– Что случилось?
– Подожди минутку. Сейчас поговорю с одной знакомой.
Да, это была Кирисова Ольга Васильевна или попросту – Оля. Она работала доцентом в Луганском пединституте и была наиболее активной и маниакально-радикальной деятельницей национального движения в Луганске. Ей уже было под сорок, но выглядела она гораздо моложе – стройная, невысокого роста, черноволосая. Она была в плаще, несмотря на жаркий осенний день, и с такой же повязкой на голове, как у других – «Голодовка».
«Зрелый человек, – подумал о ней Николай. – А все еще детство кипит в одном месте. Все ей надо молодежную аудиторию да здоровых бугаев».
Он Кирисову знал давно, со студенческих лет. Большими талантами она никогда не блистала. Но у Оли было огромное преимущество перед ним – она была женщиной. В студенческие годы ее перепробовали все, – от студентов, кто не брезговал такими дивчинами, до преподавателей, которые не растеряли по возрасту свою силу. Так она окончила институт, потом аспирантуру и защитила кандидатскую диссертацию. Она была, – только официально, – пять или шесть раз замужем, но и последний муж недавно ушел от нее. Мужья были разными по возрасту: от зрелых и обеспеченных мужчин, до безусых студентов дневного факультета, лет на пятнадцать ее моложе. Но Оля долго не могла ужиться ни с одним мужем. Злые языки утверждали, что ей мужчина нужен каждые восемь минут. Когда об этом в пьяном разговоре сообщили Николаю, он пытался даже возражать – может, ей мужчина нужен каждые десять минут, но собеседники стояли только на цифре восемь. Теперь среди голодающих студентов ей было привольно. Она должна была чувствовать себя, как матка в улье в окружении трутней. Но на что не пойдешь ради идеи! Где появлялась Оля, там всегда царствовал обман, скандал, сплетни. В конце перестройки она много печаталась в местных газетах. Это были статьи из западноукраинских националистических газет, переведенные один к одному на русский язык, но подписанные фамилией ее первого мужа – Кирисова. На украинском языке прессу в Донбассе мало кто читает. Она страстно стремилась в большую политику, была городским депутатом. Агитационные афишки с ее изображением накануне выборов гласили, что она беспартийная, православная, прекрасный семьянин. Но как только ее избрали в городской совет, она объявила, что является членом конгресса украинских националистов и УНА–УНСО, верна униатской, греко-католической, церкви. Выступая по местному телевидению, она заявила, что происходит из древнейшего боярского рода, который даже старше царской семьи Романовых. Это вообще-то неудивительно, нынче многие стали искать генеалогические корни в княжеских, маршальских и других именитых родах. То, что ее девичья фамилия была Мастеровая, она разъясняла просто – дедушка, скрываясь от сталинского режима, поменял благозвучную фамилию Барятинских на пролетарскую – Мастеровой. В студенческие годы ее так и называли ласково – фабрично-заводская девчонка. А какими крылатыми фразами малоизвестных или вообще неизвестных философов она сыпала – удивительно! Редкий профессионал-философ читал их произведения, а может быть, и слышал о них. Совсем недавно ей стало мало звания городского депутата, и она захотела стать депутатом верховной рады. Баллотировалась во Львове. Но ее там физически побили сторонники другого кандидата – не лезь со своим восточным рылом в западный ряд!
Поистине, прав известный философ, утверждающий, что у женщины, стремящейся в политику, не все в порядке с половыми органами. Кирисова полностью подтверждала его великую мысль практически.
Николай ненавидел ее. Собственно говоря, такая же реакция на него была и у нее.
Он подошел ближе к Кирисовой и с ехидством спросил:
– Оленька! Ты снова вся в борьбе?
Кирисова вспыхнула от ненависти. Было видно, как ее смуглое лицо покраснело. Оно перекосилось от злости и сквозь крепко стиснутые зубы выдавила из себя:
– Да. В борьбе!
Николай нарочно говорил с ней по-русски.
– Ты ж недавно голодала в Луганске, не много ли для тебя? Не умрешь ли от истощения? – с участливым ехидством продолжал он спрашивать ее.
Он намекал на то, что этим летом, в самую жару, она лежала с трагическим лицом на травке газона возле облисполкома и голодала. Она требовала, как гласил плакат, воткнутый острым концом в землю, чтобы освободили из-под ареста одного банкира, который украл немалую сумму денег у акционеров. Причина той голодовки была всем ясна. Тот банкир выделял деньги руховцам и другим националистическим организациям в Луганске, но и себя, видимо не обижал. Его все-таки судили, но дали условно – слишком много украл, а таких не садят. С националистическими кадрами в Луганске бедновато, и не каждый из них является дураком, чтобы открыто позориться перед народом и объявлять голодовку. Но Оля с двумя своими студентами голодала. Луганчане со смехом дивились на лежащую в тени деревьев дамочку с сопливыми юнцами, таким образом, отрабатывающих свои двойки, и советовали ей для того, чтобы голодовка была настоящей, бросить пить воду. Точно так же доктор Хайдер голодал – больше года и не умер. Но через три дня голодовка ей надоела. До нее дошло, что является посмешищем для горожан, и она ее прекратила. И вот Оля – опытная женщина – среди молодежи и снова голодает.
