Идеология и государственность: теория и практика

Действительно, поскольку наличие формального «аппарата» легального принуждения служащего «инструментом для присвоения прибавочного продукта» можно доказать далеко не для всех государств вплоть до Нового времени, становится проблематичной государственность не только античного полиса, но и Рима периода республики, королевств и городских республик средневековой Европы, империи монголов и тимуридов, ацтеков и инков и т.д. Эта проблематичность и подчеркивается многими политантропологами, помимо Ю.Е. Березкина, в частности, П.Л. Белковым, А.В. Коротаевым, Д.М. Бондаренко[247 - См.: Белков П.Л. Указ. Соч., Коротаев А.В. Указ. Соч.]. Характерна позиция последнего, он пишет: «В последнее время все чаще высказывается мнение, что политогенетические исследования оказались в тупике. Не могу не согласиться с этим. Как мне представляется, найти выход из этого методологического тупика позволяет отказ от признания государства универсальной формой организации постпервобытного общества»[248 - Бондаренко Д.М. «Гомологические ряды социальной эволюции и альтернативы государству в мировой истории // Альтернативные пути к цивилизации. С. 198.]. Нам же представляется, что «выход» надо искать в другом направлении. Конкретно, не в «отказе от признания государства», а в отказе от определения государства через признак наличия «формального аппарата легитимного насилия». Ибо именно убедительно показанная в ходе конкретных эмпирических исследований практическая неприменимость этого определения ко многим высокоразвитым, обладающим сложной социально-политической организацией, обществам и привела политогенетические исследования в «методологический тупик». Показательна в этой связи общая характеристика результатов этих исследований данная Э. Гидденсом. Он говорит, что: «теория, на которую возлагается задача обнаружения «истоков государственности», оказывается химерой »[249 - Там же. С. 348.].

Очевидно, тем не менее, что теоретический поиск не может прекратиться. Другое дело, что теория политогенеза не может развиваться за счет переименований империй в «суперсложные вождества», «мультиполитии»[250 - См.: Коротаев А.В. Социальная эволюция: факторы, закономерности, тенденции. М., 2003. С. 61.] и должна сосредоточиться не на пересмотре истории, а на устранении идеологических, в своей основе, клише и соответствующем пересмотре собственных теоретико-методологических оснований. Если говорить об эмпирическом изучении факторов развития государственности, вынеся за скобки явные «вкусовые добавки» идеологического свойства, то конкретные исследования политантропологов дают весьма показательные и достаточно однозначно интерпретируемые результаты. Объективные данные эмпирических исследований вполне определённо и основательно показали, что государство, как форма организации власти в обществе в целом, изначально имеет сакральное основание. Российская исследовательница Н. Б. Кочакова, в специальной работе, обобщающей результаты изучения особенностей формирования государственности на самых ранних этапах, пишет – «Легитимность власти в раннем государстве основана на сакральных свойствах правителя, на вере в его сверхъестественные способности обеспечивать благоденствие страны и народа. На этой стадии политогенеза, в условиях, когда в обществе уже наличествует социальное неравенство, но еще слаб аппарат, способный обеспечить принуждение, сакральность правителя и способность власти использовать веру в сверхъестественные силы широко применяются в качестве средства принуждения. Принуждение (подчеркнуто С.Г.), подчинение преимущественно или в значительной степени идеологическими средствами – особенность раннего государства»[251 - Кочакова Н.Б. Размышления по поводу раннего государства. // Ранние формы политической организации. С. 159.].

Кочакова, как видим, подчеркивает сакральные основания власти, ее легитимности в качестве специфической особенности раннего государства. И, что принципиально важно, отмечает присущий ему идеологический характер «принуждения». Что касается ее слов о том, что «уже наличествует социальное неравенство, но еще слаб аппарат» и т. п., то, как уже отмечалось, ранговые различия существуют даже у животных. Да и в принципе, относительно приведённого высказывания приходится заметить, что, если есть вера в «сакральные свойства правителя и его сверхъестественные способности обеспечивать благоденствие страны и народа», то нет необходимости даже в «слабом аппарате» принуждения, так как, в таком случае, очевидно, нет надобности принуждать к подчинению. Последнее осуществляется «само собой», «добровольно», как элемент «естественного порядка вещей» и воспринимается как соответствующее интересам подчиняющегося. Употребление понятия «принуждение» для описания такой ситуации совершенно искусственно и может быть обусловлено исключительно концептуальной «предзаданностью». В вышеприведенной цитате мы подчеркнули ту часть высказывания Кочаковой, которая не вытекает ни из фактов, ни из логики, а представляет собой «приставленную» к фактам, идеологически предвзятую интерпретацию. Эта часть, в данном контексте, не имеет содержательного значения и может быть устранена из высказывания без всякого ущерба для его фактического смысла. Более того, именно тогда рассматриваемое суждение станет высказыванием о фактах.

Наличие и необходимость сакральной «опоры» для раннего государства и его генетическая связь с семейно-родовым коллективом отчетливо выражены и в словах Д.М. Бондаренко о социально-политической эволюции бенинского общества: «В сакральных функциях обы (бенинского правителя С.Г.) особенно отчетливо сказалась его суть как мегастарейшины … это демонстрирует на африканском материале то, что было показано к примеру Н.А. Бутиновым на материалах Полинезии: позднепотестарные верховные правители появляются в результате эволюции института наследственных старейшин. И именно то, что власть обы считалась как бы продолжением законной власти старейшин придавало бенинскому обществу социальную устойчивость»[252 - Бондаренко Д.М. Привилегированные категории населения Бенина накануне контактов с европейцами. К вопросу о возникновении классов и государства. // Ранние формы социальной организации. С. 157.]. Стоит отметить, что Д.М. Бондаренко не считает доколониальное бенинское общество государством. Именно из-за отсутствия аппарата принуждения, «эксплуатации» и т. п. Выше мы уже обсуждали эту позицию в принципе. Относительно Бенина, скажем, что большинство исследователей считает его государством, причем спор идет о том, было оно рабовладельческим или феодальным[253 - См.: там же. С. 164 – 165.]. Бондаренко же, весьма показательным образом, аргументирует свое мнение тем, что в Бенине «Верховные старейшины оставались представителями народа»[254 - Там же. С. 165.].

То есть, по существу, перед нами еще одни образец, не связывающей себя фактами «концептуальной» предвзятости: нет «эксплуатации», «извлечения прибавочного продукта», «конфликта власти и народа», нет и государства. Подобная софистическая логика, вообще говоря, в своем развитии необходимо ведет к анархизму. А практически, в частности, ставит придерживающихся ее, перед альтернативой: либо современные демократические общества, – те же США или Франция, – не являются государствами, если их «верховные правители» «остаются представителями народа»; либо не являются демократическими, если эти правители таковыми не остаются. Каким бы ни было мнение Д.М. Бондаренко на этот счет, очевидно, что подобная постановка вопроса в принципе носит сугубо идеологический характер и находится за рамками объективного исследования, вне зависимости от того, касается оно современного американского или доколониального бенинского общества. Что касается научного изучения фактов, то интересна констатация Бондаренко того, что в Бенине: «Первой формой надобщинной организации стало вождество, выросшее «снизу»[255 - Бондаренко Д.М. Вождества в доколониальном Бенине. Ранние формы политической организации. С. 140.]. Если учесть, что в политантропологии границы между «вождеством» и государством» «весьма неопределенны», а Д.М. Бондаренко, в данном случае, называет «вождеством» общество, которое большинство политантропологов считает государством, то эта констатация есть не что иное, как фиксация эмпирического факта, свидетельствующего о порядке возникновения, «вырастания» реального государства. Так что предположение о том, что последнее может вырастать «снизу», обходясь без «насилия», в эмпирическом отношении, мягко говоря, не менее обосновано, чем обратное.

Наличие сакрального основания государственности установлено исследователями и во многих других случаях. Так, В.Е. Баглай в специальной работе о государстве древних ацтеков пишет: «В древнеацтекском обществе на вершине социальной лестницы и вершине власти стоял правитель, носивший древний титул Тлатоани (tlatoa, «говорить», «приказывать»[256 - Схожие смыслы в греч. “logos” и лат. “dictum”.]). Подобно древнеегипетскому фараону, он обладал верховным административным, военным и религиозным авторитетом», – далее он отмечает, что у правителя ацтеков «сохранились отголоски религиозных функций типичного вождя поздней первобытности»[257 - Баглай В.Е. Древнеацтекское государство: структура власти и управления. // Ранние формы политической организации. С. 232, 235.]. Т.Д. Скрынникова, характеризуя отношение к правителю в империи монголов, отмечает, что: «по традиционным представлениям средневековых монголов выполнение правителем регулирующей функции в социуме обеспечивается его особой связью с toru – Высшим Законом, который Небо через него проявляет. Это форма легитимации может быть названа «сакральным правом», регулировавшим отношения «социум – космос»[258 - Скрынникова Т.Д. Монгольское кочевое общество периода империи. // Альтернативные пути к цивилизации. С. 353]. Восприятие политико-правовых отношений как элемента общего мироустройства и государственной организации как необходимого способа включения «социума» в «космос», то есть в общий порядок бытия было свойственно и ацтекам. По словам В.Е. Баглая: «В идеологии этого древнего общества существовало стремление увязать управление государством с общим мировым космическим порядком»[259 - Баглай В.Е. Древнеацтекское государство. С. 235.]. Заметим здесь, что такое стремление характерно также и для идеологии древнегреческого общества, что было нами специально показано. А в принципе, восприятие государственного устройства как элемента общекосмического порядка характерно для любого традиционного общества.

Показательны в этой связи, выводы американских политантропологов П. Уасона М. Балдиа, которые, говоря об «огромной роли религии на протяжении человеческой истории», утверждают, что «как исследователи мы (т.е. ученые вообще С.Г.) до сих пор не в полной мере осознаем значимость этих фундаментальных очевидных фактов»[260 - Уасон П., Балдиа М. Религия, коммуникация и генезис сложной социальной организации в неолитической Европе. // Альтернативные пути к цивилизации. С. 219.]. Ученые пишут о том, что в социальной науке имеет место «игнорирование религиозных чувств как возможного объяснения социальных феноменов» и что «антропология располагает достаточным потенциалом, чтобы противостоять этим тенденциям»[261 - Там же. С. 220.]. Это, действительно распространенное «игнорирование», заметим, далеко не случайно и объясняется как раз сугубо идеологическими причинами. Выше мы приводили современные научные данные о значении ритуалов в жизни общества, в поддержании и укреплении его единства и иерархии. Поскольку такое поддержание и укрепление, и является собственной функцией управления и власти, представляется вполне обоснованным предположение, что первичные институты управления и власти в обществе конституировались в процессе ритуально-культовой деятельности, необходимой для исполнения обрядов, жизненно-важного в представлении членов архаических сообществ, культа предков.

Показательным конкретно-историческим фактом, убедительно свидетельствующим о «вырастании» государственных институтов из религиозно-культовой деятельности и непосредственно из культа предков, является история развития государственности в Японии. В специальной работе Т.Г. Силы-Новицкой «Культ императора в Японии» на материале анализа большого количества литературных источников и официальных документов показано, что культ императора как, своего рода, «отца нации», ее представителя перед божествами был, и, по сути, остается вплоть до наших дней, необходимым основанием японской государственности, и устойчивости всей социально-политической структуры японского общества[262 - См.: Сила-Новицкая Т.Г. Культ императора в Японии. М., 1990.].

Т.Г. Сила-Новицкая отмечает основополагающее значение древнейшего принципа синтоизма «единства отправления ритуала и управления государством» для общественно-политической жизни Японии. «Управление государством, согласно политической доктрине государственного синто, – пишет она, – означало «руководство обществом посредством участия в обрядах»[263 - Там же. С. 108.]. Неразделение религиозно-культовой и государственной деятельности характерное для японского мировоззрения со времени становления государственности хорошо выражено в «значении синтоистского термина «мацуригато», который, обозначая отправление религиозных обрядов, ритуальных празднеств, в то же время переводится и как «государственные дела по управлению»[264 - Там же.]. Заметим, что идентичное, по сути, понимание взаимосвязи ритуально-культовой и государственной деятельности свойственно, как известно, и конфуцианству, на принципах которого строилась китайская государственность.

