На крыльях миражей

Ковбой принял эксцентричность подруги за выражение страсти, за оригинальный интимный старт, за эмоциональный стимул к немедленному сближению. Не удивительно, если бы Вадим начал бить себя в волосатую грудь кулаками и боевым криком сообщать всему миру о победе.

Женщина восприняла грубость иначе. Ей не понравилась слишком пылкая и вульгарная манера Вадима знакомиться, хотя дама не была недотрогой. Ирина предпочла бы медленный эротический танец в романтической обстановке, с продолжительной чувственной интимной игрой, с медленным возбуждением при помощи разнообразных и щедрых ласк.

Кончилось тем, что незадачливый любовник отлетел далеко в угол и разбил головой огромную китайскую вазу, так и не добравшись до желанного приза. Оба в этот момент выглядели непрезентабельно, но нужно было выходить в люди. Не ночевать же на одной кровати после столь досадного фиаско.

Незадачливые страстотерпцы решились открыть дверь, несмотря на то, что привести себя в порядок не было возможности. Жанна в эффектной воинственной позе стояла в двери, Анатолий с расплывшимся сизым глазом в неудобной позе полулежал на диване.

Сцена встречи парочек чем-то неуловимо походила на картину “Возвращение блудного сына”, но приключения героев этого неприглядного шоу только начиналось.

– Поздравляю с помолвкой, – с пафосом произнесла Жанна, кидая в Вадима ключи от квартиры, – не провожай! Этот, – кивнула на Анатолия, – с трудом тебя дождался, подруга, требовал интимной сатисфакции. Почему-то с меня. Вы стоите друг друга, голубки. Совет да любовь, – и агрессивно хлопнула дверью.

– Оправдывайся, объясняйся, – позвонила Жанна на следующий день, – неуёмный похотливый старик. С распахнутым скворечником и разбитой башкой рядом с обесчещенной, но гордой Иришкой ты выглядел бесподобно. А она-то, она: с разорванным лифом платья, со смятыми трусами и рваными колготами в руке, растрёпанная, но невозмутимая и гордая. Бедный Вадик, неужели эта кукла тебя переиграла? Я чуть не заплакала. Финальная сцена трагической постельной трилогии. Автора мы знаем, правда? Реально, я чувствую себя отмщённой. По причине чего предлагаю конструктивный диалог. Что скажешь?

– Искуплю. Землю жрать буду! Приезжай… любимая.

– Сделаю вид, что верю. Готовься, будет жарко.

Жанна не могла уйти от Вадима. И совсем не потому, что некуда, потому, что не хотела перемен, потому, что вжилась в уютный мирок его причудливых фантазий и вздорных, но изученных и освоенных поступков. Потому что каждому, в конце концов, полагается рано или поздно пройти через персональный ад. Видно ей испытание уже назначено.

Случайность, как ни крути – частное проявление закономерности. Вадик – её неожиданная, но роковая неизбежность. Он не может без неё, она без него. Но оба были бы значительно счастливее, если бы никогда-никогда не встретились.

Увы, им не повезло. Вот такой необъяснимый, местами забавный логический парадокс, лабиринт, из которого нет выхода.

После той унизительной сцены они навсегда расставались раз десять. Окончательно, надолго, всерьёз. Потом непременно мирились. Оба в разлуке скучали, томились бессонницей, тосковали, просчитывали бесконечные варианты сценариев разрешения конфликта, грезили сентиментальными мечтами о трогательном свидании.

Посмотреть на обряд воссоединения было бы забавно: потерпевшей стороной неизменно считался Вадим. Жанна замаливала мнимое прегрешение деятельным раскаянием: покорной готовностью делиться, дарить, отдавать.

В момент ритуального возложения жертвы на алтарь любви девушка потрясающе вкусно плакала, а любимый был непривычно заботлив, нежен и мил. Первый любовный танец и потом, в постели, после разлуки всегда был грандиозным представлением, – Жанночка, можно я вот так? Спасибо, родная! Ты сегодня такая, такая, как я счастлив!

Не поверите, это признание не было фигурой речи. Вадим действительно верил, что в данную минуту только она способна подарить ему вечное блаженство.

Под действием паров алкоголя Вадим множество раз преподносил Жанне обручальное кольцо с дорогущим коллекционным бриллиантом, как классический кабальеро просил руки, стоя на одном колене, но наутро суетливо искал, куда оно запропастилось. И непременно отнимал раритет, стыдливо пряча взгляд от неудавшейся невесты, – бес попутал, Жанночка. Не готов я к такой ответственности. Сама пойми – рано мне хомут на шею вешать. Хочешь, я тебе путёвку в дом отдыха организую? Прощаешь, а? Прости!

– Скажи, что бы ты сказал, что сделал, если бы узнал, что у меня пропали месячные?

– Не, Жанка, это… ни в какие рамки не лезет. Нет, нет и нет, только не это!

– Выдохни. Настроение у меня такое. Шалю, прикалываюсь!

Так или приблизительно так прожили странные любовники девять долгих лет, отламывая по крошке, по ломтику от сжимающегося как шагреневая кожа срока оставшейся жизни при каждом расставании.

Всё когда-то кончается. Всё. Завершился ничем, гулко звенящей пустотой, неприкаянным одиночеством, и этот причудливо авантюрный роман.

Да, они не поверили до конца, что последняя грандиозная разлука – финал. Однажды, через год или даже два, после длительного запоя, Вадим отыскал в старой записной книжке номере телефона. Долго думал – звонить или нет. При произнесении её имени вслух ничего внутри отчего-то не дрогнуло, не возрадовалось.

Всё же звонок был сделан. Но ответа не последовало. Жанна давно стёрла из памяти смартфона набившее оскомину имя. Номер тоже. Неизвестным абонентам она не отвечала: слишком много развелось желающих поживиться за чужой счёт. Ей было, о ком заботиться. Вон она ползает – Алёнушка, точная копия глуповатого папы.

Наверно нет неправильных дорог

Как подачку швыряет мне осень кленовый пятак,

хмурит озеро лоб недовольно морщинами-рябью.

И уходит старуха раскрашенной, яркой, но дряблой,

проворчав напоследок, что всё в этом мире не так.

Софья Сладенько

Любовь – щедрое угощение, даже награда, когда чувствуешь и знаешь, что в любое время можешь остановиться, задуматься, принять судьбоносное решение и спокойно жить дальше, даже если для этого будет необходимо расстаться.

Чтобы это понять, необходимо, по крайней мере, влюбиться, потом оступиться, постараться выбраться из-под завала страстей, а после собрать себя по кусочкам.

Когда от любимого начинает зависеть буквально всё: настроение, предпочтения, вкусы, расстановка мебели, меню, отношение к жизни, вкус зубной пасты, даже цвет причёски и лака для ногтей – это уже манипуляции, рефлексия – действия, способные разрушить чего угодно, даже самые искренние и глубокие чувства. Так говорила мама, которую жизнь изрядно потрепала, несмотря на её уступчивый характер и весёлый жизнерадостный нрав.

– Знаешь дочь, когда тебя считают частью интерьера, отказывают в потребности и праве иметь собственное мнение, душа, или то, что мы за неё принимаем, заставляет задуматься – что ты здесь делаешь? Хочется убежать немедленно, забыть, что бывает холод снаружи и внутри, когда тебе отказывают в элементарном праве иметь своё личное мнение. Есть потребность забыть навсегда, что летающие в комнате занавески могут вызывать не только романтические мечты, но и озноб, потому что ветер дует в окна и сквозняк вымораживает мозг.

Мама воспитала Веронику одна. Папа не уставал повторять, что иметь ребёнка не его инициатива, что у него есть права… дальше он любил перечислять какие именно.

Родительнице с грудным ребёнком пришлось искать съёмное жильё и надомную работу. Больше она с мужем не встречалась ни разу. В метрике девочки в графе отец стоял прочерк.

К счастью, Веронике повезло. Игнат боготворил её, хотя характер у него был не сахарный. Беспокоиться точно было не о чем.

Мама не уставала напоминать о проблемах, которые преподнесла ей немилосердная судьба, но дочь не слышала: у каждого свой жребий. Если непрестанно оглядываться по сторонам, можно научиться бояться собственной тени.

Они были на удивление разными, но всем известно, что противоположности притягиваются. Романтическая история их близости была похожа на взрыв атомной бомбы, на фейерверк из расчёта артиллерийских орудий.

Это было потом, когда случилось то, что случилось: поцелуи и объятия не в счёт – это так, невинная шалость, временное помутнение рассудка. Начиналось, конечно, с трогательной нежности, с пробуждения сдержанной чувственности, с деликатного трепетного обожания на расстоянии. Даже танец казался излишне интимным действием, едва ли не растлением юной девы.

Вероника была миниатюрная, застенчивая и впечатлительная, слишком нежная, чересчур хрупкая и беззащитная для зимы, когда они познакомились, и вообще для беспощадной реальности, в которой ей необходим был надёжный защитник. Кто, если не он?

Игнат любил свою девочку безумно. Не удивительно, что она по мнению мамы – сошла с ума.

Вероника бросила всё, ослушалась маму, ушла жить к нему, никого не предупредив. Взяла и сбежала.

Они купались в блаженном мороке, по-доброму теряли рассудок: любили, любили и любили друг друга, забывая ходить на лекции, готовить еду. Не было в те часы и минуты ничего замечательнее задушевного разговора в летнем саду дома, где жил Игнат, при свете желтовато-рассеянного уличного фонаря, привлекающего ночных мотыльков и затерявшихся в темноте бабочек-бражников. Звон цикад и запах ночных фиалок будили фантазию, заставляя вспоминать всё-всё, даже то, чего никогда не было. Ведь могло быть. Могло!

Ночная прохлада освежала, разгоняла кровь. Шелест листвы, шуршание чьих-то крыльев, дыхание остывающего воздуха – жизнь казалась волшебной сказкой. С каким наслаждением прижимались они друг к другу. Совсем не хотелось говорить, потому, что запах близости рождает совсем другие эмоции, для которых нет нужды в словах. Азбука любви состоит из запахов, прикосновений и звуков.

Постель в доме Игната после первого целомудренного опыта телесного единения надолго стала их приютом. Они были полностью, безоговорочно счастливы. Пока не расписались. Увы, их характеры, привычки и цели стремились к разным полюсам. Молодожёны были до того разными, что пришлось стремительно меняться, чтобы не разлететься в противоположные стороны раньше времени, чтобы закрепиться в сказочной попытке вытеснить непримиримые противоречия.

Вероника менялась, менялась, приспосабливалась, училась маневрировать, старалась увернуться от неизбежных противоречий, огибала острые углы в близких и не очень отношениях, постигала науку подчиняться. Да-да, этому тоже потребовалось учиться. А потом вдруг поняла, что это уже не совсем она. Точнее – совсем не она, что это уже не её жизнь, не её мечты, не её сокровенные желания.

Когда девочка говорила, что любит, Игнат блаженно жмурил глазки, снисходительно улыбался, нежно обнимал, ласково целовал в нос или в висок, – не бери в голову, принцесса. Зачем говорить о том, что понятно без слов, – после чего новоявленные супруги замирали в объятьях друг друга и не шевелились часами, пока не почувствуют голод или не захотят спать, что служило сигналом к близости иного, слишком интимного порядка.

Вероника млела, испытывая затяжные приступы трепетного восторга, пьянея от прикосновения к неведомому источнику энергии и тепла, но беспокойный скворец в голове даже в моменты неистового блаженства больно клевал, настаивая на том, что ей без деятельного участия, без интимных признаний и бесхитростно-откровенных слов любви ничего не понятно.

Девочке казалось, что Игнат крадёт у неё чувствительно значимую частичку счастья: сдобный ломтик мечты, хрустальную капельку грёз, лучик надежды на прекрасное будущее. Разве можно быть безучастным, равнодушным в такие волнующие моменты, ведь это не что-нибудь отвлечённое, незначительное – это самоотдача, любовь?