Озябший ангел

Женщина стала беспокойно озираться. Третий снаряд взорвался во дворе дома, стоящего прямо у них за спинами. Земля нервно вздрогнула. Оконные стёкла хрустально охнули и, коротко отзвенев, осыпались.

– Вот гад! Кучно бьёт, – оглянулся Вовка. – Да он, скорей всего, и прицела не меняет.

Мальчик покосился на женщину и вдруг увидел, как она торопливо рвёт зубами выменянный ею хлеб.

– Стойте! – гневно закричал Вовка. – Нельзя!

– Так ведь всё равно убьют! – давясь хлебом, лихорадочно крикнула она.

– А если нет? – как можно более спокойно спросил мальчик.

– Я же знаю: убьют меня, убьют, убьют! – с неожиданной дикой страстью исступлённо твердила она.

– Не убьют! – повысил голос Вовка. – А вот ваша дочь… наверное, умрёт.

Елизавета поражённо замерла. Потом, ни на миг не отрывая взгляда от растерзанного ею куска хлеба, она медленно опустила руку.

– Боже… Что я натворила? – прошептала она. И, словно отрекаясь от содеянного, отрицательно покачала головой. – Я… я сумасшедшая.

– Глупости, – всё тем же спокойным тоном сказал Вовка. – Вы просто испугались.

– Да? – с надеждой спросила Елизавета.

– Конечно, – подтвердил мальчик. – У всякого могут сдать нервы. До дома-то ещё далеко?

За их спинами, но уже на большем удалении, раздался новый взрыв. Они вздрогнули и внимательно посмотрели в лицо друг другу.

– Нет… До угла и чуть наискосок, – ответила она. И, словно стараясь убедить его, нетвёрдо добавила: – А Валечке я умереть не дам.

– Да уж наверно, – ободрил её мальчик. – Теперь у вас найдётся, чем подкормить её.

Женщина успокоилась. Она тщательно подобрала крошки и, прежде чем спрятать хлеб, отковырнула от него корочку граммов на тридцать. Затем Елизавета с помощью Вовки выбралась на тропу, взяла мальчика за плечо и сказала ему:

– Вова, ты очень надёжный человек. Спасибо тебе.

И протянула ему корочку хлеба. Мальчик сжал губы и сглотнул слюну.

– Не надо, – отказался он. – Несите дочке.

– Ты за меня не тревожься, – успокоила его Елизавета. – С этого куска я больше ни крошечки не возьму. Пусть меня теперь хоть на клочья снарядом разорвёт. А без тебя, наверное, я и продуктов бы не добыла и даже вернуться не смогла бы. А теперь смогу. Возьми, пожалуйста.

– Ладно, – согласился Вовка. И, чтобы не искушать Елизавету, положил корочку в карман.

До угла они дошли вместе. Перед тем как попрощаться, Елизавета стала объяснять ему, где они с дочкой живут, чтобы при случае он мог найти их. Она повторила адрес ещё раз. Вовка до звона в ушах силился услышать то, что она говорила ему, но уже ничего не соображал. Он думал… о хлебной корочке. О том, что хорошо бы подержать её на горячей печке, тогда бы у этой корочки пробудился затаившийся в ней хлебный дух. Но ведь до печки ещё добраться надо. А терпеть – уже никаких сил нет.

– Ты всё запомнил, Вова? – как сквозь вату донеслось до него.

– Всё, тётя Лиза, – подтвердил он.

– Ну, до свиданья, – махнула она рукой.

– До свиданья, – ответил Вовка. И, сделав первый шаг в направлении своего дома, сунул руку в карман за корочкой.

А вечером у Вовки начался жар. Сначала он этого даже не понял. Просто вдруг стало жарко, невозможно жарко. Повсюду. И под одеялом, и в комнате. Ему показалось, что тётя переложила в печку дров, отсюда и все неудобства. Он дважды вставал и умывался. И лишь к утру почувствовал, как голова наливается свинцовой тяжестью, а тело время от времени покрывается липким потом. Стало понятно, что он всё-таки простудился.

