Превратности судьбы

Как-то к нам в гости приехала Майя Линд, она в молодости вместе с папой работала в Паданской школе.

Я ей говорю: «Майя, у меня ни копейки денег нет, продай, пожалуйста, эти футболки и водолазки, мои подарки из Финляндии, только маме не говори. Я не хочу ее по пустякам беспокоить».

Майя работала тогда в гардеробе Лесотехникума. Она продала финские подарки и через пару дней привезла мне деньги, но я об этом никому не говорила, родители не знали ничего.

Ира купила себе ткань на сарафан, сшила его и ходила нарядная, меняя кофточки каждый день.

Мама видит, что я хожу в том же в чем и раньше, приносит мне немного денег, рублей шесть, наверное, и говорит: «Рая, купи такой же материал, как у Иры и сшей себе такой же сарафанчик».

Я отвечаю: «Может быть попозже, в магазине уже нет сейчас такой ткани».

Мама с отцом после всех сложных жизненных перипетий не очень ориентировались в современной жизни и я старалась оберегать их от житейских и бытовых проблем. Так и жили.

Нашей с Казимиром дочери исполнилось три года. Тогда неподалеку, за нашим домом начали строить детский сад. Построили его очень быстро. Мне удалось дочку туда устроить. Я несколько лет не работала, потому, что детей не с кем было оставить. У мамы постоянно было высокое давление, но, несмотря на это, она вела хозяйство. Мы завели коз, кур, посадили сад, в огороде было много работы.

В общем, мне надо было найти какую-то работу. Однажды я зашла на почту, а девчонки на телефонной станции попросили меня временно сотрудницу подменить, она в отпуск хотела выйти.

«Мы быстро научим тебя работать на телефонном коммутаторе, это не сложно», – уверили они меня.

Ну, я согласилась конечно, хоть и временная, но работа. Очень деньжат не хватало тогда в семье. Работа посменная, но выбирать не приходится.

Помню частенько вечерами, иногда даже и ночью переговоры с Москвой заказывал Шай Вениаминович Коган, он работал в Промкомбинате инженером. У него сестра жила в Москве, преподавала в каком-то институте. Он всегда переговоры заказывал очень поздно, когда телефонные линии были свободны. Пока ожидали соединения с Москвой, мы часто с ним на разные житейские темы беседовали.

Однажды он мне сообщил: «У нас освободилось место нормировщицы в Промкомбинате, человек ушел работать в Сельский совет, иди к нам. На курсы пошлем. Зарплата неплохая. Работа не сложная. У комбината большое будущее».

Я согласилась. Приняли меня на Промкомбинате очень дружелюбно. Отправили на курсы. Я поработала, вроде понравилось. Нормирование само по себе дело не простое, надо в контакте быть и с начальством, и с рабочими. На Промкомбинате зарплата была неплохая по тем временам, и муж зарабатывал в леспромхозе. Наконец, появился финансовый просвет в жизни.

Отец теперь мог подписываться на все газеты и журналы сколько угодно.

«Один день Ивана Денисовича»

Как-то ко мне в руки попала книга А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича», прочитав, я бросилась к отцу, мне хотелось поделиться впечатлениями, хотелось, чтобы и он поскорее прочел ее.

Каким чудом эта книга просочилась через советскую цензуру и была издана, не знаю, но впечатление произвела разорвавшейся в сознании бомбы.

Отец прочитал ее и сказал: «Ну, это только цветочки, по сравнению с тем, что мы там видели».

И добавил: «Не люблю я возвращаться к тому времени, но один эпизод расскажу. Когда нас везли из Карелии в Свердловскую область, стоял уже приличный мороз. Зима наступила. Сначала ехали в поезде, а потом надо было пешком идти. Шли долго, стало темнеть, замерзли все. Конвоиры тоже устали, стали искать место для ночлега. Нашли пустой сенной сарай, куда сено завозят на лошадях, а двери большие как ворота закрывались на крепкую подпорку. Загнали партию арестантов в сарай. А надо заметить, что среди этапа были люди, арестованные еще до начала зимы. Они были в легкой одежде в пиджаках, платьях, легкой обуви. Меня забрали поздней осенью, поэтому я был в зимней обуви и одежде. Люди поместились в сарай стоя, плотно прижатые друг к другу. Так простояли всю ночь. Когда на рассвете двери открыли, заключенные, стоявшие первыми, упали. Они замерзли. Все, кто попал в середину толпы, и я в их числе, выжили. Первой работой в качестве заключенных у нас был приказ собрать и сложить трупы в одну кучу. Я их сосчитал, там было примерно шестьдесят мертвецов. Страшно было представить, что людей не ценили даже как рабочую силу, убивали, походя, просто так», – сказал отец.

Отцу часто задавали вопрос, как ему с его далеко не богатырским здоровьем удалось выжить в жестоких условиях лагеря.

Он рассказывал, что основной работой заключенных была валка и заготовка леса, очень тяжелый физический труд.

Его спасло то, что еще в юности в Финляндии он стал очень хорошим пилоставом, научился превосходно точить инструменты. Кого бы ни назначали на эту работу, никто не умел так хорошо как отец подготовить инструменты к работе.

Работать инструментальщиком в лагере приходилось по ночам. Работы хватало на всю ночь. К семи часам утра наточенные инструменты должны были отдавать в работу.

В лагере люди, которые целый день тяжело физически работали, никогда не наедались, они постоянно были голодными. Да бывало еще, уголовники отбирали половину пайки. Тех, кто сопротивлялся зверски избивали, ломали руки, ноги, ребра. Отвратительной лагерной еды не хватало, и люди шли на помойку за отбросами.

Отец туда не ходил. После ночной смены у него оставалось свободное время днем, и он с самой ранней весны до поздней осени ходил в лес на территории лагеря и находил там что-нибудь съедобное. Ел еще мягкие молодые побеги елей или сосен, выковыривал затвердевший сок, белую сладкую прослойку под корой хвойных деревьев, жевал смолу, ел ягоды до самой поздней осени, даже горькие ягоды красной рябины. Но никогда не ходил за едой по помойкам.

Он понимал, что это верная смерть. Голодные люди в лагере каждый день большой толпой стояли у пищевого блока и ждали, когда на помойку выбросят остатки еды, они собирали пищевые отходы, ели и поэтому часто болели и умирали от дизентерии.

При входе в Ивдельский лагерь висел плакат «Добро пожаловать», а заключенные, заходя строем на территорию лагеря, должны были громко петь хором: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек».

Даже мама не верила, что с таким здоровьем отец вернется из лагеря, не верила, но ждала его и замуж не выходила.

Маме тоже часто задавали один и тот же вопрос: «Почему ты молодая, привлекательная женщина, хорошая хозяйка не устроила свою судьбу с другим мужчиной? Ты же знала, что мужа посадили на десять лет, что он вообще может не вернуться оттуда. Если бы ты вышла замуж, то, наверное, тебе легче бы жилось?».

Мама отвечала: «Я всегда считала, что это было бы страшным предательством по отношению к Андрею. Если бы он заслужил то, что ему довелось испытать, то тогда другое дело. Но когда человек с чистой душой посажен в тюрьму без вины, его нельзя предавать. Поэтому я даже мысли о другом мужчине никогда не допускала».

Хотя такая возможность ей судьбой предоставлялась. Помню, в 1939 году в Подужемье, где мама работала в школе, один учитель, ее коллега делал ей предложение выйти за него замуж. Но мама отказала ему.

Мама всегда очень строго вела себя, скромно одевалась и сильно отличалась внешне от других деревенских женщин. Она прожила долгую жизнь. Умерла в девяносто два года в здравом уме и полной памяти, пережив отца на двадцать два года, по врачам и по больницам не ходила, знала, что больница вторую жизнь не даст.

Я не раз предлагала отцу отдохнуть в санатории.

Он отвечал: «Меня устроило бы единственное место отдыха – лес, где бы я шалаш построил и пожил там недельки две один, собрался с мыслями. Мне надо до ста лет прожить, у меня дел много и очень большие планы на будущее».

К сожалению, воплотить все свои планы в жизнь отцу не удалось. Умер он в семьдесят лет.

Первый раз отец отбыл десять лет заключения в лагере, второй раз за это же «преступление» ему вменили другой вид наказания – бессрочную ссылку в Сибирь.

Таким образом, получалось два витка репрессий, и когда пошел процесс реабилитации, то за первый срок его реабилитировали в Москве, а за второй срок реабилитация состоялась 8 сентября 1956 года Верховным Судом КАССР.

Феликс

Мы с мужем получили письмо из Прибалтики от друга мужа по сибирской ссылке Феликса. Он писал, что вышел в отпуск и приглашал нас к себе в гости в Литву.

Казимир сказал мне: «Надо бы к Феликсу съездить, давно мы с ним не виделись».

Я предложила ему одному ехать, но ему хотелось поехать со мной. Мы взяли с собой Алика, старшего сына и отправились на родину мужа в Литву.

Феликс и Станислава с двумя сыновьями Кестутисом и Римутисом жили на хуторе, недалеко от Каунаса в большом новом доме. В Литве деревенские дома выглядят по-другому, не так как наши.

Нас очень тепло встретили, как родных. Одну половину дома Феликс уже полностью отделал и жил там с семьей, а работа во второй половине была еще не закончена и она пустовала.

«Если ты переедешь сюда жить, я отдам тебе эту половину дома и к твоему приезду отделаю ее в лучшем виде», – сказал Феликс Казимиру.

Феликс отвез Казимира в МТС совхоза, показал технику, гараж, сельскохозяйственные машины. Вижу, Казимиру все понравилось, и он настраивается переезжать в Литву насовсем.

Родители Феликса жили тоже на хуторе, но в другом месте. Они тоже пригласили нас к себе в гости.

Когда мы приехали, мать принесла миску, налила в нее меду, нарезала свежих огурцов и говорит: «Закусите с дороги перед обедом».

Я никогда не пробовала такого необычного лакомства. Свежие огурцы с медом оказались невероятно вкусными. Очень похоже на арбуз, только еще вкуснее.

На обед она приготовила цеппелины, это картофельные клецки огромного размера с мясной начинкой, которые подала со шкварками. За время пребывания там мы много разных блюд литовской национальной кухни попробовали.