Умри вовремя

–Нет, постойте!– врач выбежал из-за стола, встал у двери, скрестив руки и загораживая её, поглядывая и на окно, как бы желая и его закрыть своим телом,– я не выпущу вас отсюда!

Ирвин колебался. И не видел другого выхода.

– Лечить детей сейчас то же, что чинить обувь висельнику, чтобы не промочил ноги по дороге на Голгофу!– сказал он устало и обреченно, глядя сквозь линзы в широко раскрытые, круглые и доверчивые, как у ребенка, глаза. – Я скажу вам. Мы строим убежище. Надвигается катастрофа. Население острова, в том числе и больные дети, о которых вы теперь уже бесполезно печетесь, погибнут все равно. Через несколько дней. Через месяц. А медикаменты необходимы остающимся…

Дверь за спиной доктора вдруг распахнулась рывком. “Безопасность” было начертано на металлической пластинке, холодно поблескивающей на груди офицера, появившегося на пороге.

–Выйдем!– грубо схватил офицер Ирвина за руку, отодвинув в сторону врача.

Ирвин повиновался.

–Вы позволили себе говорить ОБ ЭТОМ с посторонним!– жестко произнес офицер, одной рукой прикрывая дверь и, отпустив Ирвина, поднимая вторую, как бы предупреждая возможные возражения. –Я ожидал под дверью окончания вашего разговора и случайно услышал все. Мы подвезли первую партию детей, но в это время, оказывается, вместо помощи, специалисты нас предают!

–Другого пути уговорить директора клиники выполнить поручение я не видел,– мрачно ответил Ирвин.

–Еще неизвестно, убедили или нет, но вот на смерть уже обрекли, – шипящим шепотом произнес офицер. – Вы должны ответить за разглашение тайны. Но нет времени для правосудия. Если умрет тот, кто не должен был быть посвящен, исчезнет повод карать вас.

–Но зачем убивать человека?– вскричал Ирвин. – Ведь зная нашу тайну, он будет выполнять свой долг не хуже нас с вами!

–У меня есть четкий приказ, и я отвечу головой, если выяснится, что он нарушен,– криво улыбаясь, произнес офицер. – Подумайте, что ждет нас в случае, если правду узнает население? Что будет твориться в городе в случае массовой истерии! Вся работа по подготовке Ковчега будет дезорганизована. Толпы людей ринутся в спасительное убежище. Планы будут сорваны. И вы будете причиной, если придется уничтожать уже все население города. Что значит жизнь одного…

–Тогда пусть лучше пострадаю я,– угрюмо произнес Ирвин. – По крайней мере, доктор будет выполнять свой долг, я же нужен для предстоящего дела гораздо меньше.

–Честно говоря, мне все равно,– медленно, глядя прямо в глаза, сквозь зубы процедил офицер, а Ирвин, инстинктивно защищаясь от беспощадных слов, старался разглядеть выдавленную эмблему на пуговицах форменной офицерской рубашки, мучительно придумывая выход. – Я успокоюсь, если одного из вас не станет. Вот и решайте. И скажите спасибо, что оставляю хотя бы одного. Впрочем, спасибо скажет оставшийся,– поправился он.

Наступило тягостное молчание.

–К-как вы будете… ЭТО делать?– выдавил, наконец, из себя Ирвин.

– Лично я не буду делать ничего. Просто закрою вас в этом кабинете, а выйти должен будет один. И если выйдет доктор, это еще ничего не значит!

–Но это… это аморально!

Офицер в ответ только криво улыбнулся.

– Я дам вам пистолет. А вы там уже сами выберете....

Шум в кабинете прервал его речь.

–Окно! Он может убежать в окно!– закричал офицер, распахивая дверь.

Стеклянный шприц хрустнул у него под ногой. Доктор сидел в глубоком, потертом кожаном кресле, голова его склонилась набок. Из иглы, торчащей из локтевой вены, на белый халат капали красные капли. Лицо посинело, правая вытянутая нога подрагивала.

–Он слышал наш разговор?– не то спросил, не то резюмировал офицер.

Через окно вливались ароматы сада. Лучи солнца отражались от цветов, ярко-красных, как капли крови. Слышались безразличные трели птиц и равнодушный шум фонтана, сонное гудение большой зеленой мясной мухи.

Ирвин молчал.

НЕЗНАКОМКА

-О ты, которую напрасно призывали

Мольбы моей души – сюда, на остров мой,

Увитый белою змеящейся каймой,

Появишься ли ты из бледно-серой дали?

/Э. Верхарн /

Топот ног на крыльце, костяной треск бамбуковых занавесок и вот он, Поль, проваливаясь в болото толстого ковра, ввалился в благодатную прохладу гостиной.

–Это ты!– озабоченное лицо Гэмфри показалось из спальни.– А я собираюсь в Ковчег. Теперь почти постоянно буду там. Вот, ищу запасные тапочки. А ты пока посмотри, как переливаются на свету перламутровые раковины, вделанные в стенки камина. Какие удивительные краски! Мастер закончил только вчера. А старинная лампа на камине! Я верю, что она досталась мне от Аладдина. Между прочим, эта лампа не бутафория. Она заправлена обычным керосином. И спички рядом. А кресло…! Что с тобой? Тебя тоже посадили на казарменное положение?

