Децимация

55

В этот же день вечером, после подписания хлебных договоров, в немецком штабе проходила тайная встреча генерал-фельдмаршала Эйхгорна и генерала Скоропадского. В затемненной комнате за небольшим столиком они вели беседу. На столе стояла бутылка шнапса и скромная закуска. За последнее время это была не первая их встреча. Бывший потомок запорожских козаков, командир дивизии, отличившейся в боях на Юго-Западном фронте с немцами, приближенный к царскому двору, крупнейший помещик Юга России Павло Скоропадский и пожизненно военный Фридрих Эйхгорн были, если можно так сказать, родственниками. Это выражалось в том, что их жены были сестрами из известного дворянского гнезда в России – Дурново. Поэтому между генералами существовала личная симпатия, и Эйхгорн прочил своего родственника в правители Украины. Но личные симпатии не заслоняли те задачи, которые поставил перед Эйхгорном Берлин.

Скоропадский родился в Германии и жил там до семи лет. Русский язык он освоил уже после приезда в Россию. Сейчас он учился говорить по-украински. Поэтому беседа с Эйхгорном шла на немецком языке. Эйхгорн – внук известного философа Шеллинга, выбрал военную карьеру. По молодости лет он любил щегольнуть умными цитатами своего деда. С возрастом однако понял, что и сам может сформулировать умную, а главное – емкую мысль, и надобность цитирования философских фраз деда отпала. Но на разговор двух генералов оказывала влияние большая разница в возрасте и занимаемые должности.

– Генерал, – говорил семидесятилетний Эйхгорн своему сорокачетырехлетнему родственнику, – Берлин дал добро на смену власти на Украине. Я не против смены, и сообщил об этом кайзеру. Я предложил, чтобы будущее правительство сформировали вы.

– Я об этом знаю. Генерал Гренер сказал это мне, – как он пояснил, с вашего разрешения, – чтобы я все обдумал перед встречей с вами.

– Грушевский и его компания себя полностью скомпрометировали. Следователи нашей разведки обнаружили банкира Доброго, и он завтра прибывает их Харькова в Киев. Уже есть точные данные, что он был выкраден по приказу министра внутренних дел рады… как его фамилия?

Скоропадский задумался:

– Не помню.

– Это не важно. Важен факт. На основе его мы арестуем этого министра внутренних дел, который не имеет ни полиции, ни тюрем, а заодно все правительство, и предадим их военно-полевому суду. С завтрашнего дня отменяются все гражданские суды на Украине, и будут только германские военно-полевые суды. В военное время все должно быть по-военному. Я уже подписал об этом приказ, и он завтра будет опубликован. Сегодня мы подписали соглашение с радой о поставках в Германию продовольствия. Потом был банкет. Поэтому, генерал, вы не смотрите на меня, выпейте и закусите.

– Спасибо, я сыт. Но если позволите… – Скоропадский налил в маленькие рюмочки шнапса. – Позволите, господин фельдмаршал, с вами выпить.

Эйхгорн взял поднесенную Скоропадским рюмочку, благосклонно кивнул, поднес к губам и медленно стая тянуть шнапс, смакуя его. Скоропадский брезгливо посмотрел на смакующего фельдмаршала и быстро опрокинул рюмку в рот. Он почувствовал вонючий вкус шнапса, сделанный непонятно из чего, но точно не из хлеба. Но махонькая доза растворилась во рту и лишь малая ее часть попала внутрь. «Мерзкий шнапс, кукольная рюмка!» – неудовлетворенно подумал Скоропадский и мило улыбнулся Эйхгорну.

– Так вот, – как ни в чем не бывало продолжал свою мысль фельдмаршал, ставя пустую рюмку на столик, – выполнять эти продовольственные соглашения придется вам. Сможете обеспечить их плановое выполнение?

– Приложу все усилия, – почти по-военному ответил Скоропадский.

– Готов ли форум, который передаст вам легитимную власть? Хлеборобская партия вас поддержит?

– Я говорил с председателем хлеборобской партии – Лизогубом. Он из Полтавы. Эта партия действует только в этой губернии, в других ее нет. Поэтому съезд будут представлять, в основном, полтавчане. Такая политическая узость съезда меня смущает. Кроме того, Лизогуб ставит условие, чтобы ему предоставили пост премьера.

– Пока соглашайтесь на его условие, а я попрошу нашу разведку дать мне полные сведения об этом человеке – и позже решим, какой пост он заслуживает. То, что вас изберут представители Полтавы – неплохо. Там же ваши земли, – Эйхгорн знал о своем родственнике многое. – Но на всякий случай вызовете на съезд сотни две-три своих друзей из других губерний. Вызовите лично сами. А у вас есть друзья?

– Несомненно. И не две-три сотни, а тысяча. Если вы разрешите мне пригласить их на съезд, то территориальное представительство будет обеспечено.

Эйхгорн удовлетворенно кивнул в знак согласия.

– Я дал распоряжение через своих людей, чтобы газеты как можно больше и чаще писали о вас.

– Зачем… – смущенно ответил Скоропадский. – Меня достаточно хорошо знают на Украине. Самое главное, чтобы никто не узнал, что мы являемая родственниками.

– Эта информация не должна просочиться нигде по Украине. Но в Берлине об этом знают и считают, что мы как родственники можем работать очень эффективно. А теперь давайте подумаем, какое имя дадим будущему диктатору Украины.

– Мои предки были запорожскими козаками. Один из них был гетманом в восемнадцатом веке. Наш род всегда занимал высокие посты. Я думаю, надо вернуться к старине и назвать будущего руководителя Украины гетманом. Это придало бы ему народности и популярности.

– Хорошо. Так и назовем – гетман. Царь, – так царь в России, кайзер, – так кайзер в Германии, а на Украине будет гетман…

– Нет, только не царь и не кайзер. Лучше по-народному – гетман.

– Конечно, не царь. Это я просто размышляю. У меня к вам больше нет вопросов. А у вас?

– У меня тоже.

– Налейте, герр Павел, рюмки, – Скоропадский недовольно поморщился, и это не ускользнуло от зоркого взгляда Эйхгорна. – Вы, русские, всегда хотите иметь всего больше. Налейте себе шнапса в стакан. А мне рюмку. Я уже стар, а вы молоды, вам еще многое дозволено.

Скоропадский налил себе стакан, рюмку подал Эйхгорну.

– Я все хочу спросить вас, герр фельдмаршал, как живут наши родственники в Германии. Связи у нас с ними прервались в войну. Вот и хочу все время спросить вас, но не хватает времени на личные вопросы.

– Вы правы – времени на личные беседы не хватает. Но станете гетманом, будем встречаться чаще, и поговорим о родственниках. Отвечу коротко – сейчас они живут плохо. В стране голод. Чтобы ваши родственники не умерли, вы должны дать как можно больше продовольствия. Тогда они вас будут вспоминать с благодарностью. А теперь давайте выпьем за гетмана Украины.

Скоропадский встал, Эйхгорн остался сидеть. Разгладив усы, Скоропадский в три глотка осушил стакан шнапса и крякнул. Эйхгорн с любопытством смотрел на него: «Вытрет губы рукавом или нет? Не забыл немецкое воспитание?» – думал он. Но этого не произошло. Скоропадский сел, осторожно взял несколько кусочков белоснежного сала с мясной прорезью. Одного кусочка было мало потому, что сало было нарезано по-немецки, – тоненькими ломтиками, и стал жевать. Он не сморщился, выпив стакан шнапса, не ощутил его противного вкуса, как это было немного раньше, не перевел дух, – а коротко поблагодарил:

– Спасибо, герр фельдмаршал, за заботу обо мне. Я в долгу не останусь – и отблагодарю и Германию… и вас лично.

Радость переполняла его грудь – он продолжит славную линию гетманства семьи Скоропадских. Только надо бы побыстрее освоить украинский язык – все-таки он будет гетманом Украины.

56

28 апреля 1918 года. Зал заседаний в Педагогическом музее был переполнен праздной публикой, которая, в большинстве своем, поддерживала раду. Она сидела в основном на хорах. Места в партере занимали члены Центральной рады. Сегодня проходило открытое заседание. В Киеве ходили упорные слухи, что немцы хотят разогнать раду. Многим хотелось посмотреть, как и когда это сбудется – может быть, сегодня? Было видно, что у членов рады настроение подавленное. Накануне рада провела три заседания и усталость давала себя знать. За столом президиума появился Грушевский. Вид батьки Украины был неважнецкий. Щеки со всегда аккуратно прибранной бородой обвисли, рубашка-вышиванка была смята. Все члены рады были напряжены. Рада решилась провести открытое заседание потому, что вести, полученные из Берлина были обнадеживающими – Германия заверяла Центральную раду о своей поддержке.

Когда шум стих, Грушевский приступил к рассмотрению вопросов повестки дня. От предыдущего заседания остался вопрос о гражданстве Украины. Сегодня доработанное решение лежало перед Грушевским.

– Панове, – обратился к кабинету министров и публике Грушевский, – вчера мы долго дебатировали вопрос о гражданстве. Полтора месяца назад, в марте, было принято решение, что все, кто хочет стать гражданином, должны прийти в соответствующие органы и зарегистрироваться. К сожалению, я вынужден констатировать, что, кроме членов кабинета, никто больше для принятия гражданства не явился. Сведения, полученные с мест, рисуют еще более безрадостную картину. На местах до сих пор не знают о принятии нами закона о гражданстве. При проведении этого закона в жизнь возникли финансовые трудности. Необходимо двадцать пять миллионов карбованцев из казны государства. Мы планировали, что принятие гражданства каждым украинцем будет проходить в торжественной обстановке – с хором и оркестром, и думали, что те два карбованца, которые должен платить вступающий в гражданство, будет небольшой суммой. Но мы ошиблись… два карбованца для бедняка – это все-таки много. Поэтому возникла необходимость изменения закона. Комиссия по делам о гражданстве рекомендует новый вариант закона. Вот, как он звучит: «Нет никакой необходимости накладывать на всех жителей Украинской Народной республики обязанность на свое право о гражданстве. Есть личности, которые признают себя только гражданами России. Поэтому пусть эти граждане, а они составляют меньшую часть населения, которые не хотят быть гражданами Украинской Народной республики заявят об этом. Остальные же граждане, кто не подаст такого письма-обращения, будут считаться гражданами нашей державы». Комиссия пришла к выводу, что такая процедура будет более простой… и дешевле. Согласны с такой формулировкой члены рады?

