Секретная папка СС

Через две минуты «Волга» завернула влево к первому мосту через речку.

Преследование двух Renault все больше настораживало туристов. Время от времени они оборачивались назад, убеждаясь в том, что те все еще у них позади, то и дело они выныривали из-под других машин, когда таксист пытался лавировать среди дорожного потока.

– Те цифры, означающие датировку надгробия старинного захоронения у церкви, что по улице Терехина, где я случайно обнаружил, были продолжением географических координат, где находится портал, ну, или что там, вроде инно зустанд, сошлась вторая часть, – поделился Фильчиган, пока они дожидались зеленого света.

Машина вновь тронулась и завернула направо, увеличив при этом скорость, так как поток здесь, как оказалось, был односторонним.

– Странный город, я уже хочу отсюда, – Нильсону становилась не по нраву однотипность строений города, считая его низко развитым, чем Норфолк. Ему казалось, что за стенами, окружавшими стадион, мимо которого они проезжали, находится поле, на котором происходят игры, грубые для христианства, и подобные тем, что проводились в Древнем Риме. Фильчиган пожал плечами, его взор был полностью поглощен дорогой, не менее чем его мозг в размышления. Казалось, он забыл о преследовании.

– Но что именно может произойти с нами? – думал он вслух. – Быть может, это вообще изменит всю жизнь, всю планету?

С последними словами он обратился к коллеге, задавая вопрос, но скорее самому себе. Нильсон также не знал, он пожал плечами.

– Ты же мне показывал листы, ну, я как профессионал… – растерялся физик. – Думаешь, почему я никак не попрошу тебя вернуться домой из России?

Изменил тон Нильсон, в нем Фильчиган вновь узнавал старого весельчака Бена, социолог удрученно помотал головой. Что бы это ни было, Фильчиган лишь предположил, почему старого друга, не повернуло бы назад, когда тот являлся заядлым авантюристом и не прочь поразгадывать загадки на чужбине.

– Слово novam означает «новое измерение». И однажды оно упоминалось в Евклидовой геометрии, когда тот рассматривал теорию равномерности, – сказал Нильсон.

Фильчиган пожал плечами, но делал вид, что понимал в физике.

Однако Нильсон заметил его неуверенность и решил добавить, когда они объехали еще один стадион, на этот раз более открытый с обзором поля, видимого сквозь металлическое ограждение, выехав на центральный проспект.

– Понимаешь, Андреас, существует точка двухмерности, это как координаты Земли, и трехмерность, она не имеет ничего с физической реальностью, то есть, – Нильсон все пытался объяснить, заметив, что Фильчиган вновь отвлекается на поиски преследователей в заднем стекле, но тех машин позади не оказалось.

– …этого не существует. Однажды один ученый, отбросил эту теорию и мало посвятил ей времени, не помню, почему. Хе, – ухмыльнулся Нильсон вслух, – видимо, потустороннее является действительностью, раз о нем пеклось германское правительство. Хотя…

Нильсон задумался. Он стал противоречить самому себе.

– Быть может, фашизм поэтому и проиграл, раз стал залезать не туда, куда надо.

Заворачивая на набережную к отелю, Нильсон старался вытянуть шею, чтобы вновь зацепить взглядом памятник вождю пролетариата, находившийся на центральной площади города, но у него это не получалось. Сквайр вспомнил по урокам истории, что в их городе находился такой же борцу за свои права в гражданской войне США.

– Ты не обратил внимание, Андрэс, на?.. – он выпрямился на сиденье и обратился к товарищу.

– Что? – не понял его социолог.

Андреас был полностью поглощен ожиданием на существенность путешествия, или же это всего лишь фантасмагории древнерусского помешанного, в который раз гадал он.

Такие случаи могли быть не редкостью – один из его студентов, узнав об увлечении своего преподавателя, преподнес ему однажды документ, датированный древнеегипетской эпохой, на что Фильчиган его раскусил лишь спустя месяц. Папирус говорил о несуществующем некогда процветавшем городе Таефе, и такого в действительности быть не могло, так как раскопки предлагали совершенно другое значение, и это место числилось как погребение, а не «нэфэрэ», означающее нарастание, то есть народное поселение.

– Они до сих пор чтят то, во что когда-то верили. А ты помнишь, где стоял памятник конфедератам? – спросил Нильсон друга, когда они остановились у гостиницы «Пур-Наволок».

Фильчиган не спешил с ответом, но он сопротивлялся со своими мыслями, чтобы не огорчить товарища.

– Ну… – протянул он, – может, на Фримейсон-стрит? – гадал он.

Нильсон едва ли сожалел о пробелах в знаниях по историческим значимостям, впрочем, был не сильно раздосадован. К завершению дня его манило принять душ и затем, расположившись на кровати в который раз попытаться связаться с семьей по телефону.

Фильчиган, расплатившись с водителем, скорее, повторив слова благодарности, которые он не раз слышал в гостинице от русского актера, гостившего в Архангельске.

– Лады, ребята, обращайтесь, – сказал водитель, приняв плату за проезд.

Часы на руке социолога показывали без пятнадцати минут пять часов вечера, а дневной свет, казалось, и не собирался исчезать, только прохладный ветерок давал понять, что вечерами так будет чаще. Друзья вошли через центральный вход, и у них оставалось время, чтобы подкрепиться ужином и по-хорошему все обсудить. Они вновь не заметили, как с другой стороны отеля напротив примыкавшего к нему жилого пятиэтажного строения медленно припарковался белый Renault, но водитель, привезший иностранцев, усевшись в свой автомобиль, недовольно заметив «хвост», помотал головой.

– О, пасут иностранцев, наверно, во… деньжат заграбастать-то рады. И где? Здесь, в этой дыре… а, хрен с вами. Санек, – поднял он рацию, – тут на эскимосов белый «Рено» наседает, не знаешь таких?

– Нека, – ответили с помехами по рации.

– Лады. Люд, Людочка, я свободен…

И он, приняв очередной заказ, развернувшись, уехал прочь вновь забирать очередного клиента.

***

Внутри белого Logan’a было уютно и тепло, и, несмотря на то что за стеклами стояло остывающее лето, внутри автомобиля они покрылись конденсатом.

– Не спать, – скорее буркнул себе под нос Боб, чем скомандовал напарнику, когда тот, устало закатив голову назад, произнес храп.

– Лучше послушай анекдот. Сидят, значит, два друга, один говорит: «Не прогуляться ли нам?». Тот молчит, он опять: «Не прогуляться ли нам?», – тот молчит, тот опять: «Не прогуляться ли нам?», – ну, тот не выдержал и говорит тому: «Что ты все погулять да погулять, я тебе что, собака, иди и погуляй сам…». Ха-ха-ха, – не сразу засмеялся водитель.

Фрэнки, стараясь не обращать внимания на юмор напарника, повернулся в сторону, ему было и без того неуютно в машине.

– Ладно, я покурю, – Боб вышел наружу.

Он словно забыл о сигарете, вытащив из пачки сигарету, остановился взором на закат. Солнце заходило за реку, ярко озаряя ее. Застывшая гладь воды была словно зеркалом для ночного зарева. В окнах, в домах, стоявших напротив набережной, поочередно зажигался свет, словно огромные маячки в темном небе. Боб, очнувшись от очарования, зажег сигару, вспомнив о прибыли по возвращению на родину после окончания миссии. Он еще минуты три стоял, глядя вдаль, раскуривая сигарету, совершенно ни о чем не думая. Наконец докурив, сплюнул и вернулся в кабину.

– Скорей бы уж этого ботаника приплющить, – он сплюнул в открытое окно, – что он все мотается по городу туда-сюда, туда-сюда, как гусь по полю…

– Матушка-гусыня? – подтрунил над ним молчаливый напарник и пожался на откинутом назад кресле.

Боб, спокойно отреагировав на шутку Фрэнка, перевел взгляд на лобовое стекло, уйдя в себя.

В это время часы на руке Дженнис Дарен Миллер показывали без одной минуты десять вечера. Рядом на кровати лежал мобильный телефон, приобретенный на деньги, заработанные в «Макдоналдс Фуд» год назад. С него можно было легко связаться с отцом или позвонить маме, но сейчас девушку волновали не карьера в забегаловке Грега, не номера друзей в Оклахоме. Она, сложа руки крест-накрест, которые еще больше подчеркивали ее грудь в белой рубашке, оперевшись на стену в гостиничном номере, без всякого увлечения наблюдала за одной из выступавших групп российской эстрады. В ее голове, словно заноза, стояли поиски Андреаса Фильчигана.

В 2007 году Дженнис поступила в учебное учреждение, она с детства имела интерес к изучению космоса и религии, вероятно, унаследованное по генам своего деда, умершего за год до ее рождения в польской тюрьме. В колледже, Миллер вступила в греческое сообщество, по окончании его она познакомилась в Интернете с Пегги, затем поступив в вуз переехала в Университет Старого Доминиона, где она, случайно столкнулась с одним из преподавателей этого заведения, увидев на одном из его листов по лекции имя своего предка, узнать о существовании которого ей случилось лишь в свое двадцатилетие, когда ровно столько лет назад того не стало. Вернувшись в съемную квартиру, она решила сделать звонок.

– Алё, мама, привет… У меня все нормально, как у вас? – чтобы начать разговор со своей матерью по телефону, Дженнис приходилось вначале выждать, затем, убедившись, что та готова выслушать ее, могла задать свой вопрос.

– Я просто хотела еще раз спросить тебя… ты уверена, что тот фашист, – она снизила разговор, – был действительно наш… дед?

– …Значит, в тюрьме, – уточнила она, – да нет, просто, видимо, один из педагогов нес лекции, я его сбила… да нет, мам, не на машине, в коридоре. Не знаю… не знаю, мам, это не важно, нет… хорошо, пока.

Взволнованной и, скорее, задумчивой ее застала подруга Пегги.

– Вот, – Дженнис протянула ей небольшую бумагу.

Та не замедлила ее изучить.