Марта

? Тут такое диво, – начал оправдываться, – что с одного бокала вина распустило. Выпил больше, чем надо, вот и молол языком, что ни попадя, а ныне отвязаться не могу от бабы горячей. Прицепилась, что муха до браги. Но сейчас все, – решительно освободил ладонь. – Прощай, зазноба потускневшая.

? Как? Не бросай! Я же все тебе отдала. Все, что в сумочку вмещается. Ты же в мою жизнь вчера сам вполз!

? Не гунди, кобыла перезревшая! Лучше погляди в зеркало на себя, рот кровавый нараспашку, язык на плечо. Кошелек раскрыла, пальцы в перстнях растопырила, любовь и увязла; а рот разинутый, она оттуда – и нет ее. Забудь. Прошу, пока по- доброму.

Трофим, оглядываясь, направился к сцене.

Вирена, брови в кучу сведя, от обиды такой сотрясаясь мелкой дрожью,

? Ругательское обращение со своей почтенной особой не потерплю. Думаешь, если я нежно воспитана, то не смогу ответить похабно?

? Попробуй? – погрозила ехидно, – гляди, выведешь меня, всем расскажу, как глупого парня облапошить хочешь, затащить в постель за цацки свои поганые. Куплю-продажу любви она здесь устроила. Оглянись вокруг, видишь, какими глазами глядят остальные дамочки. Ревность – тетка грозная. Они живо заставят тебя рылом землю рыть. Без этой жуткой кастрюльки, что на голове и без гривы своей лошадиной останешься.

Поднялась и ушла, решительная и довольная.

? Ф-фы, ф-фы, – запыхтела Вирена и, отдышавшись, накинулась на безответного мужа. Долго донимала его своими наставлениями, но тот по обыкновению своему молчал, довольный, что жена напрочь забыла о ночном происшествии.

***

Марта же присела скромно за дальний столик, заказала рюмочку вишневки и стала с любопытством оглядываться по сторонам. Как всегда, зал переполнен, особенно много женщин, разных возрастов и положений. Они умиленно глядели на своего кумира и старательно хлопали после каждой песни, горячо переговариваясь между собой. Концерт подходил к концу. Трофим пошептался о чем-то с гитаристом, отыскал ее глазами, и они направились к ней.

? Подарите мне вечер, лишь один только вечер. Проявите участье, так волнуется кровь. И задую я свечи, обниму вас за плечи, захмелею от счастья, подарю вам любовь. Подарите мне вечер, – пел сладко так, так трогательно, встав перед нею на колени, взяв ее ладонь в свои руки, глядя в глаза. – Я отдам свою жизнь.

Марта, не отрывая ласкового взгляда, поднялась и запела в ответ.

Поначалу со всех сторон недовольно зашикали на нее, а кто-то из присутствующих дам даже возмущенно пригрозил. Молодка, не обращая внимания, продолжала петь. Трофим подхватил знакомые слова. Окружающие поняли, эта перекличка стала дополнительной забавой. Марта пела так хорошо, а вместе с Трофимом так ладно, что невольно таяли сердца слушателей.

Жадные губы. Робкие взгляды.

Трепет желаний в жгучей тиши.

Ах, эти ночи, милые очи,

Радость и мука грешной души.

Слова романса знали многие, с удовольствием подхватили незатейливый мотив, и вот уже слаженный хор поет о прекрасной любви мужчины к обожаемой женщине. Последние звуки еще дрожат в воздухе, эхом растворяясь в гулком помещении, а Марты и Трофима уже нет. Ушли к себе наверх.

Воцарилась тишина. Тягучая. Напряженная и недовольная. Фанатки боготворят одиноких кумиров, тогда еще есть надежда, что, когда-нибудь он все же обратит свое драгоценное внимание на любящее сердце и поймет, что это его судьба. Надежда греет их чувства.

? За что болею, за что пропадаю, прямо не знаю! Поглядите, люди добрые, на меня, ведь, видная же я, пристойная женщина! Все у меня есть! И дом большой и возле дома всего не перечесть! Могу налево и направо днями сорить деньгами. Но мне скучно! Мне так грустно! А они, эти, с позволения сказать, любовники, так беспардонно повелись со мной, швырнули в лицо мою любовь и так жестоко заляпали обидой! Сидит в груди пиявка черная, сосет так больно!

Хотела разбавить жизнь унылую свою терпкой радостью любви красивой и что взамен? Перешла, стерва коварная, дорогу, увела милого моего, ненаглядного. Что нашла вчера у себя в саду – не сберегла! Разбились надежды на счастье личное. Как не задохнуться от ревности! Ну, зачем, бабоньки, мы таких красивых любим? Видите, какая у них любовь неверная!

Прошу вас, не судите строго за желания, за поступки. Дни мои уже горчат осенним дымом, да страсти настоящей я так и не изведала. А как хотелось! Если б он сейчас ко мне вернулся, я бы, недолго думая, простила. Ох, уж эти мужики! Как они портят нам кровь! От взглядов жгучих ихних она так закипает! Давайте выпьем за них, за любовь! Я угощаю! Знать судьба моя такая, что я заложница своего сердца! Человек, вина нам!

Эх, бабоньки, горько-то как! Впереди в жизни ничего не вижу, лишь тьма кромешная. Если бы вы только знали, как сладко кружилась голова от слов его, как бегали в душе мурашки, а он меня нисколечко не любил.

Обронила вчера золотое колечко.

Плачет душа, волнуется кровь.

Сердце- то ноет, так стонет сердечко!

Больно ему, обманула любовь.

Запела обиженная Вирена. – Полынью горькою пропитаны дни будущие. Закатилось колечко, уже не достать.

***

Марта предложила чаю, Трофим отказался. Ему было сейчас не до чаепития, сидел на диванчике, любуясь любушкой. Ах, какая женщина и она рядом! Сердце замирало в сладком предвкушении. Мелкой дрожью трепало тело.

Хозяйка чувствовала себя неловко. Для чего разыграла эту глупую комедию там, внизу? Женская душа – непостижимая тайна, не разгадаешь ее, не поймешь; полна лукавства и коварства. Как часто, не задумываясь, сами того не ведая, игрою слов, манящим взглядом пытаемся увлечь того, кто нам не очень по сердцу, а то и совсем не нужен. Так и здесь, царапнула сердце ревность коготком своим, вот и затеяла бесполезный спор, парню подала пустую надежду.

Вон сидит, сердцем мается, а на лице такое блаженство. Пусть и непонятно зачем, да ладно, в обиду его не дам. А эта дура, ворона облезлая, любовью замороченная, таскала бы потом за собой везде парня глупого, сделала б из него посмешище на весь мир.

? Как тебя угораздило с Виреной сойтись?

? Вчера вечером петуха у них в саду ловил. Там и встретились.

? Снова путаешь свое с чужим, на кой тебе ее петух? – вскинула удивленные брови.

? Я же, как ты советовала, к старухе покойной на кладбище ходил с ним.

? Надо же, совсем из головы вылетело. Ну и как? – Живое лицо ее расцвело лукавой усмешкой. – Пригодился он тебе?

? Не потребовался он им, побрезговали, слишком, наверно, худой и тощий оказался. Утром очнулся, а петух рядом дрыхнет. Вокруг никого. Тихо так, будто бы и не было ничего.

? А сам-то?

? Как видишь, живой пока. Думал уже, что пробил мой последний час, столько страсти там натерпелся, ума не приложу, как жив остался.

? Будет вперед наука, как по бабам шляться, а петух нужен был для определенного ритуала. Тебя пригласили на кладбище не просто так, а с назначенной целью. Видно, душа твоя кому-то срочно понадобилась.

Когда же после полуночи начинает вся эта нечисть из своих укрытий и щелей могильных вылезать, должен был ты просто немного сдавить птицу, что, конечно, разоралась бы, и отродье это нечистое тотчас бы и сгинуло.

? Толком не знаю, как получилось на самом деле, я так напуган был, что все, словно в тумане, помню. Кто-то кричал, это точно; хотя, уже и не пойму, кто больше вопил, я или еще кто, главное, больше меня никто не разведет, не обманет.

? Может, наконец, поумнеешь. Надо же, беспутный какой! Где рос и кто тебя только уму-разуму учил?

? А, никто. – Пропел, явно дурачась, ? Ни избушки, ни угла, словно пес бездомный я. Эх, судьба моя, судьбина, мать моя – злая чужбина. Ветер буйный – мой отец. А я, бедный молодец. За душою ни гроша и в карманах не шиша. Нет ни серебра, ни злата. Небом крыта моя хата. Полем огорожен двор. Сроду не залезет вор. Пусто, глухо в доме том. Лишь тоска там за столом.

? Хорош зубоскалить. – Марта заинтересовано присела рядом. Повернулась вполоборота, поджав ноги под себя, положив руки на спинку дивана, голову на них склонив, удобно нырнув телом в мягкий ворс. – Расскажи о себе нормально, без примеси вранья, без фальши.

Поначалу весь вспыхнул от близости такой. Потом помрачнел, задумался и тихо, не спеша начал свой рассказ.

? Бед и невзгод мне с лихвою отмеряно. Сколько себя помню, одни горести кружкой хлебал, у сиротства в тоскливом плену малолетство мое пролетело. Мать моя рано овдовела: отца в пьяной драке убили, очень задирист был; а потом и сама уснула на морозе нетрезвая, да и не проснулась. Довелось на белом свете помыкаться одному. Судьба мачехой недоброю выстелила передо мною годы, изглоданные голодом и холодом, казалось, конца и краю не было дорожке этой горбатой.

С раннего утра до позднего вечера, день-деньской вьюном виться надо было; то срочно подать что-то, то немедленно отнести кому-то, то весь сор вымести. Хозяину что, было бы ухожено да лажено, а там хоть черт родись. Чем я кормился, во что одевался, не его забота, да и ничья. Сам себе жил.