Превратности судьбы

Элли заметила, как отец трепетно жарил зерна кофе, молол их на кофемолке, варил кофе. Восхитительный аромат шел по всему дому. Отец знал в этом деле толк. Он любил кофе варить, пить его и угощать им гостей. Если, конечно, это был настоящий кофе.

Путь к нему в жизни отца был длинным, слишком долго он был лишен этого удовольствия. В ссылке в Сибири не было кофе, отец пытался жарить хлеб, какие-то корешки, чтобы хоть как-то компенсировать его отсутствие, но это, конечно, было невозможно.

Мы заказывали зерновой кофе знакомым, иногда его привозили из Москвы, иногда из Ленинграда с оказией. По тридцать девять рублей кофе горохом отдавал, а по сорок пять – вот тот был настоящий кофе.

Какое бы ни было трудное время, мы всегда два раза в день пили кофе. Это был семейный ритуал. Отец сделал специальную жаровню с длинной ручкой, тогда в шестидесятые годы еще зеленый зерновой кофе продавался, его надо было жарить.

К нам домой даже приезжала съемочная группа с телевидения, из редакции финского национального вещания, и отец показывал, как надо правильно жарить и варить кофе. Целая передача об этом прошла по телевизору.

Перед отъездом Элли сказала: «Писать письма мне некогда, я буду каждый месяц в определенный день отправлять вам посылочку с кофе. Вы будете знать: если получили посылку, значит у меня все хорошо».

И вот каждый месяц тринадцатого числа много лет подряд мы получали посылку с кофе. Именно это число было выбрано, возможно потому, что у отца День рождения был 13 мая. Если выходной день выпадал на это число, и почта была закрыта 13-го, то получали 14-го.

Однажды я сходила на почту, а посылки нет. Я набрала номер телефона Элли, мне сообщили, что она умерла.

Кауко и Инга

Получаем как-то письмо из Хельсинки от Кауко и Инги Хейкккиля. Они писали, что Элли Стенберг рассказывала им, как хорошо отдохнула у нас в Деревянном, они просили отца сделать им вызов, хотели тоже приехать хотя бы повидаться.

Познакомились мои родители с Ингой и Кауко в 1925 году в Ленинграде, когда Кауко преподавал в Коммунистическом университете национальных меньшинств Запада, а его будущая жена Инга училась там на третьем курсе.

Инга – крупная шведка, очень шумная, веселая и общительная, она в совершенстве владела восемью иностранными языками, работала в консульствах разных стран.

Кауко – высокий, худой, сдержанный финн, преподавал в университете, занимался научной работой.

Несмотря на большую разницу в возрасте они поженились. Счастливо прожили вместе много лет. Их взрослый сын учился в Германии.

Отец снова обратился за разрешением на вызов к Ивану Михайловичу Петрову, тот ответил: «Если вы создадите супругам Хейккиля такие же условия как для Элли Стенберг, то приглашайте».

Я тогда была сопровождающей, встречала и провожала зарубежных гостей. На Промкомбинате меня всегда отпускали с работы, когда к нам приезжали иностранцы.

Я встретила Кауко и Ингу в Петрозаводске, мы доехали до Деревянного на обычном рейсовом автобусе. Остальные пассажиры поглядывали на них с нескрываемым интересом. Все мы – граждане СССР тогда каждого иностранца воспринимали как существо с другой планеты. Казалось, что все иностранцы сказочно богаты. Возможно потому, что они были свободнее в поведении, увереннее в себе, а кроме того хорошо одеты и могли потратить немыслимые по нашим представлениям деньги.

У нас на отдыхе Инга и Кауко проснутся рано утром, сделают зарядку, прогуляются в лесочке неподалеку и идут завтракать.

Они много времени проводили в разговорах с родителями о прошлом, тюрьма и в их жизни занимала значительное место. Кауко был членом Социал-демократической партии Финляндии с 1921 года, заслуженным ветераном рабочего движения.

И Кауко, и Инга в разное время были заключены в Финляндии в тюрьму по политическим мотивам, отбывали приличные сроки, правда там совершенно другие условия созданы для заключенных, но они не понимали разницы между финской и русской тюрьмой.

Инга была ярой сталинисткой. Она часто спорила с отцом и мамой. Инга защищала Сталина, была уверена, что он выдающийся человек и имеет право на ошибки. Но главной его заслугой считала победу в Великой Отечественной войне. Отец и мама, конечно, не разделяли ее взглядов.

В еде супруги были не прихотливы: картофель, русская квашеная капуста, рыба, грибы, ягоды и никакого мяса. Инга диктовала свои условия: поели, теперь все вместе идем гулять по берегу озера или в лес. А у нас хозяйство: козы, куры, большой огород, сад, мы не привыкли отдыхать. Живя в деревне, работали, не покладая рук, как ишаки.

Они привезли с собой невиданную тогда у нас забаву – дартс, прибили мишень к стволу сосны и каждый день устраивали соревнования по меткости в лесу недалеко от дома. Сколько же было спортивного азарта, веселого крика и шума в этих состязаниях до поздней ночи!

Кауко и Инга несколько раз приглашали нас в Хельсинки в Финляндию в гости. Приехав впервые, мы были ошеломлены размерами и комфортом их квартиры.

