Моя тюрчанка

– Ах ты, мой ангел невинный!.. Ты либо прикидываешься дурочкой, либо приехала из глухой деревушки (пардон – аула), где не видела настоящих мужчин. Но ничего: это дело поправимое. Мне даже нравится, что ты такая неопытная и наивная – если ты, конечно, не ломаешь комедию. А если и ломаешь, набивая себе цену – не беда. Это свойственно женщинам – и тоже мне нравится.

Облизав губы языком и крякнув, как селезень, Савелий Саныч продолжил без всякого стыда:

– Твое дело секретарши – обслуживать меня, твоего босса. Приносить мне бумаги и кофе, отвечать на звонки – все это, в конце концов, вторично. Ты должна врубиться: я, как-никак, мужчина без проблем с потенцией – и работаю в кабинете, полном эротичных картин и статуэток, воспламеняющих мое либидо. Неудовлетворенное половое желание делает меня раздражительным – а это сказывается на моей работе. Поэтому… поэтому, моя темная азиатская кошечка, твое дело номер один – утолять мои мужские потребности. Когда надо, я вызову тебя в кабинет, где ты задерешь юбку и встанешь на четвереньки. Или я сам подойду, расстегну штаны, а тебя поставлю на колени – для глубокого минета даже не надо прятаться в кабинете. Ты сосала когда-нибудь леденец?.. Этот навык тебе явно пригодится. Хо-хо!..

Господин директор откинулся на спинку кресла и чмокнул жирными губами. Все, что изливал «медведь», было настолько отвратительно, ублюдочно и грязно, что казалось: он не говорит, а блюет. И ошметки из зловонного рта попадают нам на волосы и лицо. А Савелий Саныч еще не закончил.

– И не плачь, что у тебя есть бойфренд, которого ты даже притащила с собой на собеседование, – «медведь» как бы в шутку погрозил моей девочке пальцем. – Что у вас любовь-морковь и все дела. За пределами офиса, в свое свободное время, ты можешь любить хоть пятнадцать, хоть двадцать парней. От всех двадцати принимать в подарок конфеты и цветы, со всеми двадцатью спать. У нас с тобой не «любофф» – (именно так козел-директор исказил святое слово «любовь») – а деловые отношения. Ты ложишься под меня с раздвинутыми ножками. А я плачу тебе хорошие деньги – какие, я уверен, твой парень в жизни не заработает, ни в лотерею не выиграет… Я доступно объясняю?.. А теперь давай перейдем к заключительной части собеседования. На лицо ты – милашка, но я должен убедиться, что и в фигуре твоей нет никаких изъянов. Раздевайся. Попозируй-ка в нижнем белье, а затем без оного. Твоему парню, конечно, тоже будет интересно посмотреть. Хотя, я уверен, он не раз обследовал твое тело вдоль и поперек.

И гнусный директор, в энный по счету раз, расхохотался, как вонючая гиена.

Оскорбленная Ширин заплакала.

Возможно, когда она, глядя «медведю» прямо в глаза, задавала вопрос о своих обязанностях, она в самом деле думала разоблачить грубую похотливую скотину. Сорвать с Савелия Саныча полумаску гостеприимного начальничка, угощающего соискательницу кофейком. (Впрочем, эта полумаска почти и не скрывала истинную похабную физиономию мерзавца-гендиректора). Но моя милая была не готова к тому смешенному потоку грязи, наглости и цинизма, который обрушил на нас «медведь» своими последними тирадами. Ни одной девушке – от мечтательной студенточки-девственницы до потрепанной жизнью, ка парус ветрами, старой проститутки – не хотелось бы впитывать ушами такие змеиные слова, какие пришлось выслушать моей любимой. Моя девочка старалась держаться. Но слезы лились и лились из милых глаз, стекали по нежно-смуглым щекам.

Почему я до сих пор откладывал свой «тигриный прыжок»?.. Наверное, я трусоват. И потому на протяжении всего собеседования сидел со стиснутыми зубами. Но теперь вонючий эротоман директор переступил все границы, которые даже грабитель, сохранивший капельку человечности, соблюдает при общении с женщиной. Савелий урод-Саныч заставил мою возлюбленную плакать. Своими мерзкими, похожими на рвотную массу, словами он замарал чистую душу Ширин.

