Осень собак

– Ну, хочешь, – неожиданно для себя предложил Николай. – Я поеду с тобой и все объясню твоему мужу. Я виноват, я соблазнитель!

– Не надо. Зло действует быстро и решительно, а доброта требует больше времени, чтобы себя показать. Поэтому добро всегда опаздывает и проигрывает. Да ты и не соблазнитель. Я сама…

– Ну, я что-то должен сделать для тебя? Как-то помочь?

– Ничего не надо. Ты женат. Ради меня не бросишь семью, и за это ты мне тоже нравишься. Твой самый большой недостаток – ты излишне честен.

– Неправда, – без рисовки возразил Николай. – Я делаю людям пакости, подлости. Хотя редко, но делаю.

– Если ты их и делаешь, то несознательно. Ты никогда плохо не сделаешь сознательно, заранее все обдумав. Ты не подлец, хоть и пьяница. Давай не будем больше говорить на серьезные темы, узнавать друг о друге больше, чем нужно. Лучше обними меня и будь снова нежным и предупредительным, но не как любовник, а как человек, хоть временно, но любящий меня.

Она приподнялась и прильнула к его губам, чтобы он не успел ответить. Потом, как и он ее недавно, поцеловала его в грудь. Теперь она, глубоко вздохнув, приняла его в себя!

Когда Николай проснулся, было светло. Он был жаворонком, всегда вставал рано. Но сейчас по ярким и по-осеннему низким лучам солнца было видно, что утро давно миновало. Рядом, прильнув к нему грудью, спала Наташа. Он посмотрел на ее припухшие губы, розовое лицо и осторожно прикрыл ее оголенные плечи простыней. Потом так же осторожно убрал ее руку со своей груди и встал. Подошел к окну и открыл его. Закурил сигарету, стараясь выпускать дым на улицу. День обещал быть замечательно-теплым. На темно-голубом осеннем небе только кучились редкие облака. Он вздохнул и подумал: «Никто не пришел меня убивать, и страх Натальи оказался напрасным».

Затягиваясь сигаретным дымом, стал прикидывать план своих действий на сегодня. Наступил день – пора заниматься серьезными делами. Он удивительным образом мог сочетать в себе творческую работу и пьянство. Сейчас на первый план выходили его собственные проблемы. Получалась снова беготня и встречи в различных инстанциях. Но в некоторые из них он сегодня не пойдет – может, завтра, а то и послезавтра. Он сел на подоконник и начал разглядывать киевлян, спешащих на работу, выгуливающих собак напротив его окна, на спортивной площадке, и просто прогуливающихся. Сегодня надо будет уделить время Наталье, помочь ей по диссертации и прогуляться с ней по красавцу-Киеву, освежить в памяти знаменательные места. Давно он не посещал Софиевский собор, Лавру, театры столицы.

Стоп! Сегодня унсовцы хотят взять верховную раду штурмом. Но это громко сказано – на это они не пойдут, но шума наделают много… надо посмотреть, все увидеть своими глазами.

Вздрогнула во сне Наташа. Николай обернулся. Она перевернулась на спину и продолжала спать. Он глядел на тонкий и нежный профиль ее лица и перед ним вырисовался, выдаваемый тайными блоками памяти, новый образ. Теперь он вспомнил, кого она так щемяще и больно напоминала ему. Он понял, что окончательно собрать образ прошлого воедино, который отражался в ней, мешали ее очки. Теперь без них она была похожа… нет! Не может такого быть! В Наташе проступал образ его первой любви – детской, далекой и… незабываемой.

Он соскочил с подоконника, осторожно подошел к кровати и стал всматриваться в ее лицо. Да, это была его первая любовь, хотя женщина, лежащая сейчас перед ним, была намного моложе той… девочки. Он отвел глаза от знакомого из далекого прошлого образа, на цыпочках вернулся к окну, дрожащими пальцами достал из пачки новую сигарету и закурил. Так вот кого она ему напоминала? Девочку, о которой он боялся вспоминать и наяву, и во сне.

19

Как это было давно! Он тогда учился в седьмом классе и жил в городе, зажатом в угол двумя великими реками: бурной, своенравной Зеей и медленным, хилым в том месте Амуром. Город огромных пушистых тополей и ароматных снежно-белых черемух. Город его первой серьезной и искалеченной любви.

Учился он хорошо, хотя у него бывали «тройки» и «двойки», но это как исключение. Много читал, мечтал о дальних путешествиях и экзотических странах, был организатором различных игр среди сверстников. Одно из них – обтирание снегом на морозе, – а морозы там сухие и трескучие, стоят всю зиму без больших изменений, – чуть не закончилось для него трагически: он заболел воспалением легких. Последствия этой болезни, с мрачным и пропадающим темным сознанием, он носил в себе до сих пор.

Но главным его достоинством в глазах жильцов двора была игра в шахматы. Он серьезно занимался ими, был чемпионом дома пионеров, участвовал в городском взрослом первенстве и занял далеко не последнее место, имел высокий разряд по шахматам и удостоверение к нему, чем он, – четырнадцатилетний пацан, – страшно гордился. Будучи еще совсем маленьким, он уже игал в шахматы с взрослыми во дворе и неизменно выигрывал у них, что принесло ему небывалый для его возраста авторитет в ближайшей округе. А так – мальчишка, как и все.

С пятого класса он уже почти не играл индивидуально с взрослыми, а давал сеансы одновременной игры, играя сразу белыми и черными, чего не допускали даже именитые гроссмейстеры, но дозволяли их дворовые правила. Конечно, это шутка – до гроссмейстера ему было далеко, тем не менее, двор гордился им и прочил в чемпионы мира. Выигрывали у него в этих сеансах редко, – он не любил проигрывать. Его авторитет среди взрослых, естественно, распространялся среди ребят и девчат разного возраста. Наверное, каждая девчонка от первого класса и выше призналась ему в любви. Эти девчачьи признанья отражали уважение его взрослыми, которые восхищались им в кругу своей семьи, а их дети это слышали. Но любовь девочек он отвергал сходу и навсегда и даже смеялся над ними, доводя их до слез. Но, увы, жизнь имеет обратную сторону. Он сам неожиданно влюбился.

Двор, где он жил, был своеобразным. Это было несколько восьмиквартирных, двухэтажных деревянных домов. В то время квартиры отапливались дровами и углем, газа еще не было, и длинные ряды сараев придавали неповторимый городской колорит их двору. Жили все соседи дружно, как бы одной семьей, хотя все бывало в дворовых отношениях. Но то, что каждый знал о другом всю подноготную, – несомненно. Может быть, это и сближало жильцов. Дворовые тайны надо хранить. Если уж доверять их, то только самым надежным знакомым и по совершеннейшему секрету. А надежнее, чем сосед, как известно, никого в мире нет. И сокровенные секреты обсуждались всем двором, за исключением носителя этой тайны.

Его семья жила на первом этаже такого дома, а на втором жила восьмиклассница Катя, или просто Катька. Они учились в одной школе. На старшеклассницу маленький Колька не обращал внимания: играли вместе, ходили всем двором купаться на Амур, который находился за два квартала от их двора, и ничем ни примечательная Катька, к тому же старше его более чем на год, не могла поразить его воображения. Были более красивые девчонки, которые объяснялись ему в любви, а Катька так – если не пустое место, то обычная соседка.

Но в то лето, вернее, в начале его, на школьном вечере, посвященном окончанию учебного года, он увидел совершенно иную Катю. Она, со сцены школьного актового зала, наизусть читала «Анну Каренину». Это была сцена встречи Анны с сыном. Читала удивительно вдохновенно и прекрасно, и Коля, прочитавший к тому времени почти всю классическую литературу, был покорен ее необыкновенным внутренним миром и неподдельным сопереживанием с героиней романа. Казалось, что это не Анна, а она сама встречается с сыном. Толстой и она были как бы неразделимы. Он не ожидал от соседки такого театрального таланта и искренности чувств. Будто впервые увидел ее – Катю, а до этого просто знал, как соседку.

С этого школьного вечера он, в прямом смысле, потерял покой. Несколько дней не давал шахматных сеансов: ходил ли по улицам, плавал ли в Амуре, прятался ли в сарае, чтобы уединиться – все мечтал о Кате. Он понял, что влюблен не на шутку, а всерьез и на всю жизнь. Надо было объясниться по этому поводу. Несколько дней он собирался с духом и, наконец, подкараулив Катю в коридоре дома, под лестницей, просто и прямо сказал ей:

– Катька! Я тебя люблю! – и слезы мужской гордости потекли из его глаз.

Катя, как ни странно для него, – а он готов был к отказу и готов был дальше страдать по своей неразделенной любви, – не рассмеялась, не прогнала его – моложе и меньше ее ростом, а также просто ответила:

– Ты мне тоже нравишься.

Может быть, на ее быстрый положительный ответ повлиял его авторитет во дворе, – он так и не узнал никогда. А тогда просто не догадался спросить Катю об этом. Следующие дни прошли у него, как в тумане – может, действительно влюбленные становятся как бы слепыми и никого не видят, кроме самих себя. Все время он был вместе с Катей. Засиживались на скамейке в палисаднике до поздней ночи, пока ее мама – учительница начальных классов – не зазывала дочь домой.

Тот вечер он запомнил на всю жизнь, и всю жизнь старательно пытался его не просто забыть, а стереть из памяти.

Солнце клонилось к горизонту и он, как уже повелось несколько дней подряд, сидел с Катей на скамейке в палисаднике своего дома. В этом же палисаднике за деревянным столом, врытым ножками в землю, сидел вечный пенсионер дядя Паша и играл сам с собой в шахматы – он был их заядлый любитель, но играл слабо. Дядя Паша уже несколько раз предлагал Кольке сыграть с ним, но тот отказывался, – он не мог даже на минуту бросить свою Катю. Вот и сейчас, выиграв очередную партию у самого себя, дядя Паша окликнул Кольку:

– Коль! Давай сыграем?

В этот раз маленький Колька ответил ему сурово.

– Не хочу. Вы мне все равно проиграете, дядя Паша.

