#ЗаметкиГорожанинаВпровинции. Роман, написанный в Фейсбуке

Захожу утром – на полу лужа, отец смотрит на меня испуганными глазами. Все-таки он сполз с дивана и не сделал эту лужу под себя. Я приношу ведро и тряпку, вытираю лужу.

– Пап, все в порядке, не переживай. Мы же тебя любим.

…Я разговариваю с медсестрой скорой помощи, приехавшей поставить укол.

– Я поставила ему еще феназепам, пусть поспит.

– Я боюсь давать феназепам, в инструкции написано, что снотворные нельзя при кашле и одышке.

– Уже можно. Давайте, пусть хотя бы спит. Вы же понимаете, что сейчас вы ему только этим и можете помочь.

Отец категорически отказывается пить феназепам. Я его понимаю, он не хочет последние часы жизни провести в бессознательном состоянии. Но я вижу, как ему плохо, и протягиваю две белые таблетки:

– Медсестра сказала пить две таблетки эуфиллина за раз, так будет легче.

Хорошо, что таблетки феназепама и эуфиллина похожи. Отец через силу уточняет:

– Это что?

– Эуфиллин.

Феназепам помогает уснуть на час-полтора, потом снова начинается приступ кашля и отход слизи.

…Я пытаюсь напоить отца молоком. Он уже две недели живет только на молоке – я специально размешиваю его, чтобы было погуще, не снимаю сливки. Отец с трудом делает один глоток, а второй идет обратно – на подбородок и грудь.

– Таня! – зовет он меня утром 18 сентября. Это все, что он может сказать, и даже мое имя выговаривает с трудом. Маму не зовет, помнит, что ей трудно встать с кресла и подойти.

– Да, пап.

– Не могу жить, – с трудом выдавливает он из себя.

Господи, если бы я знала, почему людям не дано умирать тихо и спокойно, когда придет их час. Почему надо корчиться от боли, ходить под себя, задыхаясь от собственной слабости и немощи.

Я глажу его по волосам:

– Пап, потерпи немножко, так надо.

Ближе к вечеру приезжает участковый врач. Отец уже ничего не может сказать, только хрипит. Тело посинело – это венозные пятна. Я теперь знаю, как это называется, – я уже не боюсь спрашивать у Гугла. Врач уезжает, я помогаю отцу лечь, берусь за ноги, чтобы поднять их на диван, – они ледяные.

…Я стою на кухне и смотрю в окно. Какой странный закат. Больше двух недель – ровно с 1 сентября – не переставая лили дожди. И вот впервые за все это время выглянуло солнце, окрасив небо в цвет малинового варенья.

…Мама закрыла отцу глаза – я не смогла. Все это время она была рядом, днем отправляла меня поспать хотя бы на часок, сама в это время была с отцом – поправляла одеяло, подавала воду и таблетки – и все это ковыляя на двух костылях. Что-то говорила ему утешительное.

…Мы сидим ночью в комнате с ней одни. Все позади. Скорая, участковый с типичной русской фамилией Семенов, который долго, очень долго пишет протокол. Затем приезжают работники ритуальных услуг, задают вопросы, которые сейчас кажутся совершенно не нужными. Когда будем хоронить? Будем ли забирать домой на последнюю ночь, чтобы попрощаться? Где будем хоронить: на старом кладбище или на новом? Нужно ли рядом зарезервировать еще одно место? Мама вздрагивает, когда до нее доходит смысл последнего вопроса.

– Резервируйте.

Отца уносят. Я мою в доме полы, а потом сажусь напротив мамы на стул у окна. Уже глубокая ночь, мы сидим с мамой и ждем – брат и дочь уже в пути. Звоню дочери:

– Оля, как там Вова, держится?

– Мам, не волнуйся, в порядке.

…А дальше снова туман – ритуальные услуги, выбор гроба, места на кладбище, венков, цветов. Мы с братом в местном ресторанчике заказываем меню на поминки. Я смотрю в его растерянное лицо – он тоже не понимает, какая разница, какие салаты нам подадут на стол и что будет приготовлено из мяса. Но раз так надо, мы делаем заказ.

Мама снова держит ситуацию под контролем – обзванивает всех знакомых отца, информирует, когда похороны, считает, кого пригласить на поминки и на сколько мест заказать ресторан. Я бы точно не смогла учесть все эти мелочи, мне бы в голову не пришло обзванивать и просчитывать. Но слава богу, что в семье есть кто-то, кто может это взять на себя.

…Наутро после похорон иду за молоком. Снова моросящий дождь и грязь под ногами.

– Екатерина Савельевна, я больше не буду брать два литра молока, только литр. Нам с мамой столько не надо. Отец умер.

Екатерина Савельевна вздыхает:

– Ах, божечки. Жалко как. А я все было любуюсь, какой аккуратный старичок.