Вообще говоря, о значении религиозных ритуалов в становлении ранней государственности, да и, в целом, в жизни людей традиционного общества, необходимо сказать следующее. Понятие реальности, очевидно, разнится в различных культурах. То, что считает реальным современный человек, прошедший выучку в либеральной школе, может принципиально отличаться от того, что считает таковым человек традиционного общества. Поэтому, ничего кроме недоумения или иронии, не могут вызывать попытки идеологически «подкованных» политапонтропологов найти «действительные причины», возникновения государства, и вообще действий людей, прежде всего, в экономических факторах. Очевидно, должно быть, что если человек верит в то, что жизнь и благополучие его и членов его семьи зависит от воли предков или богов, от исполнения определенных обрядов и ритуалов, то он будет делать все от него зависящее, чтобы как можно тщательнее исполнять эти обряды и ритуалы. Стремление участвовать в ритуалах, исполнять в них определенную роль и будет важнейшей действительной причиной, определяющей поведение человека. А эта его ритуальная «роль» и будет его первой собственно социальной ролью, а ритуальный «статус» – первым социальным статусом. Не случайно П.А. Флоренский, например, считал именно культовую деятельность, – «перводеятельностью», то есть первой, собственно, человеческой формой коллективного взаимодействия, которое конституировалось в процессе исполнения «соборного культового ритуала».

И надо сказать, что действительно объективная социальная наука, в последнее время, всё больше внимания уделяет необходимости учета и понимания убеждений и верований людей в качестве важнейшего фактора, определяющего их поведение. Так один из крупнейших историков 20 века М. Блок утверждал, что «глубинная природа социальных обстоятельств заключается в их ментальности»[265 - См.: Блок М. Короли – чудотворцы. М., 1998. С. 12.]. Э. Гидденс, говоря о государстве, специально отмечает, что для понимания его происхождения «необходимо обратиться к рефлексивности людей, которую упускают из виду многие теории формирования государств»[266 - Гидденс Э. Устроение общества. С. 348.]. В несколько иной перспективе, однако, схожее, по сути, понимание соотношения религии и государственности, развивает немецкий мыслитель К. Шмитт, принадлежащий к едва ли не противоположной англо-американскому эмпиризму и «социологизму», интеллектуально-культурной традиции. В работе с характерным названием «Политическая теология», он пишет: «Все точные понятия современного учения о государстве представляют собой секуляризированные теологические понятия. Не только по своему историческому развитию, ибо они были перенесены из теологии на учение о государстве… но и в их систематической структуре, познание которой необходимо для социологического рассмотрения этих понятий»[267 - Шмитт К. Политическая теология. М., 2000. С. 57.]. И в другом месте принципиальное утверждение: «ни одна политическая система не может пережить хотя бы одно поколение при помощи голой техники утверждения власти. Политическое предполагает идею, ибо нет политики без авторитета и нет авторитета без этоса убеждения»[268 - Там же. С.122.]. Не комментируя эти положения, отметим, что, по сути, представления о сакральном истоке государственности в «снятом» виде сохраняются и в преобладающей в современной социальной науке трактовке государства как института, обладающего специальным аппаратом, монополизирующим легитимное, то есть признаваемое большинством общества правомерным, законным, применение насилия.

Завершая рассмотрение государства как высшей формы организации общества,– «единицы выживания высшего ранга»[269 - Элиас Н. Общество индивидов. М., 2001. С. 286.], по глубокой и точной характеристике Н. Элиаса,– можно сделать вывод, что исходным основанием государственности как определенного качества социальной организации являются потребности индивида: потребность в наличии определенного социального порядка и потребность в определенной системе ценностей, опирающейся на экстраутилитарные, трансцендентные ценности. Соответственно, необходимым основанием государственности является идеология – система идеальных представлений, постулирующих наличие выходящих за пределы конечного индивидуального существования, объективных ценностей, полагающих «общий смысл» деятельности (жизни) индивида. Эти ценности служат также и фундаментом права как сущностно необходимого для государства феномена. Государство вообще, таким образом, может быть определено как объективно-необходимая правовая форма властной организации цивилизованного общества, обеспечивающая его целостность и структурированность посредством поддержания определенного ценностно-нормативного социального порядка.

Глава

I

V. Идеология и язык, наука, образование

§1. Идеология и язык

Всякое исследование идеальных представлений будет, очевидно, неполным, без обращения к анализу языковых форм их выражения. Ведь язык – это первичная репрезентация действительности, и, согласно современным научным представлениям: «Важно, что полифоничный естественный язык, может нести больше скрытого смысла, нежели конкретные научные представления, отраженные в языке науки. При этом структура языка содержит культурный код, определяющий способ мировосприятия данной культуры, а его грамматика в неявном виде заключает в себе развернутые представления об устройстве социального универсума определяющие мышление и поведение людей»[270 - Смирнова Н.Ф. Социально-культурное многообразие в зеркале методологии. // Общественные науки и современность. № 1. 1993. С. 83.]. Выше, на основе рассмотрения релевантных задачам нашего исследования научных данных о происхождении и сущности власти и государства, было выработано определённое понимание природы этих феноменов и показана их сущностная связь с идеологическими представлениями людей. Ниже представлены результаты этимологического и семантического анализа круга понятий, непосредственно относящихся к восприятию и оценке власти и государственности вообще. Проводя этот анализ, мы исходили из того факта, что язык есть непосредственный «участник» и объективный «свидетель» становления государственности. Более того, как показал Витгенштейн: «Представить себе какой-нибудь язык – значит представить некоторую форму жизни»[271 - Витгенштейн Л. Философские исследования. // Витгенштейн Л. Философские работы. Ч. 1. М., 1994, С. 86.].

Ещё один известный философ и методолог науки П. Фейерабенд, отмечал важнейшее значение данных языка для понимания мировоззрения его носителей и социального устройства общества, в котором они живут. Он писал, что разделяет концепцию, сформулированную известным лингвистом Уорфом «которая утверждает, что языки и схемы реакций, содержащиеся в них, представляют собой не просто инструменты для описания событий, а являются, также, формообразующими матрицами событий, и, что их грамматика содержит некоторую космологию, всеобъемлющее воззрение на мир, общество и положение в нем человека, которое оказывает влияние на мышление, поведение и восприятие людей»[272 - Фейрабенд, П. Избранные произведения, С. 372.]. Исходя из этого, раскрытие содержащихся в языке смыслов основополагающих понятий, может не в меньшей степени способствовать пониманию мотивов поведения людей и основания их жизнеустройства, чем анализ разного рода «материальных артефактов» и «документальных свидетельств», даже если априори не сомневаться в объективности последних. Во всяком случае, язык, есть несомненный «исторический источник», причем единственный, о котором можно с уверенностью сказать, что он «свободен от оценки». В отличие от социальных теоретиков, естественный язык, который не является изобретением, не может «страдать концептуальной предзаданностью», и, даже если это пытаются отрицать, в самом себе содержит доказательство своей правоты, он, по определению, владеет истиной. Причем, это касается не только языка, в целом, но и «отдельных слов», которых, впрочем, в языке не существует. Поэтому адекватный анализ даже одного исконного понятия способен на его основе развернуть целостную картину проистекающего из него мировидения. Х.-Г. Гадамер, один из крупнейших философов языка, так писал об этом: «Всякое слово вырывается словно бы из некоего средоточия и связано с целым, благодаря которому оно вообще является словом. Во всяком слове звучит язык в целом, которому оно принадлежит и проявляется целостное мировидение, лежащее в его основе»[273 - Гадамер, Х.-Г. Истина и метод., М., 1988., С. 529.]. Держа «в уме» это положение, можно перейти теперь к рассмотрению основных понятий – «формообразующих матриц» социально-политического «лексикона».

Начинать, очевидно, следует с понятия «власть». Власть, вообще говоря, осуществляет подчинение. Подчинение есть подведение под «чин». Основное значение понятия «чин» (латинский аналог, – понятие «статус») – «порядок», другие значения: «подчинение, последовательность, правило, устав, определенное место, степень, должность, собрание», «чинно» означает: «в порядке, стройно», «чинить» – «устраивать» и «поставлять»[274 - См. Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. Т.3. М., 1958. Стб. 1517 – 1518.]. В последнем значении слышится хайдеггеровский «постав», имеющий видимо смысл, – «устав, чин, устроение» бытия. Интересен и «почин», как начало. «Чин» – это собственно порядок действий, образец устроения, лад. Чин и лад – синонимы. «Чинить», значит, «налаживать», «приводить в порядок», «восстанавливать норму», «возвращать ценность». В белорусском языке, сохранившим более архаичные чем в русском варианты произношения, власть – «улада» (ср. чешское vlada), то есть то, что улаживает, встраивает в лад, а подчиняться – «падпарадкоyвацца», от «парадак»-порядок.

Таким образом, высказывание: «власть осуществляет подчинение», имеет тот же смысл, что и высказывание: «власть осуществляет упорядочение» (устроение лада). Подчинять означает также «править», а это слово имеет два значения: «управлять» и «исправлять – чинить». В слове «правительство» они оба сохраняются, – правительство управляет, подчиняя – исправляя, (приводя к порядку – норме). Править можно страной или лошадьми, а можно рукопись или кладку, управляться по хозяйству означает содержать его в порядке. Что касается однокоренных слов, то тут и право, и правда, и справедливость, и правый – прямой с противоположным кривой – кривда, «кривая, да неладная».. Очень интересные примеры приводит В.И. Даль в своем словаре: «правдитель – хозяин», синонимы: «правдовать, начальствовать, управлять»[275 - Даль В.И. Толковый словарь. Т. 3. М., 1994. Стб. 987.]. Вспомним и «порядочного человека», т.е. правдивого, правильного, нравственно ценного.

В латинском языке, послужившем основой для многих европейских языков, также прослеживаются подобные связи. Характерно слово «регулировать», в котором слиты два значения «управлять» и «упорядочивать». Латинское “rego” имеет значение не только править, но и «направлять» на путь истины». Как показал в специальном исследовании Э. Бенвенист “rex – скорее жрец, чем царь в современном понимании, т.е. лицо, обладающее властью… определить черты правопорядка»[276 - Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. М., 1995. С. 249.]. “Jus”, – означает и закон и справедливость, а “jussum” – приказание, повеление. Понятие «авторитет», особенно для нас интересное в силу его частого употребления при определении власти, имеет значения: достоверность, пример, образец и уже потом, власть, повеление. Весьма показательным для «герменевтики» власти является смысловой анализ латинского “ordo”: 1) ряд, военный строй, порядок, должность, командование (центурией) сословие, порядок расположения. Производные слова: ordinarius – расположенный в порядке, соответствующий обычным правилам, надлежащий, нормальный; ordinatio: 1) распределение, приведение в порядок, упорядочение, устройство, организация, управление; 2) определение, распоряжение, назначение; 3) порядок, упорядоченность; ordino: 1) располагать в порядке, правильно распределять, выстраивать; 2) устраивать. 4) управлять, руководить, назначать, распределять[277 - См.: Латинско-русский словарь. М., 1976. С. 542.].

Этот же смысл, взаимосвязь, даже единство упорядочения, организации и управления, приказания сохраняется и в английском, немецком, французском языках. Английское “order” имеет значения: 1) порядок, 2) приказ, 3) слой общества, социальная группа и ранг, чин, звание, орден как знак отличия; как глагол, order именно приказывать; orderly: правильно, в должном порядке; ordinance: 1) указ, декрет, статус, закон; 2) постановление; 3) церковный обряд; 4) архитектурное: соотношение частей; ordinary: обычный, церковное: архиепископ, священник, служебник (т.е. книга, определяющая порядок церковных служб)[278 - См. Большой англо-русский словарь. Т. 2. С. 36 – 37.]. Язык, таким образом, указывает на изначальную взаимосвязь порядка, обычая, власти и обряда (сакрального). Те же значения (порядок и приказ) и в немецком orden и order, и во французском ordre. Отсюда и испанское “cortes” – кортесы – орган сословного представительства, законодательной власти. И в тюркском «орда» тот же смысловой «букет»: «орда – 1) у тюркских и монгольских народов – военно-административная организация, стоянка кочевников; в средние века ставка, (то есть орган, устанавливающий порядок действий С.Г.) правителя государства (хана), отсюда обозначения феодальных государств и союзов кочевых племен»[279 - Словарь иностранных слов. М., 1979. С. 358.].

Вообще, в “ordo” слышится русское «ряд» и даже «порядок», фонетически они весьма близки. Тут кстати белорусское, а также чешское и польское, «урад» – правительство, т.е. в-ряд, (как улада (власть), в-лад), «нарада» как совещание правительства (ср. украинское «Верховная Рада», и русское наряд как руководящее указание, определение содержания деятельности (работы)). Показательно и понятие «логос», одно из ключевых в древнегреческой мысли. В нем также отражена сущностная связь упорядоченности и приказания[280 - См.: Вейсман А.Д. Греческо-русский словарь. М., 1991. С. 766.]. Интересны и такие значения как: «первоначало», «закон», «соразмерность», «пропорция». Примерно то же в латинском “ratio”: «мышление», «рассуждение» и «устройство», «порядок», а также «закон», «правило».

Приведем еще несколько языковых свидетельств, подтверждающих естественное происхождение власти и ее генетическую, сущностную связь с сакральностью. С.В. Кулланда в специальной статье «Праязыковые этимоны и историко-социологические реконструкции» отмечает в качестве языковой закономерности сочетание в одном слове значений старшинства – родства и старшинства власти: «о случайности говорить не приходится, хотя бы потому, что в австронезийском древнеяванском языке мы встречаем полную типологическую параллель латинскому слову (pater С.Г.): древнеяванское “rama” также без дополнительных уточнений может быть и термином родства («отец») и потестарным термином («старейшина общины»). Мы явно имеем дело с языковой и социальной универсалией»[281 - Кулланда С.В. Праязыковые этимоны и историко-социологические реконструкции. // Ранние формы социальной стратификации. С. 276.]. И еще: «как явствует из изложенного, ни латинский рефлекс праиндоевропейского pHter (отец С.Г.), ни древнеяванский рефлекс праавстронезийского dama не были лишь показателями генеалогического родства: значение принадлежности к некровнородственной общности облеченной властью было для носителей соответствующих языков столь же очевидно»[282 - Там же. С. 277.]. Это опять же видимо древнейший общечеловеческий архетип, отсюда русское «царь-батюшка», обращение «батюшка», «отец» вообще к вышестоящему, кстати, в особенности к священнику где оно до сих пор имеет почти официальный статус и даже к воинскому командиру, который должен быть «отец солдатам» («комбат-батяня»). Кулланда указывает на ключевую, исключительную роль: «половозрастной стратификации в формировании потестарной терминологии и терминологии родства, а следовательно, и соответствующих социальных институтов». И о связи с сакральным: «Семантика таких рефлексов праавстронезийского языка “tugas” как самоанское atua – «высшее божество» объясняется характерным для первобытных обществ обожествлением предков. Интересную параллель представляет санскритское “pitus” также объединяющее в себе значения «представитель старшего поколения» и «божество», в единственном числе это слово означает «отец», в двойственном «родители», а во множественном «обожествленные духи умерших»[283 - Там же. С. 280, 288 – 289.].

Кулланда приводит из сопоставительного анализа многих языков: «данные о том, что к единому этимону восходят и термины родства и слова со значением «господин», «предводитель», и слова бог, божество». Интересен пример: «прамалайе – полинезийское слово datu – рефлексы которого объединяются в три пучка значений: 1) «царь», «господин»; 2) старейшина, 3) жрец, священнослужитель». Общий вывод по интересующей нас проблеме таков: «сакральный характер царской власти в традиционных обществах прослеживается и на материале иных языковых семей… Ясна и универсальная и связь между понятиями «род», «старейшина рода» и «царь»[284 - Там же. С. 289, 290.]. Таким образом, язык фиксирует теснейшую сущностную связь отца – царя – божества, говоря тем самым о естественности и сакральности власти, и показывая роль первого социосозидающего института, – культа предков, который скреплял и структурировал общность, давая ей сакральное основание.

Приведем еще весьма любопытное слово «атаман». Вот что пишет «Брокгауз и Ефрон»: «Атаман (предводитель, начальник), слово это, по мнению некоторых, происходит от гетман (Headman англо-саксов и скандинавов, немецкое Hauptman) перешедшего к нам из Польши». Немецкое “Hauptman” означает, – атаман, вожак, главарь, от “Haupt 1) голова, 2) глава начальник, а также головной – главный, старший. Английское “Headman”, – 1) глава, начальник, 2) вождь (племени)». “Head”, имеет значения: голова – ум, рассудок, человек, передняя часть, глава, руководитель, начальник, главный, старший, и как глагол, – возглавлять, стоять во главе; идти, стоять впереди.

В русский язык слово «атаман» попало скорее всего не «из Польши», хотя бы потому, что есть и слово «гетман». Его, видимо, ввели казаки, причем не запорожские, а донские. Донское казачество в социальном отношении своим исходным субстратом имело достаточно специфический элемент, – в значительной степени состояло из «беглых», по тем или иным причинам ушедших из родных мест на пустынные тогда земли, и разного рода искателей приключений. Территориально донские степи были в 16 – 17 веках русско-тюркским пограничьем и казаки (многие ученые считают их отдельным этносом) испытали значительное тюркское (и шире говоря, восточное, точнее, юго-восточное) культурное и этническое влияние. Слово атаман пришло к ним, наверное, от тюрок. В тюркских языках «ата» значит большой, главный, отец (основатель). Тюрки же, очевидно, заимствовали его у индусов, на санскрите «атман» означает «дух», «душа». А вообще «атман-брахман» это ключевое, наверное, главное понятие индийского религиозно-философского мировоззрения, означающее что-то вроде божественного первоначала. «Атаман» – это именно то, что является основанием, началом, из чего все исходит, то, что стоит впереди, возглавляет (ср. hauptman, headman) предшествует, т.е. собственно является первопредком (ср. «пуруша»), первым из тех, кто предшествует, т.е. идет впереди и поэтому является главой, возглавляет. Это «перводуша» из которой исходят предшествующие души – «предки», то, что кладет основание, начало культу предков, старших, и становится фундаментом социальной организации.

У казаков атаман это не просто начальник предводитель отряда, но именно создатель – основатель, всегда еще и «батька», организатор «казаков – атомов» в некую общность. Атаман именно возглавляет общность, он не только командует в вооруженных столкновениях, но и вершит суд в обыденной жизни. Атаманом звали батьку Махно, именно потому, что он был основателем и высшим начальником, объединяющим в одном лице и военную, и гражданскую (и законодательную, и исполнительную, и судебную) власть для руководимых им анархических отрядов, и населения, которое они контролировали. Атаман это первый, высший начальник, президент починяется «народу», царь – Богу, а атаман только «ветру в поле», он именно сам себе голова, никто и ничто ему не указ. Он един в трех лицах, совмещает функции: отца – основателя, руководителя и высшего духовного авторитета. Последнее обстоятельство и делает его предводителем разбойников, анархистов и т.п., т.е. тех, для кого «нет ничего святого», кто по тем или иным причинам оказался «вне общества» и, значит, вынужден, следуя инстинкту социальности создавать – вступать в «антиобщественную» общность, искать другого «авторитета».

В принципе о происхождении власти говорит и простое русское слово, – «старший». Оно имеет два практически равноправных значения, указывающих как на возрастное, так и на управленческое, властное, должностное положение. Старший – это начальник, тот, кто стоит в начале, возглавляет, т.е. является главным, главой[285 - В.О. Ключевский в «Терминологии русской истории» пишет о понятии «великий князь»: Великий – значит старший». Ключевский В.О. Соч. Т. 6. М., 1989. С. 101.]. Главный от глава (голова), а это слово и сегодня имеет значение начало (ср.: в голове колоны, головная, т.е. следующая первой, машина, заглавие, городской голова – градоначальник и т.п.). Возглавлять, значит, и командовать, руководить, и просто находиться впереди. Старший, по определению тот, кто возглавляет. Здесь, кстати, можно спросить, старший для чего поставлен, что чаще делает, наказывает или награждает? Вопрос достаточно поставить, чтобы увидеть его поверхностность – неадекватность. Старший наставляет, организовывает и награда, и наказание лишь стороны, моменты, средства его деятельности, каждое из которых применяется в зависимости от конкретной ситуации, а в принципе необходимы оба, но все-таки первое, видимо, является более «первичным», частым и действенным. Во всяком случае, современная возрастная психология и педагогика совершенно определенно настаивают на принципиальной необходимости преобладания, ведущей роли поощрения, а не наказания в воспитании становлении личности. Из этого утверждения в сочетании с законом соответствия онтогенеза филогенезу следуют вполне определенные выводы относительно «первичных» средств власти.

Можно предположить такую этимологию слова ст – арший, в силу естественной необходимости, – одного из первоначальных, древнейших слов, из древнейших, соответственно, корней: «ст» и «архэ». Корневое сочетание «ст» общее для греческого, латинского и основных европейских языков. Производные слова во всех этих языках имеют значения: «стоять», «находится», «занимать положение», «существовать».

Греческое «архэ», – начало, основание, происхождение, первопричина, управление, власть, (откуда русское «аршин» как мера длины. Вообще, смысловые значения «главный, управляющий» и «задающий, знающий меру» часто сочетаются, например, во французском «мэтр», – глава, хозяин, восходящему к греческому “metra” – матка как родоначальница (точка отсчета данной меры), к этому же слову видимо восходит и широкораспространенное и многозначное слово «мастер» (основные значения, – знающий, умеющий и руководитель), т.е. знающий и задающий должную меру, что в целом и дает значение «старшего» как стоящего в основании, располагающегося в начале, возглавляющего. Кстати, и «кратос», которое имеет значение: 1) сила, мощь; 2) могущество, власть; 3) глава, вождь, повелитель. Но корневое слово «крат» имеет значения: 1) голова, 2) вершина, 3) глубина[286 - См.: Древнегреческо-русский словарь. М., 1958. С. 978 – 980.]. Так что сила, которая подразумевается в греческом «кратос», это не просто вообще сила, любая случайная и произвольная мощь, а сила возглавляющего старшего, стоящего в голове, в начале и потому управляющего (направляющего, задающего меру), обладающего влиянием, властью. Откуда «автократор», т.е. буквально «сам себе голова», сам возглавляющий, находящийся в начале и потому задающий меру, принцип, устанавливающий последовательность, порядок следования и, конечно, награды и наказания.

Важно отметить, что для языка, особенно языка мифопоэтической традиции понятия «порядок» и «власть», по сути, синонимичны[287 - См.: Брагина Н.Г. Мифологический хаос. // Логический анализ языка. Космос и Хаос. М., 2004. С. 28.]. В рамках этой традиции взаимосвязь «порядок – власть» противопоставляется взаимосвязи «хаос – анархия», то есть понятия «беспорядок» и «безвластие» обозначают одно и тоже состояние и одинаково негативно эмоционально окрашены.

В целом, проведенный анализ языкового материала, позволяет сделать совершенно определенный вывод: во всех известных обществах власть изначально воспринималась и понималась как естественно-необходимый, имеющий сакральное основание феномен, предназначением которого является упорядочение социальных взаимоотношений. Язык предоставляет неопровержимые свидетельства неразрывной смысловой взаимосвязи понятий «власть», «управление», «подчинение» и «упорядочение». Фиксируется в языке и исходная взаимосвязь понятий «власть», «управление», «закон», «истина». В то же время язык не дает никаких подтверждений связи «власти» и «принуждения», «навязывания воли», «господства». В силу этого, исходя из важнейшей для современной социальной науки логико-философской максимы Л. Витгенштейна: «Границы моего языка определяют границы моего мира», можно утверждать, что в том мире, в котором возникло понятие «власти» было невозможно «индивидуалистическое», «конфликтное» происхождение феномена власти.

Поскольку государство есть форма власти, результаты проведённого анализа содержащихся в языке представлений о ней релевантны также и для понимания его (государства) происхождения и сущности. В дополнение к ним теперь специально рассмотрим понятие «государство».

В древнегреческом языке понятие «полис» означает «город» и также родной город, второе значение: «совокупность всех граждан, государство» особенно в значении свободное государство[288 - См. Греческо-русский словарь. М., 1991. С. 1022.]. Заметим, что наличие городов считается важнейшим эмпирическим признаком государственности в исторической науке. Но для нас сейчас важно другое. Город этимологически означает «огороженное место», «ограду» за, внутри которой живут люди, даже «забор»[289 - См. Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. Т. 1. М., 1958. С. 555.]. В этом понятии таким образом акцентируется противопоставление огороженного и следовательно за-щи(т)щенного, ограниченного – оформленного – упорядоченного пространства неогороженному, и следовательно, незащищенному, неограниченному, неупорядоченному, то есть, прежде всего, защищенность, безопасность тех, кто находится за оградой. Поскольку ограду возводят для защиты, слова античного грека – «это мой полис – город» значили: это моя ограда, то, где я в безопасности, что меня защищает. Как пишет Э. Бенвенист: «Греческое polis и в историческую эпоху сохраняет еще смысл «крепость, цитадель»… Таков был смысл слова в доисторическую эпоху, о чем свидетельствуют и соотвествия: вед. Pur «крепость», лит. Pilis Burg, укрепленный замок»[290 - Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. С. 239.]. Второе, впрочем, неразрывно связанное с первым, (ибо пустое пространство не огораживают, а человек не живет один, особенно, когда есть от кого защищаться) значение «города», – совокупность граждан, собственно, горожан, людей, живущих за общей оградой, входящих в один полис, живущих в одном государстве, то есть находящихся под его защитой, и поэтому воспринимающих его как условие своей безопасности и свободы.

В целом, понятие «полис» изначально насыщено сугубо положительными смысловыми коннотациями, актуализируя представление о совместно живущих за оградой и потому (и потому, что «совместно», и потому, что «за оградой»), защищенных и свободных людях. Не случайно в Древней Греции понятия «полноправный, свободный, находящийся под защитой закона, человек» и «гражданин полиса» практически совпадали, а остракизм считался (и был) тяжелейшим наказанием, означавшим, прежде всего, лишение свободы[291 - Это будет показано при анализе понятия «свобода».], невозможность нормального человеческого существования. Фундаментальная экзистенциальная значимость греческого «polis», его глубинный смысл, как органической формы жизни, способа исторического бытия греческого мира раскрывается Хайдеггером. «Рolis», – пишет он, – есть сущностное средоточие исторического человека, то самое «где», которому человек принадлежит, то единственное место, откуда к нему при-лаживается лад (строй) в который он встроен, с которым улажен», и далее: «…рolis», есть тот способ, каким раскрытие и сокрытие лада имеет место, причем так, что в этом своеобразном место-имении, исторический человек одновременно приходит к своей сущности и не-сущности»[292 - Хайдеггер, М. Парменид. С. 209.]. Ключевым истолковывающим понятием для полиса, согласно, немецкому мыслителю служит «лад». «Рolis» – это определенный лад, строй, способ организации, устроения социальной жизни. Причем не такой «способ», который свободно избирается человеком, конструируется-создается им. Дело обстоит не так, что люди собираются в «polis», и даже не так, будто бы группа людей, пусть даже племя или народ, основывает«polis». Он вообще не есть нечто внешнее, по отношению к народу. Нет, он есть именно необходимая форма существования, «до-», «вне-» «polis», греческой культуры, цивилизации, греческого народа не существовало. По Хайдеггеру: ««Рolis», подразумевает то, в чем греки обладают средоточием своего бытия»[293 - Там же. С. 196.]. То есть, «polis», задающий лад греческой жизни. имеет онтологическую укорененность. Иными словами, «polis»– лад не есть что-то добавленное к уже готовому, данному существованию народа или, тем более, индивида, а нечто такое, что только и дает возможность состояться человеку как человеку, помогает ему (и народу) стать-быть тем, чем он может, а значит, должен быть.

Раскрытая Хайдеггером смысловая взаимосвязь греческого «polis», и русского «лад» позволяет исходя из языка, как «зеркала» бытия указать на онтологические истоки, сущность власти, как социальной спецификации логоса-лада-порядка Космоса (косвенно, по меньшей мере, подтверждая, и наш этимологический анализ слова «власть») и на роль, сущность государства, как высшей формы на-лаживающего с-лаживания индивидуального существования. Из этого же, присущего грекам понимания необходимой взаимосвязи индивида и полиса, заметим, кстати, исходит и аристотелевское определение человека как политического существа, говорящее о том, что полис – суть, собственная форма существования человека. Это определение, что далеко не всегда в полной мере осознаётся исследователями, имеет, соответственно, тот смысл, что человек по природе своей должен, то есть, может жить только совместно с другими, в «огороженном», то есть защищенном, а, значит, и благоустроенном, поскольку «огораживание» есть разновидность благоустройства и упорядочения, «социальном пространстве»

Основополагающая и, видимо, первичная форма огораживания, и тем самым, освоения пространства – дом. Это первое социализированное пространство, отграниченное от несоциализированного, природного, место, где человек у себя. Полис же, соответственно, есть общий дом, общая «крепость». Это понимание отчетливо выражено в латинском res publica: общая вещь, общее дело, положение, состояние, имущество, основание, причина, интерес, польза и государство, государственная власть, государственное устройство[294 - См.: Латинско-русский словарь. М., 1994. С. 533.]. Государство для античных римлян было, как видим, общим делом, основанием, достоянием и пользой. В латинском “civitas” также практически слиты значения: город и государство, «горожанство» и гражданство, а “civilis” означает и «общеполезный».

Такие совпадения смыслов свойственны не только древнегреческому и латыни, в современном немецком также сохраняется «перекличка» “stadt” – город и “staat” государство. Прежде, в немецком город назывался также и “burg”, что означает «1) (укрепленный замок), крепость; 2) оплот, защита, прибежище (подчеркнуто нами – С.Г.)», откуда “b?rger”[295 - См. Большой немецко-русский словарь. Т. 1. М., 1980. С. 301.]. То есть в немецком языке также зафиксированы связи «горожанства» и гражданства, города как оплота, защиты, прибежища и государства. Немецкое “staat” означает не только государство, но и сословное представительство, и великолепие. Английское “state” имеет первой группой значений, – 1) состояние, положение; 2) строение, структура; 3) общественное положение; 4) великолепие, пышность, и только второй группой, – государство и т.п. Любопытно, слово “stately” – величественный, русский аналог статный, синоним, – чинный. Великолепие – это великая лепота, то есть «старшая», «стоящая в начале», лежащая в основании упорядоченность (ср. нелепый), благоустроенность, красота как Космос.

Космос, – одно из «корневых», бытийно укорененных, связывающих с сущим, смыслополагающих и смыслоорганизующих слов греческого мышления. И в этом слове, также, как и в «state-статный-чинный» содержится понятие о внутренней сущностной связанности порядка, лада-отлаженности и красоты, и также мысль о жизненной необходимости такого слаженного устроения для существования человека. Греческий Космос (как и state) – это не нечто «материальное», не «хаотически носящиеся в пустоте мириады атомов», а способ, форма улаживания-устроения, организации-структурирования сущего. По слову Хайдеггера: «Космос, как слаженно-неприметная ладность», есть такое «оформление, благодаря которому нечто устрояется в отлаженности своего лада и глубинном сплочении-соположении», и далее: «cosmos означает не сущее, в целом, а выверенную структуру сущего, его слаженность, красоту»[296 - Хайдеггер, М. Гераклит. СПБ., 2011. С. 206-207.].

Язык, таким образом, и, в частности, современное английское, немецкое и русское словоупотребление вполне определенно указывает на исконную сущностную связь государства, государственности, как определенного качества «социальной системы» с упорядоченностью, структурированностью, организующим началом как таковым. Хайдеггер обращает внимание и на еще одну принципиально важную для нашей темы «мысль о сущем», содержащуюся в этом же понятии греческого языка: «Открывать что-либо в сияние его выверенного в своей структуре появления, «оформлять» его и, таким образом, позволять возникнуть, по-гречески называется cosmeo (подчеркнуто нами – С. Г.)», – и принципиальное обстоятельство, – это cosmeo: «не является каким-то разукрашиванием, которое осуществляется задним числом и одним только оформлением в смысле декоративных изысков»[297 - Там же. С. 207.]. То есть «оформляющее», организующее начало, не есть нечто внешнее, приставленное к чему-то, «без» и «до» него существующему. Оно, и именно оно, позволяет возникнуть всему конкретно сущему, – таков, согласно, языку закон бытия. Иначе говоря, государство, власть, как упорядочивающее = организующее = структурирующее начало не может быть понято, как что-то, внешним образом добавленное к «обществу», сконструированное, умышленное (на основе тех или иных рациональных соображений), существующими в «естественном состоянии» индивидами». Напротив, язык показывает, что рассуждения о подобном состоянии есть пустые слова, о чем-то именно неестественном, а-космическом.

Осмысление греческого «cosmos» не только раскрывает бытийную укорененность власти, государства, но и показывает сущностную связь этих феноменов социального бытия с понятием меры. Как пишет Хайдеггер «изначальная краса, Космос, есть то, что полагает меру, мера, которую дает Космос, есть он сам как фюсис»[298 - Там же. С. 216.]. Другими словами, в языке заключено понимание государства также, как меры социального, или, что то же, меры индивидуального бытия. И далее, по аналогии с этой истолковывающей мыслью философа, можно, как представляется, сказать, что мера, которую полагает государство, есть оно само, как общество, то есть, непосредственно явленная социальная действительность как целое. Любопытно, что понятие меры, возводимое к индоевропейскому корню «med» по-латыни, соотносится не только с понятием порядка, но и с понятиями «править», «заботиться»! Согласно Бенвенисту «обычно гр. medo переводят с участием причастия medon, как «защищать», «управлять», а само причастие – как «хозяин», «господин». И далее: «также, «medo» значит «решительно принимать меры», приводить в норму – освященным средством – возникший беспорядок (подчеркнуто – С. Г.)[299 - Бенвенист, Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. С. 317.]. Последние слова, как можно видеть, характеризуют не что иное, как важнейшую функцию государства вообще. Оно ведь и существует также и для того, чтобы, «приводить в норму» «освященными»-легитимными средствами «возникающие беспорядки». Эту функцию государства не отрицает даже либеральное представление о нём.

Необходимо отметить, также, что связь понятия меры-порядка-формы с понятием Космоса-Мира, присуща не только греческому мышлению и языку, но, вообще говоря, характерна для любого практически традиционного мышления и миропонимания. Как констатирует в специальном исследовании «семантического пространства языка» Т. В. Топорова: «Концепция меры, – занимает ключевое положение в мифопоэтической модели мира… Мера, как элемент организации, создавала основу мироздания. Противопоставление меры (и, соответственно, формы, структуры) и её отсутствия (аморфности, нерасчлененности) имело универсальный характер, оно объединяло систему бинарных оппозиций, характеризующих космос и хаос», – даже «в самом понятии мир отражена идея меры»[300 - Топорова, Т. В. Концепт «форма» в семантическом пространстве языка. Воронеж. 1999. С. 33.].

Язык, следовательно, говорит, что мера есть нечто «вне» и «над» человеческое, бытийно космическое, причем не внешним образом «умеряющее» уже «готового» «сущего» индивида, а формирующее, о-пределяющее его в том, «чем-кем», он становится в процессе её принимающего усвоения. Софистическое, либерально-просветительское и «гуманистическое» полагание человека в качестве меры, оказывается поэтому не просто «субъективизмом», – может быть и неверной, но относительно «безобидной» позицией, а чем-то иным, не только «разъедающим» мораль, но и «анти-субъектным», препятствующим формированию-самоопределению человеческого в человеке. Говоря словами Хайдеггера, субъект перестает быть субъектом, теряет себя «тем в большей степени, чем исключительнее, он делает себя как субъект мерой всего сущего»[301 - Хайдеггер, М. Бытие и время. М., 1997. С. 153.]. Анализ, укорененной в языке взаимосвязи понятий «космос» и «мера», показывает, таким образом, что человек – «политическое существо», может стать человеком, только «слаживаясь» с социальным космосом, мерой которого является государство. Последнее же будучи этой мерой необходимо имеет объективное, точнее объективно-космическое, бытийное основание.

В общем, исходя из данных языка, получаем примерно такой смысловой ряд в исходном восприятии понятия государство: состояние, устроение, основание, упорядоченность, украшение-наряд (общества).В сочетании с результатами, полученными при анализе понятия «власть», складывается весьма показательный понятийный ряд, в который встраивается понятие «государственность»: статность, стройность, чинность, ладность, упорядоченность, пропорциональность, гармоничность, логичность, космичность, оформленность в противопоставлении: нескладности, нестройности, бесчинству, неладности, беспорядочности, непропорциональности, негармоничности, нелогичности, хаотичности, бесформенности. Это сопоставление, как представляется, иллюстрирует мысль Гегеля о государстве как «иероглифе разума» и «действительном Боге», и свидетельствует о восприятии государства как укорененного в сакральном феномена.

Для характеристики отношения к государству, государственной власти показательно латинское слово «регалии», которое вошло и в русский язык, – королевские, царские регалии и т.п., от корня «reg» – царь, правитель, жрец и т.п., откуда регулировать. Его значение в немецком и английском таково: «“regale”1. ист. прерогативы монарха; регалии, “regalieren” уст. (!С.Г.) – потчевать, угощать; (щедро) одаривать». Из Большого англо-русского словаря приведем целиком соответствующий фрагмент: «“regal” – королевский, царский; “regale”

1. – уст. пир; угощение; 2. изысканное блюдо, деликатес. “regale”

II. 1. 1) угощать, потчевать; 2) пировать, угощаться, радовать (зрение, слух). “regale”

уст. ед. ч. к “regalia”

2. “regalia”