– Сначала выиграй, а потом хвастайся, – недовольно проворчал дядя Паша. – А ты со мной сыграй без ферзя, а не как всегда – без ладей.

И тут в богатую фантазиями голову Кольки пришла шальная мысль, и он сказал Кате:

– Хочешь, я сейчас дам сеанс одновременной игры, и если у твоего папы выиграю первым из всех, то ты останешься со мной? Мы будем вместе всю ночь, – пояснил он. – Я не хочу с тобой расставаться.

– Не будем спать и не расстанемся? – ее глаза удивленно раскрылись, но в них ясно было видно одобрение этой затеи.

– Да. Если выиграю у него первым.

Ее папа работал инженером на лесозаводе, и считался во дворе приличным по силе шахматистом.

– Но ты не выиграешь у моего папы первым, он сильно играет, не как дядя Паша, – приблизительную игровую силу любителей шахмат, благодаря Кольке, знал весь двор. По нему определяли ранг дворовых шахматистов. – У него ты не выиграешь первым!

– Спорим? Если я выиграю первым у него, то тогда не пойдем домой ночевать, а останемся вместе на всю ночь. Ты будешь у меня сегодня, как приз.

– Приз? – еще более удивленно спросила она, пока не понимая смысла их спора. К тому времени Колька привык, что за победы ему дают грамоты, а то и кубки. И вот сейчас он придумал себе экзотический приз. Но уже не игрушечно-неодушевленный, а живой, и готов был за него сразиться. – Но ты проспоришь. Я согласна на спор!

Они вложили ладонь в ладонь правые руки, а левой Колька разбил их спор.

– Смотри, не струсь и не обмани, – подчеркнул он Катьке. – Договор дороже денег.

– Не обману и не струшу, – пообещала Катя.

– Эй, дядя Паша! – крикнул он одинокому шахматисту. – Собирайте команду, я дам сеанс!

Жильцы домов к этому времени вернулись с работы, поужинали и теперь выходили во двор поговорить с соседями, полюбоваться заходящим солнышком, подвести итоги дня. В это время, ближе к вечеру, обычно Колька и давал сеансы, на которые стекались жильцы соседних домов их двора: участники и болельщики. Всем было интересно посмотреть, как малыш крушит взрослых, подсказать лучший ход играющему – это разрешалось дворовыми правилами, и просто поболеть. Как позже Николай понял, он своей игрой сглаживал житейские невзгоды жильцов, давал им разрядку, настраивал их на хорошее, доброе отношение друг к другу, создавал во дворе атмосферу взаимного понимания и всепрощения. Но это он понял, к сожалению, поздно, будучи взрослым.

Дядя Паша не заставил себя долго ждать. Быстро обежал дома, приглашая любителей шахмат на сеанс, – как он называл, с «гроссмейстером Колькой». Через полчаса собрались участники игры со своими шахматами и решили начать – уже вечер – нечего ждать опаздывающих. Кто не успел войти в игру, тот будет болельщиком – надо помогать другим игрокам. Всего набралось двенадцать досок, в другие вечера бывало участников и побольше. На столике в палисаднике все не разместились. Жильцы его дома вынесли табуретки и стулья, получилось что-то типа буквы «П», как в настоящем сеансе. Это было обычное размещение в сеансе и все к нему давно привыкли – так лучше наблюдать за игрой. Подходили болельщики – взрослые и дети. Их собиралось обычно достаточно много. Так было и сейчас – вечер уж больно хорош. Отец Кати успел занять место за столиком. В этом рабочем дворе он считался интеллигентом – сам инженер, и жена учительница. Он был спокойным и рассудительным человеком, пользующимся уважением двора. И у него Кольке предстояло выиграть в первую очередь. Решали, кому и каким цветом играть – черными или белыми. Решили, как всегда – кто каким цветом хочет. Отец Кати, как сильный игрок, не позволял себе в сеансе играть белыми, предоставляя это право сеансеру.

Пока собирались игроки, до Кати стал доходить страшный смысл происходящего – она стала не человеком, а призом. Катя была умной и впечатлительной девочкой, остро чувствующей несправедливость и ложь, к тому же старше Кольки на полтора года.

– Коля? – умоляющим голосом вдруг попросила она его. – Не выигрывай у моего папы первым?

Но Колька был настроен бескомпромиссно. Упрямство было одной из главных черт его характера, которое сейчас перешло в жестокость.

– Может, мне проиграть? – вопросом на вопрос ответил он. – Мы с тобой уже поспорили, менять ничего не будем. Может, я еще проиграю спор. Сумеет он продержаться дольше других, значит – я проиграл, не сумеет – я выиграл наш спор, а значит – и тебя. А я хочу выиграть!

Он даже не допускал мысли, что может проиграть, – таков был спортивный, а может, и любовный настрой. Он никогда, даже в детстве, не искал для себя легких путей – ставил перед собой оптимальные задачи и потом решал их. Выиграть у Катиного папы раньше, чем у других, было сложной и рискованной задачей. Но он шел на риск – риск испытания себя. Он жаждал сегодня победы, как в никакой другой день.