– Не умру, не дождешься! – со злобой ответила Ольга Васильевна. – Вот из-за таких, как ты, равнодушных к судьбе народа и родины, врага независимости, мы живем плохо! Весь мир над нами смеется!
– Это ты точно сказала – мир смеется. Только причем здесь народ? Ему не нужны ваши выкрутасы, – снова съехидничал Николай. – Ты одна тут представительница Луганска?
– Нет! Со мной студенты.
– Тогда ты им должна поставить экзамен автоматом. Ты нарушила их учебный процесс. И многих ты завербовала сюда?
– Для голодающих установлена квота от каждой области. Мы – двое – голодаем от Луганска. Но нас могло быть и больше. Знай это! И не стоит над нами смеяться. Мы – настоящие патриоты, а от равнодушных все беды на Земле! – снова неудачно перефразировала она известное выражение. – У нас горят сердца от несправедливости!
Она его побаивалась, поэтому прилюдно выкрикивала ему в ответ надоевшие еще в прошлом времени лозунги и шаблонные призывы. Он не раз, образно говоря, усаживал ее в лужу в спорах и дискуссиях.
– Когда горит сердце – плохо варит котелок. Это известно всем умным людям. Только бесноватые не понимают, что у них котелок, а не голова. От них такую правду скрывают. Ведь и такие нужны кому-то. А насчет Земли ты перехватила. Может, беды для Украины? От таких, как ты… – он хотел добавить «придурков», но сдержался. – От таких, как ты, как раз и нет жизни другим людям. Вам все время надо держать их в напряжении. Ваше меньшинство навязывает свою волю большинству. Но напряжение не вечно, оно может прорваться…
у нас в стране демократия!
– Я об этом и говорю – демократия меньшинства!
У Кирисовой внезапно не выдержали нервы и она, дико вытаращив глаза, закричала:
– Гнать таких, как ты, надо с Украины! Чтобы и дух ваш выветрился с ее святой земли! – она, как, впрочем, и подобные ей деятели, очень любила трескучие фразы.
– Это ваше самое сокровенное и простое желание. Сделать всех послушными вашей воле. Так уже делали в советское время. Не получилось! Вы тупо повторяете прошлые ошибки.
Смуглое лицо Кирисовой побагровело. Ее рот открылся, чтобы ответить, но слов не было, только густая слюна ледышкой прилипла к языку.
– Вон! – наконец прохрипела она.
К их диалогу прислушивались крепко сложенные голодающие.
– Хто це? – спросил один у кричащей Кирисовой.
– Враг Украины! Вот кто!
– Видно, раз такие речи ведет.
Поронин тронул его за плечо:
– Пойдем отсюда. Не связывайся.
– Я утром не связался с такими же, так до сих пор противно. Хоть сейчас немного душу отведу.
– Пошли. А то я сам пойду.
– Ладно. Пошли.
Голодающие парни враждебно смотрели на Николая, но, видимо, присутствие Поронина – атлетически сложенного, физически крупного и сильного человека, удерживало их от агрессивных действий.
– До свидания, мастеровая, фабрично-заводская, – оскорбил он ее старой кличкой, чтобы еще больше злилась. – Встретимся в Луганске.
– Чтоб ты сдох до этой встречи! – блестя черными, очумелыми от злобы глазами, пожелала она ему. Она ненавидела свою девичью фамилию.
Николай в ответ на эти слова открыто засмеялся, чтобы еще больше позлить Кирисову, и сказал Поронину:
– Пошли, Дима, с нею все ясно. Больной человек.
Когда они отошли, Поронин спросил:
– Ты ее знаешь? Кто такая?
– Из Луганска. Пединститута. Б.., негде пробы ставить. И натуральная, и политическая.
– Они нынче одинаковы, что политики, что б… – подвел итог Поронин.
Они зашли в магазин. Николай взял по сто граммов водки, две сосиски на закуску, и они встали за столик.
– Как противно все это видеть! – нарушил молчание Николай. – И когда люди поумнеют и не станут портить друг другу жизнь?
– Никогда. Пока галицийцы не сотворят государство по своему образу и подобию – не успокоятся. А они упрямы до безумия, все должно быть только по их.
– Этого качества у них не отнять. Ладно, давай за встречу, а то, говорю, противно на душе.