкает к новому, неизведанному?

Надежда – а вдруг повезёт?

Вера – но есть же, где-то должно быть!

И любовь, разумеется. Любовь к познанию и переменам…

Всё истекшее лето, проезжая трамваем № 3 вдоль Первомайской, я неизменно отслеживал стадии роста конопли во дворе хаты Батюка, и я надеялся, мечтал и верил, а вдруг окажется столь же непревзойдённый сорт, как в дури, которую мне уделил Рабентус для глубинного постижения незабвенной лекции Скнара?

В дни старины суровой, Батюк был легендой и моделью для подражания не только подрастающему поколению Посёлка, но и всего города. Все знали Батюка, которому пофиг менты госавтоинспекции, она же ГАИ, да и вся остальная ментура оптом. Заморятся они его догнать и штраф выписать за езду на мотоцикле без шлема в одних вздыбленных ветром патлах.

Что? Вождение в нетрезвом виде? Ты сперва догони и понюхай!. Облаву на него устроили на Зеленчаке, так он на своей «Яве» скакнул меж Тополей и укатил по одной трамвайной рельсине. Слово «байкер» приковыляло в Конотоп намного позже – у нас был Батюк…

Но грянула вдруг весть, сотрясла хлопцев как Башню Вавилона – Батюк разбился!

– Брехня! Живой он, токо в хирургическом.

А скорость была какие-то 60 км в час плюс скорость встречного автобуса, которому Батюк втаранился в радиатор головой, на которой—ну этта ж нада! – в тот момент случайно шлем оказался.

– Ото ж, хлопцы! Шлём нужная вещь – потом мозги с дороги соскрёбывать не надо: всё дерьмо в шлёме, аккуратненько так, остаётся.

Батюк выжил, но морда так и осталась в клеточку, после реставрации. Мотоцикл и водительские права у него отобрали с концами. В знак протеста и возмущения, он облысел и устроился куда-то грузчиком. Короче, Батюк уже не легенда.

Однако купил себе мопед и сделал из него конфетку – ветровое стекло, зеркала заднего обзора, висюльки всякие со всех сторон болтаются, при всех делах да. Седло ващще мехом покрыл, такое длинное белое руно. И (что характерно) на мопед без шлема не садится. Надёжный такой шлем, пластмассовый. Тоже, сука, белый, под цвет руна под жопой…

Теперь представим бытовую ситуацию – я прихожу бомбануть его коноплю, а он во двор выскочил: откуда мне знать сколько у него под тем белым шлемом осталось? Вот я и привёз Славика, раз жизненного пространства хватает…

Стемнело и мы с ним вышли.

"Раз пошли на дело – я и Рабинович…"

А как мы выходили, Ира вдруг разнервничалась и попросила запереть её в летней комнате.

– В чём проблема? Изнутри запрись.

– Нет – ты!

Ну снаружи запер я и ключ ей через форточку отдал, неизвестно ж когда вернёмся.

(…столько всего я до сих пор не понял…)

А когда вернулись, Ира провела дегустацию добытого… Нет! Она даже простые сигареты не курила, но умела определять качество дури просто по запаху, даст или нет. С точностью до 80 %… В общем-то, конопля от Батюка оказалась из остальных 20 %, я б у себя на плантации такую не держал…

Позднее в Нежине Славик ещё одну посадку конопли надыбал, рядом с мостом через Остёр возле базарной площади. Он привёл меня на место, показал пышных красотуль. Однако участок обнесён был высоким забором.

Да, я тоже не сторонник монотонности, но снова, как стемнело, вышли мы, потому что привычка самая неодолимая сила, если нет привычки перечить классикам марксизма… Вот форсировал я тот забор и, призрачной походкой краснокожего по тропе войны, приблизился к вымахавшим за лето деревцам. Хата в стороне стоит и не мешает, свет только в одном окошке. Ну пусть человек свою телепрограмму смотрит, никто ж не против.

Но стоило мне слегка шелестнуть стройным станом первой из красотулек, чую земля пришла в содрогание от сейсмических толчков топота, что раздался со стороны хаты и свет в окошке да и хата тоже – всё заслонилось чёрным силуэтом этой галопирующей Собаки Баскервилей.

Всё дальнейшее уместилось в одну седьмую секунды и, фактически, без моего участия. Инстинкт, заложенный в наш спинной мозг бесчисленными поколениями загрызенных и в клочья подранных далёких предков, сделал своё дело. Мне оставалось только наблюдать, как забор метнулся мне навстречу и моя правая нижняя конечность лягнула его верхушку.

Где-то невообразимо далеко внизу, узкая прожилка реки Остёр поблескивала во мгле Украинской ночи, а уже неразличимый забор содрогнулся и завибрировал от броска волкодава… Я покинул верхние слои стратосферы, но уже на полпути к луне, опомнился, что запаса воздуха в лёгких не хватит для возвращения на родную планету. Так я не стал «Апполоном 14» из программы НАСА по освоению нашей прекрасной соседки…

Славика спас лишь отчаянный рывок с места моего приземления. Потому что среди предков, которые общими усилиями формировали наш спинной мозг, немало кого и поплющило нахер.