Публика оживилась. А кто же подаст заявление об отказе от гражданства? Только придурок! Остальным это просто не нужно. Все уже много веков граждане России. Если закон о гражданстве стоял на ногах – если можно так о нем выразиться, то теперь его поставили на голову. И вообще, неужели так важно рассматривать этот вопрос в такой непростой час? Есть более важные проблемы. Но кабинет министров без обсуждения проголосовал за принятие закона о гражданстве. Потом перешли к обсуждению вопроса о текущем положении. Учитывая важность вопроса, каждому выступающему было дано на выступление по полтора часа. Свою точку зрения должны были изложить все партии, входящие в состав рады.

От имени украинских социал-демократов выступал Порш. В течение часа – на полтора часа его не хватило – он достаточно полно и верно обрисовал обстановку, сложившуюся на Украине. Выступал горячо, страстно, темпераментно и, когда он произнес фразу: «Господин Эйхгорн, знайте свое место! Украиной руководим мы, а не вы!», присутствующие наградили его аплодисментами за смелость. Это была не просто революционная фраза, а призыв к какому-то, только ему понятному, действию. Поршу вынесли желто-голубое знамя и, развернув его по всей ширине своей неширокой груди, торжественно выговаривая слова, он снова повторил: «Герр Эйхгорн, знайте свое место! Слава Украине!» и ушел с трибуны.

Потом, впервые после приезда в Киев, на заседании выступил бывший голова кабинета – Винниченко. Он говорил точно полтора часа, отведенные ему регламентом. Это была красивая, теоретическая речь, в которой Винниченко с огромной глубиной обосновал необходимость возрождения украинской нации. Она явно готовилась для книги и просилась в печать. «Народ Украины всей своей историей выстрадал свое освобождение от российского империализма». О том, что галицийцы живут под игом австро-венгерской империи, он не упомянул. Он был единственным выступающим, который также затронул вопрос о необходимости социально-экономических изменений. Ему также хлопали долго и внушительно.

Потом выступили представители национальных меньшинств, проживающих на Украине – от евреев, молдаван, поляков, караимов. Все они клялись в верности Украине, полностью поддерживали Центральную раду. Особенно понравился – всем без исключения – еврейский социалист Шац. Он назвал семидесятилетнего генерал-фельдмаршала Эйхгорна «прусским лейтенантиком с нафабренными усами». Зал взорвался громкими аплодисментами, перешедшими в овацию. Все от таких фраз чувствовали себя сильными и уверенными, а зажигательные речи способствовали личному возвышению, а значит – повышению значимости Украины. Центральная рада представлялась мощной, крепко стоящей на ногах, и никакая сила, тем более немецкая, не могла ее сокрушить.

Министерская ложа вначале была полна, но постепенно министры, видимо, по государственным делам, уходили из нее.

После перерыва, в четыре часа, заседание продолжилось. Слово для полуторачасового доклада предоставили бундовцу Рафесу – от партии еврейского рабочего класса. Это было последнее выступление на заседании, и последняя речь, произнесенная в истории деятельности Центральной рады. Она была удивительно красивой. Бывший парикмахер Рафес дал анализ реального положения вещей, сложившихся на Украине. Его слова: «В море слов, сказанных сегодня к делу и не к делу…», вызвали сочувствие зала. Действительно, выступающие перед ним много о чем-то говорили, но вот где было что-то конкретное – не вспомнишь. Слова «немцы хозяйничают и не считаются ни с радой, ни ее правительством…» вызвали гневный шепот зала. Но об этом уже говорили и предыдущие ораторы – это не ново, все это знают.

А министров в ложе становилось все меньше и меньше. К Грушевскому, ведшему заседание и возвышающемуся на высоком подиуме над всеми, подошел технический работник рады и что-то прошептал на ухо. У Грушевского пенсне упало на стол. Но он молчал столько времени, сколько секунд потребовалось работнику рады, чтобы отойти от него, и произнес:

– Пан Рафес, ваше время закончилось.

Но Рафес, вошедший в ораторский раж, не слышал его слов. С неприкрытой болью в голосе он говорил:

– Я говорю это не со злорадством, а с печалью в душе…

Все присутствующие с глубокой тоской в душе ощутили безвыходность положения рады и, чуть ли не со слезами на глазах, воспринимали самобичующие слова Рафеса. Грушевский снова произнес:

– Ваше время закончилось.

– Я заканчиваю, только в заключении подведу некоторые итоги…