Я сдавленно зарычал от нравственной боли, будто и впрямь преобразился в тигра. Как серфингист, оседлав прихлынувшую могучую волну собственной ярости, я с размаху метнул чашку и блюдце в рожу Савелия Саныча. Брызги кофе взметнулись хвостом небольшой кометы.

Случайно негодяй-директор склонил голову в сторонку – чашка пролетела в миллиметре от уха «медведя» и разбилась о каменный фаллос голяка-Аполлона. «Медведь» только захлопал глазами, с щенячьим удивлением уставившись на меня. Надутому, как петух, господину директору, видимо, и вообразить было не под силу, что в него – самого Савелия Саныча – швырнут чашкой. Да еще в том самом – похожем на элитный секс-шоп – кабинете, в котором «медведь» привык стягивать трусики с девушек. У вонючки, должно быть, извилины выпрямились от когнитивного диссонанса.

А я уже заскочил на стол, отделявший нас с Ширин от гендиректора. Ногою спихнул на пол компьютер. У все еще не оправившегося от шока Савелия Саныча только челюсть отвисла. Я подумал: старый извращенец не достоин даже удара кулаком. И, как футболист по мячу, что называется «со всей дури», врезал по изумленной и испуганной, с приподнявшимися бровями, физиономии «медведя» ботинком. Я не мог предугадать, что мой удар окажется по-настоящему сильным, как если бы я в течение нескольких лет брал уроки кун-фу в шаолиньском монастыре. Раздался грохот: Савелий Саныч повалился вместе со своим креслом-троном.

Распростертый на полу, «медведь» поднял квадратную башку с бараньей шевелюрой и выплюнул кровь и пару зубов. Я мог полюбоваться на последствия своего первого, сделавшего бы честь и мастеру каратэ, удара. Но я не медлил и секунды – я спрыгнул со стола, обеими ногами приземлившись на живот уродца-директора. Мой враг издал неопределенный звук – напоминающий то ли кряканье, то ли протяжное «а-а-ах». А я принялся самозабвенно, почти с наслаждением, топтать супостата ногами. Я наступал уроду на лицо, пинал под ребра и промеж ног. Прыгал на объемистом животе Савелия Саныча, как на батуте. Беспомощный и похожий на толстую сардельку крутой господин директор только корчился, прикрывал голову руками и нечленораздельно мычал. По подбородку «медведя» размазалась вытекающая изо рта густая темно-красная кровь. Если б Савелий Саныч поднялся под метеоритным дождем моих пинков и буром попер бы на меня – мне пришлось бы худо. Что я, дохляк, последний раз дравшийся только в школе – мог противопоставить шкафу с толстыми, как сосновые стволы, ручищами?.. Великан-гендиректор раздавил бы меня, как бегемот лягушонка. Но я не давал врагу опомниться. Я беспощадно лупил «медведя» – так, будто тот был мешком картошки. А Савелию Санычу оставалось только кряхтеть и пердеть от боли и унижения.

– Дорогой!.. Хватит!.. Перестань!.. – потянула меня за руку не на шутку обеспокоенная Ширин. – Ты его убьешь!..

Но я был опьянен схваткой. Море моих возмущения и гнева еще дыбилось достающими до неба волнами. Продолжая жестоко топтать «медведя» – как фазан покусившуюся на яйца небольшую змею – я хрипло ответил моей девочке:

– Этот гад оскорбил тебя!.. Он заставил тебя плакать!.. Я этого так не оставлю.

– Хватит!.. Прекрати!.. – вновь воскликнула моя милая. – Я не хочу, чтобы ты попал на скамью подсудимых за убийство или «причинение тяжкого вреда здоровью»!..

Но моей девочке пришлось повторить свое «хватит» не один раз. Только когда она выпалила отчаянное: «Ты сядешь в тюрьму и оставишь меня одну?!» – я немного остыл и на шаг отступил от ненавистного гендиректора. Тот переваливался с боку на бок и поскуливал, как битая собака – которой, впрочем, и был. Из пасти этого пса выпало еще два зуба. Кажется, до установки имплантатов Савелий подлец-Саныч будет шамкать, как восьмидесятидевятилетний дедушка, и питаться исключительно бульончиками, манной кашей да банановым пюре.

– Пойдем, пойдем!.. – торопила меня моя красавица.

Я не удержался и, набрав побольше слюны, от души плюнул на растрепавшуюся баранью шевелюру поверженного старого развратника. Савелий Саныч попробовал вытереться рукавом, но только размазал мою слюну по своим вьющимся волосам. Я демонстративно повернулся к директору спиной: я уверен был, что «медведь» не посмеет ни ударить меня сзади, ни толкнуть, ни даже дотянуться до кнопки вызова охраны. Не торопясь, я подошел к стеллажу и легким движением руки смахнул с полки похабные статуэтки. Сатиры, сжимающие в объятиях нимф, обнаженные индийские апсары, египетские танцовщицы в наряде, состоящем лишь из золотой повязки вокруг бедер – попадали на деревянное покрытие пола. Те фигурки, которые были из фарфора или цветного стекла – рассыпались на мелкие кусочки.

Со стороны Савелия Саныча раздался надрывный вой. Я оглянулся: господин директор – еще пять минут назад важный и гордый, как индюк посреди целого гарема индюшек – сидел на полу рядом с перевернутым креслом и, опершись спиной о статую Аполлона, плакал. Да, плакал – как изорвавший единственные парадные штаны деревенский мальчишка, которому строгая мамаша всыпала по первое число. По-видимому, раскоканные порно-безделушки стали для «медведя» последней каплей (да и у компьютера – как я заметил – разбился экран). Пострадал не только босс, но и имущество компании. Материальные потери, подразумевающие денежные траты, для крупной бюрократической шишки еще более чувствительный укол, чем физическая боль или унижение.

Подрастерявший спесь Савелий Саныч сидел на полу, оплеванный и жалкий, с размазанной по нижней губе и подбородку темной кровью, тер кулаком глаза и всхлипывал. Всхлипывал так, как будто чем-то подавился. А по толстым щекам змейками сбегали слезы. Зрелище было отвратительное.

Насколько же огромная разница – плачет ли твоя любимая нежная девушка или двухметровый широкоплечий амбал, который похож на циклопа Полифема (даром, что двуглазый) да, вдобавок, занимает пост генерального директора!.. Свою милую тебе хочется прижать к груди, как маленького пушистого котенка. Успокоить горячими поцелуями и заслонить от всего мира. За свою милую ты готов драться, убивать и даже умереть. А рыдающий «Полифем»? Он способен вызвать у тебя только презрение и гадливость. Единственное, что тебе придет на ум относительно этой скотины – еще раз вмазать ублюдку с ноги.

– Идем!.. – настойчиво звала меня Ширин. – Ты уже защитил меня.

Она снова потянула меня за рукав.

Да, моя звездочка была права: надо идти. Савелий Саныч может-таки, утерев сопли, связаться с охраной, которая задержит нас на выходе из офисной высотки. Неизвестно, в какую историю мы тогда вляпаемся. Хорошо, если ЧОП-овцы окажутся ленивыми и ограничатся тем, что погрозят нам электрошокерами да скажут парочку нелицеприятных слов. Но возможен и худший сценарий: обратив внимание на то, что моя девочка – нерусская, подколодные змеи-охраннички звякнут в миграционную полицию. Бравый полицейский наряд немедля примчится. Ну конечно, конечно!.. Бедная восемнадцатилетняя девушка-мигрантка – это же дамоклов меч над национальной безопасностью!..

Я нервно скрипнул зубами. В мозгу пронеслась не раз посещавшая меня мысль: в какой бы переплет мы с Ширин ни попадали, моей любимой приходится в тысячу раз хуже, чем мне. Мало того, что я парень, привыкший, к тому же, получать от жизни тычки, а моя возлюбленная – хрустальная куколка. Нельзя забывать: я полноправный расейский гражданин, я у себя на родине, а моя девочка – приезжая, безработная, без пяти минут нелегалка с истекающим сроком действия визы. Что если правда, по зову негодяев-охранников, нагрянет миграционная полиция?.. Дебиловатые жандармы не будут разбираться, что к чему. Они действуют по унаследованному еще с монархических времен принципу: «давить и не пущать».

Со мной они не сделают вообще ничего – лишь только глянут на адрес прописки в моем паспорте с пурпурной обложкой. Но вот увидев синий, как море, западно-туркестанский паспорт Ширин и визу, которая скоро будет просрочена – истекут пеной изо ртов, как шакалы при виде выпавшего из гнезда птенчика. Жандармы шлепнут в документы моей девочки штамп – своего рода «черную метку», с которой моя милая уже и мечтать не сможет ни о трудоустройстве, ни о том, чтобы вообще задержаться в Расее. «Черная метка» означает, что в течение трех суток ты должна сама, в добровольно-принудительном порядке, покинуть территорию унитарной расейской (банановой?) республики. Да и когда на родине тебе выдадут новый паспорт – без похожего на клеймо следа от печатки расейской миграционной полиции – ты не сможешь вернуться. Потому что тебя внесли в список лиц, чей въезд в гостеприимную хлебосольную Расею нежелателен.

Но сделать себе еще хуже – попытаться после получения «черной метки» остаться в Расее. Это поставило бы мою Ширин в положение революционерки, которой только грим и строгая конспирация не дают пропасть в шумном городе, переполненном сыщиками и филерами. Получается мутное кино в жанре несмешной комедии: наше истинно демократическое, правовое, социально-ориентированное государство с такими упорством и изобретательностью охотится за каждым битым жизнью «нелегальным мигрантом», как будто тот всюду носит с собой маленькую, но чертовски мощную бомбочку, чтобы при удобном случае подорвать царский кортеж. (Или – в современных реалиях – бронированный президентский лимузин).

Я закусил губу почти до крови и почувствовал сильную пульсацию в висках. Но странно дело: никакие думки и опасения не могли окончательно остудить мое добела раскалившееся сердце и бурливо кипящий мозг. Я оставался бьющим себя хвостом по полосатым бокам взбесившимся тигром с широко раздувающимися ноздрями и оскаленной пастью. Хотя, покорный зову Ширин, я и последовал за моей девочкой прочь из кабинета. Оставив «медведя» под статуей Аполлона – как Щелкунчика под елкой – утирать кровь, слезы и сопли, да размазывать по кудрявым волосам мою обильную слюну, мы вышли и громко хлопнули дверью.

Офис «Сочной клубнички» жужжал, как пчелиный растревоженный рой – отовсюду, из-за каждой перегородки, на нас распахнутыми глазами глядели озадаченные и любопытствующие клерки. Дамочки удивленно поднимали подкрашенные брови, а сбитые с толку мужчины теребили кончики своих галстуков или белые воротнички рубашек. По-видимому, у кабинета Савелия Саныча были достаточно тонкие стены – и офисный народец хорошо слышал грохот от падающего кресла, а затем кряхтенье, вздохи и плач своего босса.

Интересно: что должен думать и чувствовать серенькая мышка менеджер, привыкший лебезить перед грозным, как крыса, начальником – когда этого начальничка не по-детски отпинали и заставили реветь, как малолетнюю девчонку?.. Для офисных рыцарей и дам «Сочной клубнички», еще даже не знающих всех подробностей скандала, крушение Кроноса, т.е. Савелия Саныча, имело эффект большого взрыва. Бледные перепуганные клерки переглядывались и перешептывались. То снова уставляли глаза на нас с Ширин, ступающих неторопливо и гордо, будто конкистадоры по завоеванной столице ацтеков. Да, моя красавица, как и я, шагала с высоко поднятой головой и дерзким взглядом. Будучи дальновиднее меня, милая, конечно, успела подумать обо всех возможных последствиях моей драки с Савелием Санычем. Но прямо сейчас, держась со мной за руку, Ширин ничего и никого не боялась. Ни жандармов, ни самого черта с хвостом и рогами. Лучистый, полный огня, взгляд моей девочки как бы говорил: «Мой мужчина меня защитил».

Клерки суетливо расступались, давая нам проход. Они все, разумеется, поняли: господин гендиректор хотел обзавестись новой любовницей-секретаршей, но – как бы это помягче сказать? – жидко обкакался. Завтра-послезавтра по офису, как масло по сковородке, растекутся слухи и о компьютере с разбитым монитором, и о раскоканных статуэтках. О том, что воображавший себя грозным божком «медведь» был позорно свален вместе с креслом-троном, получил изрядную порцию крепких пинков и потерял свои передние кроличьи зубы. Кое-кто из менеджеров будет охать и качать головами, негодуя на «понаехавших азиатов» (со мной была нерусская девушка, значит – по обывательской логике – во всем виноваты «проклятые чурки»). Но найдутся и такие, которые будут хихикать в кулачок и потихоньку перекидываться репликами: «А начальничку-то нашему здорово начистили рыло» – «Ага. Выбили из нашего главнюка немного спеси, как пыль из бабушкиного матраса».

Я с презрением и с не до конца утоленной жаждой мести смотрел на клерков. Так ворвавшийся в загон леопард на сотую долю секунды застывает с горящими, как жаркие угли, глазами, прежде чем начать рвать и потрошить жалостливо «мекающих» коз. Дрожащая, как овечий хвост, Изольда Ивановна, беспрерывно вздыхая, со стаканом воды протискивалась в направлении кабинета Савелия Саныча. Преданная боссу, как карманная собачонка, офис-менеджер верно унюхала, что господину директору, как никогда, требуется помощь.

Офисный планктон вжимался в стенки – не переставая таращиться на нас с Ширин с таким видом, как будто над головами у нас торчали рога или сияли нимбы. Я взглядывал на растерянных клерков – как черкал бритвой, так что те опускали глаза и втягивали головы в плечи. Врезав ногой в морду Савелия Саныча, я переступил невидимую грань. Надо было, как только чертов директор начал выплескивать на нас (а вернее, на мою милую) свои эротические фантазии, встать, с холодной вежливостью объяснить, что работа в «Сочной клубничке» моей девочке не подходит и, не дожидаясь реакции, уйти. Тогда бы нам не пришлось волноваться по поводу охранничков, миграционной полиции и «черной метки». Но сделанного шага не отменить: я пересек черту.

Теперь я жег офисных дядечек глазами. И мне хотелось – да, хотелось!.. – чтобы один из этих женоподобных увальней осмелился бы что-то вякнуть против нас с Ширин, загородил бы нам дорогу. О, тогда бы я, с лихостью индийского воина-раджпута, ринулся бы в новый бой. Как итог: перечень корчащихся на полу ублюдков пополнился бы еще на одно имя. Я верил: какого угодно длинного или пузатого клерка я свалю с такой же легкостью, с какой расправился с Савелием Санычем.

Если «пострадавшие» заявят на меня (хуже, если и на мою девочку) в полицию – государственная кара будет примерно одинаковая, независимо от того, только ли из «медведя» я вытряс пару кило дерьма, или, в придачу, и из другой крысы.

Мы проходили мимо офисной кухни, откуда знакомо веяло запахами гречки и вареной рыбы. Вспомнив что-то, я остановился, отпустил руку моей милой и сказал:

– Ширин, родная. Подожди меня пару минут.

На лицо моей любимой набежала тень тревоги. Но все-таки моя красавица еле заметно мне кивнула. Пружинящими шагами, как снежный барс подкрадывается к горному козлу, я прошел на кухню. Я не ошибся. Рыжий клерк в узких бежевых брючках – тот самый, который восклицал про «классную задницу» – все еще сидел и уплетал свою гречку с рыбой, попутно беседуя с двумя офисными барышнями. У одной барышни на тарелке была красная семга, у второй – вареная куриная грудка без кожи да овощной салат. На кухне, по-видимому, не уловили гам, который поднялся вокруг нас с моей девочкой. Рыжая морковка что-то весело рассказывала дамам, а те улыбались, с притворной скромностью отворачивались и тоненько хихикали. Наверное, Рыжий травил пошлые анекдоты. Чего можно ожидать в таком борделе, как «Сочная клубничка»?..