Тётя ухаживала за ним как могла: поила его таблетками, какими-то отварами, обтирала кислой водой. Через неделю головная боль пошла на убыль, а затем почти и вовсе исчезла. Но появились кашель, слабость и тошнота. Мальчик впервые ощутил тяжесть своего собственного скелета.

Болеть противно – это ясно, однако и в болезни, как оказалось, есть свои положительные моменты. Во-первых, никто не пошлёт тебя ни за водой, ни за хлебом. И, во-вторых, книжки можно читать сколько душе угодно. И Вовка читал, читал всё светлое время, да ещё прихватывал и вечера при свете коптилки. А ночью на него наваливались мысли.

Когда долго лежишь, невозможно не думать. И первая мысль, конечно, о еде. Чтобы избавиться от этого наваждения, из крохотного озерца своих воспоминаний Вовка выхватывал какую-нибудь мелочь и на время забывал о голоде. Он заново переживал свои детские радости и огорчения. Снова и снова вспоминал родной дом, последние напутствия родителей, растерянные взгляды братишек. Вовка перебирал в памяти лица соседей, учителей, школьных товарищей. Он мысленно путешествовал по своей родной деревне, бродил по мелководной речке, бегал по тропинке, повторяющей все извивы её берега.

Мальчик припоминал подробности своих проделок, совершённых им из озорства или от скуки, а то и просто из любопытства.

Но чаще всего он вспоминал Ленку. И всё потому, что очень виноват перед ней. И от этой вины ему не избавиться уже никогда.

А случилось это в мае. Ленка, его одноклассница, жила по соседству, через дом. Она была красивой девочкой: с большой русой косой и бирюзовыми глазами. Ребята с третьего по седьмой класс чуть ли не все поголовно были влюблены в неё. В общем-то, в глубине души Вовка тоже любовался ею. Но при встрече с соседкой старательно демонстрировал ей своё пренебрежение. То ли это уязвило её, то ли была другая причина, только Ленка стала дразнить его «цыганёнком». И заметив, что Вовку задевает это, она дразнила его всё с большим и большим азартом. С мальчишками такие вопросы он решал быстро – дракой. А тут девчонка…

Ленка его всё-таки побаивалась и дразнилась только с безопасного расстояния. В школе за день до этого происшествия Вовка подошёл к ней и спросил:

– Ленка, чего ты хочешь?

Она ничего не ответила ему. Лишь молча и, как ему показалось, с интересом посмотрела на него. Мол, любопытно, а что будет дальше?

– Не нарывайся, – пригрозил он ей. И отошёл прочь.

А на следующий день, когда Вовка проходил мимо её двора, он снова услышал её насмешливый голос:

– Цыганёнок!

– Ленка, ты у меня додразнишься, – рассердился он.

– Цыганёнок, цыганёнок.

– Ну, погоди у меня.

В конце огородов текла всё та же речушка. И на её бережке почти у каждого хозяина стояла своя баня. В тот вечер Вовкин отец дал ему задание покрыть гудроном нижнюю часть дюжины столбиков. Так они дольше прослужат. Вовка перенёс их к баньке и начал работать. Он набросал в старое ведро кусочков смолы и вылил туда литр бензина. А потом всё это долго перемешивал палкой. Полученный гудрон он стал наносить на столбики кистью. Работа была ещё не сделана, а гудрон уже стал густеть.

И тут из-за бани Вовка услышал Ленкино пение. Она шла по тропке вдоль берега, и видеть его не могла. Вовка перехватил кисть в левую руку и спиной прижался к стене. И как только Ленка поравнялась с ним, он выскочил из-за укрытия. Она, увидев его, испуганно остановилась.

– Ну что, белобрысая, теперь будешь мамку звать?

– Ма-ма! – бросилась она наутёк.

Он в пять прыжков догнал её, схватил за волосы, потянул книзу. Она, сопротивляясь, нагнула голову.

– Ой-ой! Больно, дура-ак.

Вовка, не выпуская из кулака её золотой косы, несколько раз провёл по ней кистью измазанной в гудроне.