Озябший ангел

– Что тебе? – скользнула она взглядом по свёртку. – Это от брата?

– А как вас зовут? – спросила Галя.

– Ириной Семёновной, а фамилия брата Нефёдов.

– Тогда этот пакет для вас. От него.

– Давайте, – энергично протянула она руку.

Галку обдало холодом. И она, преодолевая внезапно появившееся внутреннее сопротивление, рассталась с пакетом.

– Спасибо, девочка, – с лёгким оттенком кокетства поблагодарила её хозяйка квартиры.

И захлопнула за собой дверь. Лязг щеколды прозвучал коротко, словно точка, поставленная на пишущей машинке, в короткой захватывающей истории. Причём на самом интересном месте и без всякой надежды по-своему изменить её финал. Галина пошатнулась и, прислонившись к стене, безвольно сползла вниз. Сил на то, чтобы вернуться домой, не было.

«Не угостила? – не поверила она. – Ни грамма не дала… Как же так? Я ж полдня сюда добиралась… А она так и не угостила. Какая же я идиотка».

Галя долго ещё сидела у стены, а слезы всё текли и текли.

Ноябрь близился к концу. Ленинград продолжал сражаться, трудиться, жить. Вражеская авиация над ним стала появляться реже. Потому что теперь её главная забота – сорвать доставку продовольствия в город. А это задача не из простых. Тем более, что с двадцатого ноября открылась ледовая дорога через Ладожское озеро. Артиллерийские обстрелы города не прекращались. Однако уже ни вой сирен, ни предупреждения диктора по радио об опасности не могли заставить ожесточённых и ослабевших горожан покинуть свои рабочие места или квартиры. Смерть была так близка, так обыденна, что её перестали бояться.

Вовка уже во второй раз шёл в магазин за хлебом. С утра, отстояв семь часов и не дождавшись его привоза, он вернулся домой. Там немного отдохнул, отогрелся и снова отправился в очередь. Шёл и думал о том, что ещё не началась настоящая зима, а овощей уже нигде не достать. И вдруг впереди, метров за сто от него, в верхних этажах пятиэтажки что-то взорвалось, и целая кирпичная груда рухнула на тротуар. Вовка перешёл на противоположную сторону улицы и взглянул на дом. В доме, на уровне третьего этажа, на месте межоконного простенка бурой пылью клубилась огромная дыра. Четвёртый этаж остался невредим только благодаря тому, что поперечные балки над окнами в этом доме были не короткими, как обычно, а длинными, рассчитанными сразу на три окна. Всё ясно, снаряд ударил.

Пока мальчик подходил к месту обрушения простенка, красноватый шлейф пыли уже лёг на вчерашний снег. И тут Вовка заметил какое-то шевеление внизу. Человек? Как он туда попал? Да ведь всё ясно – шёл по тротуару. Мальчик поспешил к пострадавшему, как оказалось, мужчине. А тот, неловко сбрасывая с себя изувеченной рукой куски кирпичей, штукатурки и осколки стекла, пытался высвободиться из западни. Но получалось это у него неважно, потому что из-под обломков виднелись только его голова и левый бок.

Подобравшись к мужчине, Вовка стал торопливо помогать ему. Минуты через три раненый был вызволен из-под завала. Он попытался отползти, но сдвинуться с места так и не смог. Вовка поднялся.

– Я схожу в ближайшее убежище, может, санитара найду.

Мужчина остановил его.

– Не уходи. Ты можешь не успеть. А я не хочу остаться один.

– Но ведь вас нужно перевязать.

– Думаю, нет. Я чувствую, что жизнь уже покидает меня.

– У вас есть в городе родные?

– Слава Богу, нет. Успели уехать.

– А знакомые? Может, что передать им надо?

– А ведь ты, безусловно, прав. Это нужно сделать. Семья должна знать. Боже, как же всё глупо получилось! Остался в городе, чтоб завершить свои исследования, а сам вместо этого протолкался в очередях за хлебом… и не успел. Ничего не успел.

– Вы сейчас не о том думаете, – заметил Вовка.

– Да-да. Надо, по существу. Я живу в голубой пятиэтажке – это здесь рядом, через два дома по ходу движения. И следующий угловой, стоящий поперёк, мой. Над его первым подъездом ещё козырёк обрушен.

– Это где булочная? – спросил Вовка.

– Да. Во втором подъезде, в двадцать восьмой квартире живу я. Ключи в правом кармане брюк. Вытащи-ка их.

Вовка попытался добраться до ключей, но не смог: мужчина лежал прямо на них.

– Да быстрей же ты, – с отчаянием прошептал он, – толкни меня на спину.

Вовка, не желая причинить ему боль, осторожно нажал на левое плечо мужчины и повернул его на спину. Тот, закусив губу, застонал. Мальчик подсунул ему под голову его же шапку. Потом вытащил из кармана мужчины связку ключей и показал ему:

– Вот они.

– Хорошо, – отозвался тот. – Теперь слушай. Соседке слева, её зовут Людмила Григорьевна, скажи, что Алексей Ефимович просил его похоронить и сообщить жене все нюансы.

– Извините, что сообщить? – переспросил Вовка.

– Подробности. Ну, чтоб они смогли найти меня.

– А, понял.

– А ты, мальчик, сделай одолжение, напиши моим, как всё было. И передай им, что я их очень любил. Письмо от них – за зеркалом. Когда войдёте в квартиру, в выдвижном ящике письменного стола найдёте одиннадцать плиток шоколада.

Вовка не смог скрыть своего изумления. Глаза у него расширились. Мужчина криво усмехнулся.

– Да-да, это больше килограмма. Я предвидел некоторые трудности и готовился не только выжить, но и завершить свою научную работу. Поделите его с соседкой поровну. Там же и деньги лежат, пусть Людмила возьмёт их на моё погребение.

В лице мужчины появилось напряжение, на лбу заблестели бисеринки пота. В глазах стало появляться отчуждение.

– А что делать с вашей научной работой? – громко спросил его мальчик.

Учёный, словно увлекаемый мощным невидимым потоком, судорожно ухватился разбитыми в кровь руками за обломки, и глубоко дыша, произнёс:

– В институт… жена или соседка… после войны.

– Я все сделаю, как вы сказали, – с юношеской горячностью сказал Вовка. – Обещаю вам.

– Спасибо, дружок. И проща-а-ай, – выдохнул он.

Очередного вдоха не последовало.

– Прощайте, Алексей Ефимович, – удручённо сказал Вовка и закрыл ему веки.

Сидя на большом обломке кирпичной кладки, мальчик как-то невольно задумался: «В человеке так много всяческих проявлений его силы: энергии, воли, ума… А мечты вообще не знают никаких границ. И в то же время его жизнь удивительно хрупка. Почему такое странное несоответствие? Ведь должно же быть всему этому хоть какое-то объяснение?» Холод, исходящий от кирпичей, поднял мальчишку. Он взглянул в лицо учёного. Прошло минут пятнадцать, не больше, а в лице уже наметились перемены: его глазницы, и без того впалые, стали ещё глубже, а нос острее. «Пора», – сказал себе Вовка и пошёл исполнять последнюю волю погибшего.

В хлебный магазин мальчик попал уже в сумерках, однако настояться в очереди успел. И его терпение, в конце концов, было вознаграждено – хлебные карточки отоварить он всё-таки сумел. Домой шёл, едва переставляя ноги. Внезапно из-за угла дома навстречу ему вышли двое угрюмых мужчин. Обоим лет до тридцати. Их намерения не оставляли ни малейших сомнений: вышли на грабёж. И тут впервые за несколько месяцев Вовка испугался. Не за себя, а за то, что могут отобрать у него с таким трудом добытый хлеб, две подаренных ему сырых картофелины и целых шесть плиток шоколада – несметного по нынешним временам богатства. Представив это, мальчик вдруг ощутил в себе такую отчаянную решимость, такое холодное ожесточение, что глаза у него заблестели, как у голодного волчонка. «Умру, но не отдам», – решил он.

Ближайший из мужчин, уж было преградивший ему дорогу, вдруг отступил в сторону. Вовка уже за спиной услышал по-блатному куражливый голос:

– Ты чего, Жакан? Надо было тряхануть пацана.