Я подошел – сутулясь, как борец в начале схватки – к сидящему на стуле Рыжему. Ни слова не говоря, схватил тихо ойкнувшего клерка за волосы и развернул урода ко мне лицом. Менеджер сопротивлялся меньше, чем картонная кукла. Должно быть, в мою пользу сыграл эффект внезапности. Да и кто из белых воротничков мог предполагать, что в офисе, где ты перекладываешь бумажки с правой стороны стола на левую, зависаешь за компьютером и литрами хлещешь капучино – тебя могут отмутузить?..

Не отпуская рыжих волос, свободной рукой я со всей силой двинул клерку кулаком по носу. Раздался хруст. Рыжий сложился в четыре погибели, глотая воздух, как выброшенный на берег окунь. Из ноздрей дурака бежали струйки крови. Две дамочки задергались и завизжали, роняя ножи и вилки. У одной мадмуазели даже перевернулась тарелка с куриной грудкой и тушеными овощами.

– Вот тебе «классная задница», подонок!.. – выпалил я, по-прежнему сжимая и чуть ли не выдирая рыжие, как беличий хвост, волосы своего беспомощного противника.

– Отпустите меня… – простонал «белый воротничок».

На заднем плане продолжали визжать дамочки. Но они почему-то не уносили ноги из кухни. Видимо, поняли: я не поднимаю руку на женщин. А мне доставляло какую-то звериную радость то, что я расправляюсь с обидчиком Ширин при свидетелях. Публичное унижение – это часть наказания, которое настигло любителя девичьих ягодиц.

– Ах, тебя отпустить?! – прорычал я, за волосы поворачивая клерка обратно к узкому столу, на котором стояла тарелка с рыбой и гречкой.

Я с силой окунул пошляка мордой в эту самую тарелку – и только тогда убрал руку от волос Рыжика. Но экзекуция на этом не закончилась: я сразу же, резким ударом ноги, выбил из-под «белого воротничка» стул. С перемазанной в гречневой каше лицом, клерк растянулся на кафельном полу. Тарелка, которую менеджер, падая, зацепил носом, разбилась у моих ног. На полу сложилась куча из гречки, рыбьих кусков и голубоватых осколков тарелки. У меня промелькнула даже излишне садистская мысль – заставить Рыжего, как пса или свинью, жрать с пола. Но я побоялся, что менеджер проглотит осколок тарелки и поранит себе кишку. Это не входило в мои планы. Не хватало еще, чтобы нас с Ширин обвинили в непреднамеренном, а то и в преднамеренном, убийстве. (Директора и клерка бил только я. Но не надо быть астрологом или гадателем из «Нострадамуса», чтобы предсказать: заодно со мной – виноватой сделают и мою любимую. Моя милая – нерусская, не-христианка и, вдобавок, мигрантка. И потому – «виновата» перед судебно-полицейской расейской системой по умолчанию).

Рыжий перевернулся на живот, распластался по кафелю, прижался лицом к полу. И, прикрыв голову руками, немужским писклявым голоском взмолился:

– Пожалуйста, не бейте меня. Прошу: не бейте!..

Клерк был прямо-таки завидным «мешком картошки» для топтания и ударов ногой. Но я уже почти насытил свою тигриную ярость. Мне достаточно было, что охотник до «классных задниц» скулил, как позорный шакал: «Не бейте меня» – да еще в присутствии женщин. Теперь подлец четыреста раз подумает, прежде чем бросать замечания насчет ягодиц проходящих мимо девушек. Я двинулся прочь, в последний раз пнув жалкого клерка. Случайно раздавил тушеные овощи и куриную грудку, вывалившиеся из тарелки одной из дам. И, на секунду скосив воспаленный чешущийся глаз на перепуганных мадмуазелей, покинул кухню.