~ ~ ~

Четвёртый курс в колхоз не посылали, мы отбывали месяц практики в сельских школах. В отличие от городской практики на третьем, которая кончалась распиской школьной учительницы Английского в том, что все мы, поголовно и без вариантов, станем невероятно бесподобными педагогами будущих поколений, теперь уже за каждой группой практикантов присматривал преподаватель Английского факультета, чтобы дать оценку нашей профессиональной пригодности по результатам стараний практикантов. Око за око, так сказать, ведь мы их тоже оценивали на протяжении четырёх лет…

Когда нас, студентов-первокурсников, разбили на четыре группы, Лидия Панова стала куратором моей. Это была старая дева с безответной любовью незамужней женщины к замдекану Английского отделения, Александру Близнюку, который, в свою очередь, испытывал безответную любовь к своей молодой красавице-жене. Используя личное служебное положение, Близнюк пристроил спутницу жизни преподавать Английский на Английском факультете, как только та получила диплом об окончании НГПИ, но неблагодарная его бросила и смоталась в Киев к другому.

У Лидии Пановой, с её гормональными усиками, толстыми стёклами очков и не менее толстой маской марафета на лице, и близко не имелось шанса заарканить Близнюка, хотя девушки моей группы за неё болели. Она жила в пятиэтажке институтских преподавателей рядом со спортплощадкой в Графском парке и когда Близнюк имел неосторожность проходить под её балконом, затевала с ним настойчивый разговор на Английском, а на следующий день обучала нас с заметно большим пылом.

Куратором второй группы стала Нонна Панченко (не родственница известного боксёра пострадавшего от хулиганья в подземном переходе Киева), которая также носила очки, а косметическую штукатурку – нет, но несмотря на это выглядела значительно моложе Пановой. Однажды в ходе добровольного субботника Вирич подослал меня к ней с полным стаканом вина (белого) как бы не хотите ли утолить трудовую жажду лимонадом? Она мне мило улыбнулась и отказалась. Нонна всем мило улыбалась, но никого не арканила.

Куратор третьей группы носила очки (опять!) была блондинкой и полной дурой (да монотонность). Английским она владела в пределах упражнений из учебника Гальперина для студентов первого курса и неосознанно изнемогала от любви к Саше Брюнчугину, единственному мальчику в группе под её кураторством. К выводу о необузданности её подсознания меня подвела её привычка на каждом факультетском собрании склонять имя Саши, как тот сдвинутый Древнеримский сенатор с его обязательным призывом разрушить Карфаген, даже если обсуждается вопрос дополнительного сортира на Форуме.

Местный юноша из зажиточной семьи, вежливый, всегда с улыбкой на лице, два раза в месяц посещает занятия. Чего тебе ещё надо? А вот прикопалась к нему на все четыре года обучения. Она буквально зае… то есть… заелозила всем слух своими стенаниями вопиющей в пустыне.

Когда мы, уже студенты четвёртого курса, сидели в большой 4-й аудитории, она опять завела свою шарманку: —«Полюбуйтесь! Брюнчугин даже на общее собрание не явился!»

И тут уже даже ветер снаружи не выдержал и с размаху—шарах! – захлопнул высокие окна открытые по случаю весны и хорошей погоды. Чуть стёкла не посыпались.

Она за кафедру пригнулась и забыла, что там у неё дальше идёт про Карфаген…

И, наконец, куратор без очков, куратор не женского рода, куратор четвёртой группы, Рома Гуревич. Тоже еврей, как и все Гуревичи, которых я встречал или тот же Близнюк, только постарше и полысее. И такой он всегда занятый, весь в дебатах и разговорах, не с кем-то так с тем-то, весь увлечённо жестикулирует и булькает от энтузиазма…

Один раз я зачёт пересдавал по его предмету. В Старом, разумеется, Здании. Убедившись, что Рома покинул Новый Корпус и двинулся в правильном направлении, я прошёл к Старому Зданию и стал дожидаться его подхода. Через десть минут я забеспокоился и прочесал 120 метров асфальта между между Старым и Новым. Он ещё только поравнялся с углом Нового Корпуса, останавливая и оживлённо дебатируя с каждым встречным-поперечным преподавателем. Я вернулся на исходную позицию у Старого Здания, но теперь уже сел на скамью под Берёзами. Через двадцать минут он завиднелся у большого унылого бюста Гоголя. Ай, да Рома! Половина дистанции пройдена! А куда денешься, если у тебя несданный зачёт?

62 минуты потребовалось этому энтузиасту на преодоление тех грёбаных 120 метров, но думаю, это не предел его возможностей. За что и обозначил его прозвищем «кипучий бездельник», хотя его официальным погонялом было «Рома-Фонетист», потому что среди преподавателей АнглоФака его отличало самое чистое произношением звука «th». Это он начитывал все те тексы про семью Паркеров на магнитофонную плёнку, чтобы студенты их попугаили в кабинках Лингафонной лаборатории. Не зря же его звали «Фонетист»…

Кроме Фонетики имелся ещё целый кибуц других предметов, нужных и важных. Взять, например, ту Сравнительную Лексикосемантосурдографосемасиологию—язык вывихнешь, пока экзамен сдашь. Эту Сравнительную Лекси—ну вощщем! – логию нам преподносила потомственная преподавательница. На ней эта династия обрывалась, потому что она вышла на пенсию девственницей и целомудренно застёгивала свой длинный преповский плащ громадной булавкой под самую складку сухой кожи под её подбородком.

Заменить пенсионерку никто не мог – именно она написала учебник по этой нужной важности. Тощая такая брошюрка со смазанным типографским шрифтом, автор… как там… память ни к чёрту… фамилия такая, с шипящими… или свистящие? В общем, фамилия намного короче названия предмета… А таки вспомнил!. Шахрай! (и я не при чём, что некоторые Украинские фамилии звучат как готовое погоняло).