Надо же: ей 86, отцу 76, а она его старичком. Почему-то мне в голову никогда не приходило считать отца стариком.

…Брат с дочерью уехали, мы хозяйничаем с мамой. Мама снова размышляет, чего и сколько нужно купить на девять дней, кого позвать, сколько поставить столов, где взять стулья, заставляет меня пересчитать в доме все ложки и рюмки. Меня бесят и эти разговоры, и эти бесконечные хлопоты, и этот языческий культ еды. Но мама не сдается, и я иду по деревне покупать фарш, яйца, подсолнечное масло, муку, водку. Все, что нам нужно, я не могу унести за один раз, поэтому я иду в магазин во второй, в третий раз.

Мама рассказывает, что за несколько дней до смерти отца к ней во сне приходила покойная бабушка. Стоит, смотрит, ничего не говорит.

…Очередь за справкой в загс, бесконечный моросящий дождь и грязь, которую я размешиваю резиновыми сапогами. Каждый раз возвращаюсь домой, измазанная с ног до головы грязью, – местным автолюбителям в голову не приходит притормаживать возле прохожих.

…На меня летит поленница, сверху которой я пытаюсь достать поленья. Успеваю отскочить и прикрыть руками голову, но несколько поленьев все-таки прилетают мне по спине.

…Вытаскиваю из дома тюки с вещами, которые мама вздумала перебирать сегодня, звоню в соцзащиту, чтобы приехали забрать одежду и обувь. Мне не хочется этим сейчас заниматься, но я понимаю, что мама придумала себе эту работу, чтобы прогнать лишние мысли.

…Стираю в бане многочисленные самосвязанные дорожки, которые не успела постирать летом. Не стала растапливать котел, поэтому стираю ледяной колодезной водой, пальцы немеют. За последние недели это первый день без дождя. Накидываю мокрые дорожки на забор и на калитку – чтобы просохли. Ничего страшного не случится, если калитка полдня постоит открытой. Через час обнаруживаю в огороде небольшое стадо козлов, которые с аппетитом поедают мою капусту.

…Снова разговоры о том, что приготовить на девять дней, как принести из предбанника второй стол, хватит ли стульев. Я пеку блины, жарю котлеты, мясо, чищу картошку, варю кисель. Все это по очереди, потому что напряжение в электросети выдерживает только одну конфорку.

Вова приезжает вечером, когда все уже начинают расходиться. Я собираюсь в дорогу – зачем откладывать до утра, если сегодня идет ночной автобус. Уже утром буду в городе, раньше приеду – раньше все сделаю, раньше вернусь. Мне надо купить одежду, необходимую для жизни в деревне, выяснить, что там с моим компьютером, собрать оставшиеся вещи. Вова пока займется перетаскиванием банок из погреба в подполье и ремонтом бака, в котором нагревается вода для отопления дома, – он проржавел и вот-вот начнет протекать.

Ночь, все пассажиры в автобусе спят. Уснуть я все равно не смогу, поэтому пишу в заметках на телефоне, с трудом попадая в нужные клавиши.

Глава 34. Чужое

27 сентября

Пять часов утра. Я еду в такси по еще ночному городу. После двух месяцев в деревне количество огней и светящихся витрин кажется бессмысленным излишеством. Зачем столько?

Смотрю в окно. Я знаю в этом городе каждый уголок, но этот город уже не мой. Он плывет мимо меня. И я проезжаю мимо.

Я дома. Дома? Я все еще по привычке называю съемную квартиру в Красноярске, где прожила восемь последних лет, домом. Но это не моя квартира, за 20 с лишним лет работы в школе я так и не сумела заработать на собственную. В последнее время я часто думаю о своих однокурсницах, которые боролись за жизнь, в одиночку растили детей, строили бизнес, делали карьеру, зарабатывали себе на квартиру, машину и дачу. Они молодцы и умницы, они заработали. Счастливы ли они? Я все эти 25 лет ни за что и ни с чем не боролась – зато я получала настоящий кайф от работы с детьми, вместе с ними каждый день училась чему-то новому. Верни сейчас время назад, скажи мне той, 20-летней, стоящей перед выбором, что мне некуда будет забрать к себе маму в город и поэтому придется бросить все и уехать в деревню, – смогла бы я отказаться от работы, которая приносила мне драйв, удовольствие от процесса и результата, осознание своего предназначения, то есть все, кроме денег?

В квартире пусто. Брат с дочерью вывезли мою бытовую технику и мебель. Остались только стол на кухне, диван и кровать. Не мои. Нет, я уже не дома, это чужое. Я приехала в город только для того, чтобы собрать свои последние вещи, отмыть квартиру, передать хозяйке ключи. Ну и еще чтобы прикупить кое-что необходимое для жизни в деревне.

На тумбочке нахожу пакет – в нем шлепанцы для бассейна, купальник и шапочка для плавания. Дочь оставила, когда собирала мой хлам: