Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

Если во время лекции она начинала позволять себе чего-то лишнего, пойдёт по проходам между длинных столов-парт— типа там а как тут мои сравнительно-шрифто-смазанные перлы конспектируются? – то поставить её на место, это что два пальца об асфальт. Расстёгиваешь рубашку на груди, на две-три пуговицы и так задумчиво пощипываешь волосы на солнечном сплетении – всё! Шипящая свистопляска прекращена – до звонка сидит как паинька за своим столом и пялится в план лекции, которую наизусть знает. Обожаю девственниц.

Жомнир однажды говорил, что даже после минутного разговора с ней его тянет душ принять. Ну о вкусах не спорят. Не помню, ходил ли я в душ после экзамена по Сравнительной Лекс-этой-самой, на котором тоже пришлось грудь чесать…

Но это всё предметы по специальности, не говоря об общих, но обязательных лекциях преподавателей с других отделений. И каждый мнит себя Доном Корлеоне, а ну покажь как ты его уважаешь как бы оне сделали мне предложение, от которого не смогу отказаться и, как только дойду до Общаги, весь без остатка погружусь в изучение ихого предмета… Ага, как только – так сразу…

Единственный преподаватель, который пробудил во мне симпатию, это Самородницкий по какой-то из философий, потому что на экзамене он закурил сигарету. Воткрытую так, вальяжно и при всё при том вполне культурно – пепельницу достал с крышечкой и туда стряхивал… Я на тот экзамен явился прямиком из Общаги, с другого этажа, погнал какую-то околёсицу, абсолютно от фонаря, возможно даже из другой философии, но он вдруг заинтересовался, сел повнимательней, отложил сигарету. Короче, четвёрку мне поставил. Говорил, что мне надо сменить факультет и что он мною займётся. Но не успел, в Израиль уехал…

В итоге всего этого, практику я проходил в школе при сахарном заводе на станции Носовка (двадцать минут электричкой от Нежина в Киевском направлении), а руководителем практикантов приставлен был Жомнир. Каждое утро мы отъезжали от высокой платформы Нежинского вокзала – 10 студентов из разных групп и Жомнир в его преповском плаще, лилово-синем берете, в руках портфель с ввалившимися боками.

(…каждый одевается под свою роль. Беретка, плащ, портфель: читай – «преподаватель». Можно представить сантехника в таком прикиде? Сам знайиш…)

Перед практикой, мать пошила мне куртку. Покроем как энцефалитка у геологов, но из плотного тёмно-зелёного брезента. Цвет мне особенно понравился, Робин-Гудовский такой… Самым ярким впечатлением из той практики стал футбольный матч между сборной Носовки и командой локомотивного депо станции Фастов. Игра проходила в рамках чемпионата на Кубок Профсоюза Юго-Западной Железной дороги. Я вышел из школьного здания на перемену и – заторчал.

Был тёплый сентябрьский денёк. На зелёной траве поля двадцать мужиков гонялись за одним мячом, а отдельный мужик бегал следом и издавал пронзительные трели. Толпа болельщиков насчитывала, прежде всего, угрюмого мужика в рабочей спецовке и меня. Счёт начат с мужика, потому что он тут раньше стоял, у края поля, и следил внимательнее (мне пришлось ненадолго отлучиться под деревья за воротами хозяев поля, чтобы забить косяк). По возвращении, я удерживал почтительную дистанцию между первым болельщиком и собой, чтоб не будить несбыточных надежд, ни причудливых воспоминаний. Я просто стоял, наслаждался теплом ласкового солнца и матчем чемпионата.

Резкий укол в шею обломал кайф. Я дёрнулся, шлёпнул осу, оглянулся и увидел Игоря Рекуна, который подкрадывался с коварной усмешкой. Я не стал прятать ни косяка, ни аромата: —«Игорёк, если спросить чего хочешь, говори прямо и спереди».

Он стёр улыбку со своего лица, сказал, что нет, он так просто, и поспешил в школу, где заливался продолжительный звонок на занятия.