Последние слова Гэмфри произнес уже в гостиной, появившись в ней с чемоданчиком в руках.

–Нет,– уныло ответил Поль, – мне дают всего по одному заданию в день. Боюсь даже, что вскоре окажусь не нужен. Наверное, Рэд не верит в мои деловые качества?

Ему вдруг стало неловко оттого, что он отрывает от дела человека по совершенно, как казалось теперь, пустяковому поводу.

–Садись, садись,– ласково потянул его Гэмфри за рукав к креслу. – Ты расстроен не только этим, я вижу. Но можешь не говорить! Сейчас я поставлю кофе.

Лучи заходящего солнца, пробиваясь сквозь цветные стеклянные витражи, легкомысленными пятнами ложились на ковер.

–Можешь переезжать ко мне,– появляясь с двумя дымящимися чашечками, продолжал Гэмфри. – Я же знаю, что у тебя пусто и кондиционер не работает. Марта может убирать и готовить тебе и здесь. Заодно и присмотр будет за моим гнездышком. Я-то до окончательной постройки Ковчега не часто смогу бывать дома. Кстати, у меня большой запас коньяка, взгляни,– он открыл дверцу бара. – Давай-ка по стаканчику. Вот шоколад. Да, так что случилось? Я же чувствую. Ты сам не свой!

Полю было что сказать. Но только появившись у Гэмфри он понял, что никто не сможет оправдать его поведение на катере. Он должен был вмешаться. Должен был остановить массовое убийство. А вместо этого лишь трусливо оправдывал собственное поведение. И он решил вообще не упоминать о происшедшем, как бы ни хотелось излить перед добрым стариком душу.

–Скажите,– начал Поль напряженным голосом, лихорадочно ища другую тему для разговора – почему у вас нет семьи? Может, этот вопрос бестактен, тогда я прошу…

–Нет-нет,– добродушно махнул рукою Гэмфри, крякая и закусывая плиткой,– кто только не задавал мне этот вопрос. Был я однажды женат. Совсем молодым. И так мне хотелось детей. Жили мы вначале, мягко сказать, не очень богато. Я учился, перебивался случайными заработками. И вот жена, и, особенно, её скаредная мамаша, стали мне напевать, что нечего, мол, плодить нищету. Можно было подумать, что их самих в свое время родили от избытка. И все прошедшие века на Земле был рай, и лишь благодаря этому человечество выжило. Так прошло несколько лет. Уже и достаток пришел, а из-за их эгоизма, нежелания чем-то поступиться ради ребенка…. Короче я ушел от жены, и ни разу не пожалел об этом. Потому что смысла жить вместе не было никакого. Лишь недавно узнал случайно, что бывшая жена живет в пансионате для престарелых. Где же еще жить бездетной, никому не нужной эгоистке? А у меня вторично жениться не получилось, а потом привык. Да и жизнь такая, вся в разъездах. Тебя-то почему начало волновать это? Уж не влюбился ли?

–Нет,– обреченно вздохнул Поль. – Только вы напрасно о жене…

– Что напрасно? – не понял Гэмфри. Он смотрел заинтересованно, хотя ясно было, что все отшумело, и ему осталось лишь щериться испорченными зубами, и блистать желтоватыми белками глаз.

–Напрасно думаете, что это они только из жадности не хотели ребенка.

–А из-за чего же еще? Ведь многие женщины рассматривают теперь ребенка только как обузу. В квартире ему делать нечего. В старости её поддерживают не дети, а подачки в виде пенсии, да дома для стариков. Так для чего вообще ребенок нужен? Пользы то никакой! А затраты! Однажды мне пришлось быть на пышных похоронах единственного трагически погибшего сына моего очень богатого товарища. Я брел с кладбища за согбенными спинами безутешных родителей и вместо сочувствия чувствовал злость. Ну почему они, такие богатые, здоровые не родили в свое время двух-трех детей. Потеряв одного, они бы пережили трагедию, но не крах, не полную потерю смысла. За внешней стороной повседневной, привычной, кажущейся вечной жизни они забыли о том, что человек смертен. Более того, внезапно смертен. И обычный эгоизм сделал их теперь бессмысленной, никчемной парой.

– А может нежелание иметь детей есть проявление нами еще не познанного человеческого инстинкта? Когда люди живут сытно и скученно, то, как и крысы в таких условиях, перестают размножаться. А разговоры о том, что нечего, мол, плодить нищету, так это только неуклюжее обоснование выполнения ими подсознательной программы на вымирание.

–Ну, ты и загнул… – протянул Гэмфри. – Значит, в мозгу сработал какой-то фермент? И можно было лишь настоять на своем? Ну, если уж у меня не получилось, то ты не должен повторять …

–Но осталось так мало времени…

–Ты веришь всем этим предсказателям типа Рэда? Уж за свою жизнь я столько слышал о конце света. Как только очередной отбубнит свое, тут же начинает просить взаймы.