Озябший ангел

Глава 22. Галя и Володя

На улице жемчужные сумерки. Галя Хачёва взволнованна. Её робкая радость просится наружу. Хочется с кем-то поделиться ею. Но с кем? Она достаёт из тумбочки чистую канцелярскую книгу, открывает её на первой странице. И слева на полях химическим карандашом ставит дату: «27 мая 1942 года». Затем ненадолго задумывается и начинает писать.

«Удивительно, но нам с мамой всё же как-то удалось дожить до белых ночей. И вроде бы это не круглая дата, чтобы уж особенно торжествовать, но только не для нас. Ведь в Новогоднюю ночь мы загадывали дожить именно до этого дня. И вот наше заветное желание сбылось. Даже не верится.

За эти пять месяцев произошло многое. В ночь с первого на второе января замёрзла баба Сима. На термометре тогда было минус двадцать пять по Цельсию. Она стояла в очереди за хлебом, но ей, как и многим другим, в тот раз его не хватило. Ждали привоза хлеба до самого закрытия магазина. Потом кто-то пустил слух, что к утру потеплеет, и человек восемь осталось на ночь у магазина. Но к утру температура понизилась ещё на два градуса, а обещанное потепление началось лишь пятого числа.

Второго января была моя очередь стоять за хлебом, и я в самую рань пришла сменить бабу Симу. Но те, кто оставались на ночь, стояли не в общей, а в отдельной очереди, у стены, плотно прижавшись друг к другу. Они были мертвы. С тех пор все очереди стали моими.

А с конца марта и до середины апреля мы с мамой попеременно в числе тысяч горожан работали на санитарной очистке Ленинграда. Убирали трупы из подвалов, квартир; свозили их на кладбища, а там команды мужчин-инвалидов хоронили их. Кроме этого очищали от грязи, нечистот и битого стекла улицы, дворы, канализационные колодцы. С середины апреля по самым важным маршрутам пошли трамваи. А это для ослабевших горожан очень важно.

Как только потеплело, все поголовно приступили к весенним работам. Каждый в меру сил и возможностей старался вскопать клочок земли и что-нибудь посадить на нём. На грядках сажали морковь, свёклу, картофель, на клумбах – цветы. Маме на работе выдали несколько пакетиков различных семян и кулёк резаной картошки с ростками. Мы сделали три грядки и всё это посадили. Сейчас мы рвём крапиву, лебеду, кислицу, варим из них супы, делаем лепёшки. В Весёлом то там, то здесь цветут уцелевшие кустики сирени и редкие фруктовые деревья. После тяжёлой мрачной зимы всё это умиляет до слёз. Хочется верить, что позади не только бесконечные ночи, но и наши самые чёрные дни».

Прошло ещё три недели. И всем стало известно, что по дну Ладожского озера провели нефтепровод. Город это сразу почувствовал. Понемногу стали оживать заводы и фабрики, в нижние этажи домов подали воду. Ещё недавно пустые улицы начали заполняться народом: худенькими, точно подростки, взрослыми и крохотными детьми, горбатенькими от подложенных под одежду подушечек на случай обстрела. Город для них стал как будто чуточку великоват. Но люди приободрились, их взгляды посветлели.

Однако голод к благодушию не располагал. И Галя решила попробовать устроиться на работу. Между посёлком и городом друг возле друга располагались два предприятия: «Республика» и «Химзавод». Её мама работала на заводе «Республика». Туда с утра пораньше они и направились. Заняли место у проходной и стали ждать. Люди всё прибывали и прибывали. И тут Анна указала на высокого скуластого мужчину с серым лицом и запавшими глазами.

– Вот он. Иди и не бойся, – сказала она. – Этот дядька здесь большой начальник. Он хороший. Просись у него.

Девочка пошла к нему навстречу.

– Здравствуйте, – поздоровалась она с ним.

– Здравствуй, – ответил он.

Галя засеменила рядом с начальником.

– Дяденька, возьмите меня на работу, – попросила она.

Тот окинул её насмешливым взглядом и спросил:

– А тебе, сколько лет, тётенька, а?

– Осенью уже шестнадцать будет. Скоро паспорт получу, – торопливо сообщила Галя.

– А чего ж ты тогда такая маленькая?

– Так на одной крапиве разве вырастешь? – посетовала она.

– Это верно, – вздохнул он. – А чья ты будешь?

– Я дочка Осиповой, она у вас на кухне работает.

– Анны Павловны? – уточнил тот. – Знаю-знаю. Вместе в цехе работали. Только должен тебя предупредить: здесь очень трудно. Не сбежишь?

– Не сбегу.

– Ладно. Иди в отдел кадров. Там жена моя, Бутылкина, скажи ей, что я направил тебя.

– Спасибо вам, – горячо поблагодарила она.

– Пока не за что, – ответил он. И шутя, погрозил пальцем: – Не подведи.

Галя отыскала отдел кадров, робко постучалась и вошла. А полчаса спустя она уже была в цехе. В коллективе – ни одного мужчины. Начальник цеха тоже женщина, седая, доброжелательная, лет пятидесяти. Она сказала ей:

– Говоришь, Галей зовут? Хорошо. Будет время, познакомимся ближе. Пока не войдёшь в курс дела, будешь работать вместе с Варей Сазоновой.

Она подозвала к себе светленькую, немного угловатую девушку.

– Варя! Вот тебе напарница. Всё ей тут расскажи и покажи. И самое главное: объясни ей, чего можно делать, а чего нельзя.

– Хорошо, – ответила та. – Всё будет в порядке.

– Спасибо.

Варя сказала Гале:

– Сейчас я тебе покажу всё, чем нам приходится заниматься. Люди на заводе ослабели. И когда что-нибудь случается с ними, нас, молодых, часто перебрасывают на их участки. Так что нам надо знать всё.

И повела её по заводу.

– Сейчас мы делаем фронтовые спички. Это просто. Из шпона вырезаются гребёнки, их концы окунают в раствор серы и бертолетовой соли, сушат и сворачивают в виде книжечек. А уж на них наносится намазка из красного фосфора.

– А это что за песок? – кивнула Галя на рассыпанную в формах серую массу.

– Это смесь серы, соды и белой глины – каолина. Её помещают в печь. А на выходе из неё получается ультрамарин.

– Синька? – задала уточняющий вопрос Галя.

– Она самая. Ещё нас частенько ставят на активированный уголь. Он используется для противогазов. Мы его просеиваем и засыпаем в мешки. