Умри вовремя

–Потому, что вы не тот, кому я должен отдать эти деньги! – отрезал ростовщик.

Последовала немая сцена.

–Но как же так, – пробормотал совершенно сбитый с толку Гэмфри.

– А какие же еще доказательства, кроме паспорта, вам нужны? – глухо и угрожающе проговорил Ирвин.

Ростовщик склонился к дверце еще раз, взглянул на Ирвина оценивающе, пошамкал: – А никаких доказательств не нужно. Пять лет достаточный срок, чтобы договор признать недействительным.

–Что это за новости? – возвысил голос Ирвин.

–А вы не кричите. Все обосновано. Вот вы, верно, тоже выдаете себя за кого-то?

–Что значит «выдаю». Я есть Я, и у меня тоже есть паспорт, и фотография соответствует.

–Чему соответствует? – ехидно протянул ростовщик.

–Мне! – выкрикнул потерявший терпение Ирвин.

–А кто вы есть? Ладно, ладно, – примирительно выставил ладошку, будто защищаясь, ростовщик, заметив выражение лица Ирвина. – Сейчас я кое-что объясню. Давайте поверим, что в настоящий момент вы именно тот, за кого в настоящий момент себя выдаете. Тот, на кого выписан паспорт, лежащий в вашем кармане. Но вы едите, пьете, дышите, наконец. В течение жизни каждый из нас потребляет десятки тонн пищи и воды, вдыхает тысячи кубометров воздуха. И то, что вы потребляете, не проходит насквозь, поставляя лишь энергию для жизнедеятельности. Около десяти процентов съеденного ежедневно идет на обновление организма, остается в вашем теле, заменяя старое, отжившее. А, заметьте, десять процентов ошмёток вашего тела, оставляемого в туалете, есть бывшие вы. Вот где настоящее кладбище! –хихикнул старик. – По истечении года, если быть честным, стоило бы справить над ним очередную тризну!

–Зачем вы излагаете нам известные школьные истины? Мы пришли за деньгами, а не за лекцией…

–Позвольте мне закончить! Вы же сами не сделали никаких выводов из школьных истин. Так вот, часть выпитой вами сегодня воды, съеденной пищи, потребленного кислорода уже к вечеру останется в вашем организме, а часть нынешнего тела покинет его. И вы уже будете не вполне самим собой! Через месяц тело на четверть заменит съедаемая и вдыхаемая вами материя. А через год лишь изрядно потраченный скелет останется от вас сегодняшнего. И ваш паспорт будет предъявлять субъект, чрезвычайно на вас похожий, занявший ваше место во всем. Но ведь это будете не Вы! Почему-то до настоящего времени никому не приходило в голову обвинить каждого из нас в немыслимом присвоении имени, имущества человека, который был когда-то, но которого уже нет. Если для вас это только философия, то для меня юридический казус. Ведь дело касается денег! Человек – всего лишь куча сумбурных впечатлений о прожитом. Но деньги то я должен отдать телу, а не котомке заскорузлых воспоминаний! А в данном случае человека, которому я должен, уже нет! Да и не мне, в конце концов, а тому, кто был до меня на моем месте, отдавал он свои деньги.

Пораженные логикой слушатели молчали, не зная, как реагировать на слова ростовщика.

–Отдайте мне мои деньги, – тихо, потерянно проговорил, наконец, Гэмфри.

–Да поймите же, наконец! Как я могу отдать деньги тому, кому они никогда не принадлежали? Вы вообще монстр! Взгляните на себя внимательно. Разве вы можете знать, каких бывших ужасных тварей составляло нынешнее ваше тело!

–Вы еще больший монстр, нежели мы! – угрюмо вставил сбитый с толку Ирвин. Было жарко, пыльно, потно перед раскаленным металлом ворот.

–Ну, хорошо, – изменил тон старик. – Может у вас есть заверенная доверенность пятилетней давности от жившего тогда индивида, что он доверяет человеку, который предъявит его паспорт и будет походить на него самого вплоть до рисунка на пальцах, получить за него деньги через любой промежуток времени?

–Кто же выдает доверенности самому себе? Да и кому он должен доверенность адресовать? Ведь и вы, по вашим словам, не тот, кому прежний, пятилетней давности, давал деньги! – выкрикнул потерявший самообладание Ирвин, отодвигая Гэмфри от металлической дыры и заглядывая внутрь.

–Ну, знаете, надо все предусмотреть. Особенно в таком быстроменяющемся мире. Вот я гляжу на вас, и ведь какая иллюзия постоянства передо мною! Но стоит только задуматься, и сразу задаешь себе вопрос: кто же под весьма похожей на прежнего личиной на самом деле, вот этот, подделавшийся под бывшего человека?

Сухим коричневым пальцем ткнул он в сторону Ирвина, и тот опешил, и невольно опустил глаза, и оглядел себя, будто действительно желая увидеть чудовище.

–И это не только к вам относится! Вспомните собственную мать! Вы не могли видеть, как быстро меняется ее тело, но все более чуждому существу вы протягивали руки из младенческой кроватки! Впрочем, согласен, и я сам такой! Помню, бегал мальчиком по этому двору, и смотрел на огород, на птиц то одним, то другим глазом, но не двумя сразу, чтобы подольше сохранить зрение. Правда, не помогло. Но разве это я нынешний бегал тогда? Нет и нет! С тех давних пор десятки раз сменил я собственное тело, ничего при этом не заметив, так как память о прежнем существовании бережно передавалась заменяемым деталям. И воспоминания о детстве всего лишь галлюцинации потрепанного долгим существованием и бесконечными сменами материи мозга…

–Удивительно, как вы можете заниматься своим делом и как вас еще не бросили клиенты, если вы отказываетесь отдавать долги? – прервал излияния старика Ирвин.

–В последнее время никто не давал мне денег на такой срок, после которого он уже не мог на них претендовать.

–Значит, вы только недавно придумали подобное обоснование для присвоения чужих денег?

–Ничего я не придумывал. Беседы с Учителем привели меня к такому заключению. И я верю, что только камни в почках, да еще, быть может, искусственная челюсть могли остаться у данного господина от прежнего тела того индивида, который оставлял деньги.

–А не подойдут ли пломбы в зубах? – наивно вымолвил Гэмфри наклонившись к окошку.

–Не знаю, что там говорил неизвестный мне учитель, – отодвигая Гэмфри злобно прошипел Ирвин, – но если вы не отдадите деньги немедленно, я вас задушу! И забор не спасет! А следуя вашей логике, уже через месяц мне нельзя будет предъявить обвинение. Ведь это будет уже другой человек, который ко мне нынешнему не будет иметь никакого отношения.

–Что вы говорите? – вскричал пораженный ростовщик. – Но ведь я прав. И, отдавая деньги, буду действовать незаконно? Ведь он, – ростовщик указал на Гэмфри, – он никто! Он не собственник денег! А если он и является собственным наследником, так это еще надо доказать в суде! Ведь тот, кто отдавал деньги, действительно не оставил доверенности на этого, присвоившего и паспорт его, и тело!

–Но он, и я это хорошо помню, желал, чтобы вы отдали деньги, когда они ему…, то есть мне понадобятся! – выкрикнул Гэмфри, выглянув из-за спины Ирвина.

–Ваши воспоминания надо бы чем-нибудь подтвердить, – задумчиво, после паузы ответил ростовщик. – Давайте я подумаю и соберу такую сумму. А вы приходите через день-два, и мы попытаемся выйти из положения.

–Так бы и сказал, что сейчас нет денег, – зло проворчал Ирвин, остервенело, почти разрывая, протаскивая сквозь прутья решетки возвращенную расписку.

В молчании они отъехали два квартала, повернули к городу и вынуждены были остановиться, так как дорогу в самом центре поселка, где стояло единственное, наверное, на острове жилое девятиэтажное здание, построенное еще колонизаторами, перекрыла толпа. Ирвин, не желая больше потеть, остался в машине, а Гэмфри подошел к горе домашнего скарба, очевидно вынесенного подальше от здания и лежащего теперь на обочине в тылу толпы.

–Что здесь происходит? – обратился он к старику, понуро сидящему на стуле рядом с вещами.

–Вот, община решила разрушить здание, – грустно проговорил тот. Черные потухшие глаза, запущенное, в глубоких морщинах, давно небритое лицо под полями соломенной шляпы, широкие и грязные на помочах штаны.

–Но зачем? – воскликнул Гэмфри. – Ведь даже в городе нет ни одного здания выше двух этажей, за исключением Дворца! А этот смотрится издали очень красиво. Единственное здание с водопроводом и канализацией! Да еще в рыбацком поселке, вдали от цивилизации. Жаль, что оно у вас всего одно.

–Жаль? – неожиданно гневно воскликнул старик. – Хорошо, что не успели построить больше!

– Разве плохо иметь квартиры со всеми удобствами? – вскричал Гэмфри, – не то, что эти домики, с туалетами на улице…

– Это не дом! Это гроб, жить в котором стремятся недалекие люди!

–Как гроб? – вконец опешил Гэмфри, – почему?

Старик молчал некоторое время, астматически дыша.

– Поначалу я был горд, когда лет тридцать тому назад, фирма, управлявшая портом, подарила мне квартиру. Я смотрел на других, оставшихся в халупах, свысока. И лишь позднее понял, какой грех совершил, поселившись здесь. Люди строят такие дома, чтобы вымереть.

–Но я тоже жил на материке в подобном доме! И в городах сплошь такие дома.

–Сколько детей было в вашей семье?

–Я был один.

–Вот и у меня всего один сын.

–Но какое отношение это имеет к вашей квартире?

–Самое прямое. Вот у моих друзей, – кивнул старик на толпу, сгрудившуюся вокруг невидимого оратора, – по нескольку детей. Ведь в частном доме ребенок помощник. Как только повзрослеет – труженик. А в старости и кормилец. По нашим законам младший ребенок вообще не имеет права уходить от родителей, так как обязан присматривать за стариками. Дети –самое большое богатство! Если в сельской семье всего один ребенок, её считают неполноценной. А на бездетных и вовсе показывают пальцем.

–Но какое отношение это имеет к дому? – нетерпеливо повторил Гэмфри.

–В этом улье, – презрительно махнул рукой в сторону своего бывшего дома старик, – ребенок уже не помощник, так как никакого хозяйства в квартире быть не может, а крикливый квартирант. То, что тратилось только на себя, теперь расходуется и на него. Это конкурент, отбирающий жилплощадь, деньги и время. Больше двух детей в таких условиях могут себе позволить только неадекватные люди. Повзрослев, дети уходят, так как жить вместе в одной квартире невозможно. В общине же дети строят себе дом рядом с родительским. Вот я и вынужден доживать жизнь в одиночку на пособие. У деревенских-то пенсий нет, потому и дети чувствуют ответственность за стариков. А нам какой смысл растить детей, если они все равно уйдут, и забудут обо мне, полагаясь на помощь государства? Вот если бы пенсионные отчисления от заработка выросшего ребенка перечислялись тому из его родителей, кого он укажет, то женщины стремились бы рожать и воспитывать трудолюбивой свою будущую пенсию.