Юный велосипедист выехал на поле с грузом допинга в сетке на руле. Хозяева поля сбегались, как куры к кормушке, глотали, передавали бутылки следующему и рвались в атаку. Правый полузащитник гостей отдал пас центральному нападающему, тот прошёл до угла штрафной и лёгким, но точным ударом послал мяч в нижний левый угол ворот.

– Гол! – заорал центровой в унисон с остальными игроками своей команды.

– Нету! – взревели местные жлобы.

Отбегая назад, центральный нападающий наткнулся на стенку из троих игроков местной команды: —«Нету гола!»– прорычали они.

– Как будто я спорю, – ответит тот, оббегая фалангу с довольной улыбочкой, которую нахально не мог утаить.

Что-то доказывать не имело смысла, потому что сетка в воротах отсутствовала, а судья в момент голевой ситуации смотрел в небо вместе с донышком бутылки полученной от местного футболиста.

Я подошёл к первой половине зрителей и спросил напрямик: —«Чё, был гол или как?»

Мужик в спецовке угрюмо кивнул. Меня порадовало, что правда, хоть и немая, всё ещё есть в этом мире, по крайней мере в рядах рабочего класса.

Судья назначил свободный от ворот местных… Матч чемпионата на Кубок Профсоюза Юго-Западной Железной дороги закончился вничью 0:0…

Жомнир предупредил, что как Руководитель Практики, он не может поставить мне что-либо выше «тройки» за хроническое отсутствие написанных мною планов урока. А я не мог себя заставить хотя бы списать эти ё… ну да… эфемерные план-конспекты у Игоря Рекуна, потому что физически не способен рассаживать куколок по крышке пианино.

Я попросил Жомнира не переживать и ставить что сможет. Мне всё это действительно было пое… то есть… я находил это лишённым смысла… Когда на третьем этаже Старого Здания повесили результаты практики студентов четвёртого курса, рядом с Расписанием, я оказался единственным у кого тройка. Жомнир всполошился и начал доказывать деканше, что это неправильно и он не подразумевал во мне такую уникальность. Она неприступно посоветовала ему думать до заседания кафедры.

Текущая деканша всегда старалась косить под Алису Фрейндлих из Служебного Романа, но Мягков ей не подвернулся и она осталась непоправимой бюрократкой. Хотя и в её персональном шкафу прятался скелет развода на почве половой несовместимости, потому что девушки АнглоФака не выдают непроверенную информацию.

Ладно, хватит о посторонних…

И наконец!. Явление главное!. Все те же и… ТЫ!.

~ ~ ~

Место зачатия тебя раздобыла Ира, потому что местом послужила комната на четвёртом этаже Общаги, а среди ФизМатовок я знал только блондинку и шатенку из ССО, но те жили в городе и на четвёртом этаже я получал доступ только в те комнаты, где играли в преферанс.

Незадолго до события, я ещё раз влюбился в Иру, но сначала положил конец полигамии. А как же иначе? Ведь только Ире я обязан спасительным уколом против гонореи.

Так что на четвёртый курс я приехал осознавшим и перекованным, о чём сухо оповестил Свету при её поползновениях к прежней фамильярности. Мы остались лишь шапочным знакомством и праздным воспоминанием друг для друга… И я также вернул Марии книжку Бабеля, хотя зачем-то выбрал для этого поздний час. Она открыла дверь на лестничную площадку в незастёгнутом халате поверх ночной сорочки. Если предположить возможность временных сдвигов, то в тот момент в её кровати вполне мог лежать я и думать, когда она уже спровадит этого придурка за дверью… Я не стал развивать эту теорию, сдал книгу, поблагодарил и ушёл…

И той поры моя любовь принадлежала только Ире. Безраздельно. Тем более, что я опять в неё влюбился. Это произошло из-за случайной встречи на третьем этаже Старого Здания в крыле ФилФака, когда я уговорил Иру прогулять урок и, когда звонок, наконец, заткнулся, мы украдкой поспешили широким пустым коридором к боковой лестничной клетке. Там мы не пошли вниз, но свернули на ступени ведущие вверх, хотя в здании нет четвёртого этажа и подъём преграждает перегородка с запертой дверью на чердак. Мы остановились посреди этого лестничного марша и целовались там.

(…её классическая грудь под вязаным свитером оттенка речных водорослей – под стать её русалочьей причёске; шёлковая юбка на крепких бёдрах—абстрактно тонкие штрихи белых гроздьев по чёрному полю—от портнихи Марии Антоновны, матери Ляльки; высокие Австрийские сапоги на танкетке, её глаза, улыбка; стройный белый лотарингский крест переплёта в высоком окне у неё за спиной, которое смотрит в лазурную синь неба, яркую, как на полотнах эпохи Возрождения; всплеск крыльев белых голубей за крестом – всё сложилось в картину, которую я буду видеть и вспоминать всю жизнь…)

Но мне мало одних только воспоминаний, я хотел оставить её себе или самому остаться с ней, среди этой отчаянно невыразимой красоты. Поцелуи не помогли остановить мгновенье. И мне уже не оставалось выбора, кроме как влюбиться вновь. Хоть в чём-то я, без вариантов, постоянен…

Тем же вечером на лестнице в общаге Ира дала мне ключ от комнаты ФизМатовок, чтоб я открыл и зашёл, а она придёт минуту погодя, в целях конспирации. Мы не включили свет. Это была койка у окна с видом на невидимый за темнотою берег Остра.

С Ирой предохранение лежало на мне, то есть это я следил за тем, чтоб вовремя убраться во избежание абортов под наркозом или без. Но в тот вечер… ещё чуть-чуть!. я ведь контролирую!. е-щё!. секундочк… у-у-у!. опаньки… поздно… поезд ушёл…

Ты была в том же поезде, в толкучке множества таких же попутчиков, просто оказалась малость пошустрее…

Ну а затем плавный переход к отработанной уже однажды технологии: как благородный человек, я обязан жениться. Тем более, что я не вынес бы ещё один отчёт Иры об аборте под общим наркозом…

Когда Ира была ещё школьницей, она нашла колечко на мосту через Остёр. Обычное жёлтое колечко, какими торгуют киоски среди прочей бижутерии. Ира принесла его домой и её мама, Гаина Михайловна, огорчилась и опечалилась, но ничего не сказала дочери…

Был ли брак Иры с разведённым мной мезальянсом? Несомненно и неоспоримо. Самое беглое сравнение родительских пар предстоящих молодожёнов докажет это с полной очевидностью:

Комплектовщица РемБазы

– vs.—

Преподавательница Немецкого языка Нежинского Государственного ордена Трудового Красного Знамени Педагогического Института имени Николая Васильевича Гоголя

…

Слесарь РемБазы

– vs.—

Заместитель Директора Нежинского ХлебоКомбината

Однако, фактор присутствия тебя, пусть даже ещё нерождённой, смягчал кастовые предрассудки, которые, кстати, давно упразднены Советским строем.

И всё же, даже в эпоху развитого социализма в нашей стране, всё восставало и противилось нашему браку. И на протяжении всей предсвадебной поездки в Киев, мой зад был посажен на кол, в виде предупреждения наглому парии.

Киев понадобился, чтобы в салонах для новобрачных отоварить талоны из ЗАГСа. Мне, заклеймённому паспортным штампом развода, никаких скидок на обручальное кольцо не полагалось, однако моя сестра Наташа пообещала одолжить мне узкое золотое колечко, которое носила почему-то на большом пальце руки. Касаемо кола, то снаружи он не торчал, но причинял жутко острую боль в прямом проходе и превращал мою походку в замедленное шарканье полупарализованного старца или же молодого запорожца, снятого с упомянутого орудия казни по чуть запоздавшей амнистии: —«Добейте меня, паны-братья!.»

Бедная Ира! О таком ли спутнике в салон для новобрачных мечтает любая девушка в своих заветных грёзах? Нет! И ещё раз отнюдь!

Ну а мне адские м?ки перенесённые в ту поездку служат наглядно ощутимым напоминанием поучения Гераклита: не суйся в ту же реку, не то быть твоей заднице драной!

Увы! Мудрость предыдущих поколений не делает нас мудрее, покуда мы не (цитируя известное письмо Запорожских казаков Султану Турции) «…сядем на ежа своею личной голой жопой».