Когда приехали к ним в последний раз, Кауко был серьезно болен. Инга сменила квартиру. Они переехали на первый этаж. В просторной, не менее комфортной квартире, Инга сделала перепланировку. Она устранила все неудобства, чтобы Кауко на коляске мог беспрепятственно передвигаться по всему пространству огромной квартиры. Она очень дорожила мужем.

Инга работала в посольствах и консульствах разных стран и ей надарили множество памятных подарков: картин, огромных ваз из хрусталя, дерева, камня и драгоценных металлов, ценных знаковых и символических вещей, она устроила в квартире для них маленький музей. Среди его экспонатов даже была большая корзина из горного хрусталя, подаренная самой Елизаветой 2-ой, царствующей королевой Великобритании.

Я была в положении Рудиком, младшим сыном, примерно половина срока беременности уже прошла, но по моей фигуре это было еще не заметно. Тогда не принято было выставлять на показ и всех заранее оповещать о таких событиях.

Инга запекла в духовом шкафу огромную рыбу в фольге с овощами, и я никак не могла от нее оторваться. Все уже закончили есть, а я осталась у стола одна.

Инга, смеясь, сказала: «Кушай, кушай, русский Ванька кушать хочет», – заметила, что я в положении. Нас ведь тогда в России считали финнами, а в Финляндии мы были русскими.

Инга предупредила нас, что в Суоми вовсе не такая легкая и богатая жизнь, какой кажется на первый взгляд.

«Вы навестите обязательно всех родственников, но ночевать возвращайтесь ко мне. У меня есть возможность содержать вас во время вашего пребывания в Финляндии, а у некоторых из них такой возможности нет», – с финской прямотой сказала она.

Мы начали выезжать в Финляндию в начале шестидесятых годов, тогда надо было заполнять подробную анкету, полгода ждать документы и разрешение на выезд.

Племянники из маленького домика

Шло время. Наша семья уже прочно обосновалась в Деревянном, когда вдруг мы получаем телеграмму из Сибири следующего содержания: «Приезжаем в Петрозаводск, встречайте» дальше стояли дата и подпись: «Племянники».

Мы озадачились, что это за таинственные сибирские племянники у нас появились?

Наконец отец догадался, что, скорее всего подпись была не племянники, а Пиеломяки. Это была фамилия Хилмы и ее детей, наших соседей и друзей по ссылке в Сибири.

Видимо сотрудница почты в Соленом, когда принимала текст телеграммы, приняла фамилию Пиеломяки за слово «племянники».

Пришлось нам ехать встречать своих новоиспеченных сибирских племянников. Приехали они не втроем, а вчетвером, потому что дочь Хилмы – Майми родила в Сибири девочку от Томаса, бывшего моего ухажера, одного из «трех танкистов». К сожалению, совместная семейная жизнь у них не сложилась, и Томас уехал к себе на родину в Литву после освобождения.

Спустя некоторое время Хилма с детьми в Деревянном построила маленький домик чуть больше того, что был у нас в Сибири. Ну а какой дом можно построить без мужика на женские деньги? Высоту потолка измеряли по росту Валентина, сына Хилмы, получилось метр семьдесят-восемьдесят, наверное. Поселились в домике вчетвером.

И вдруг мы на наш адрес получаем письмо из Эстонии от Саара. На конверте было написано: «Для Хилмы Пиеломяки».

Он, наверное, сердцем почувствовал, что Хилма с детьми отправилась из Сибири вслед за нами в Карелию. Он знал, как сильно они были привязаны к нашей семье.

Саар писал: «Пасмурная погода дома мне надоела. Можно, я приеду к тебе? Проживем вместе до старости».

Видимо эстонская семья не приняла его после ссылки, слишком долгой была разлука. Саар спрашивал разрешения у Хилмы приехать к ней в Деревянное и остаться навсегда. Хилма в смятении то плакала, то смеялась, спрашивала у отца совета, долго думала, как поступить. Ей очень хотелось, чтобы Саар приехал. Но главное, что ее смущало, это рост Саара, он не поместился бы в ее маленьком домике. И она не разрешила ему приезжать.

Пропагандист

Кроме того, что отец, как селькор публиковался в газетах, он еще умело их распространял. Он нашел всех финнов ингерманландцев и карел, которые хоть немного умели читать по-фински, и всем им газеты выписывал. Люди не хотели подписываться на периодические издания, потому что мало зарабатывали, пенсии были небольшие. Отец их подпишет на свои средства, а потом они ему деньги возвращали, бывало, конечно, что некоторые и не возвращали.

Мы уже свыклись с этим, ведь для отца в общественной деятельности был жизненно важный интерес. Он мыслил более масштабно, не замыкался на быте и считал своим долгом популяризировать газеты, распространять финскую литературу и поддерживать финский язык.

Я спрашиваю его: «Папа, когда ты пенсию-то получишь?».

Он отвечает: «Рая, так я получил ее уже и оформил подписку на все издания».

Мама только руками разведет: «Ладно, ну что делать, как-нибудь проживем».

Мы тогда трудно жили, у нас с Казимиром уже трое детей было.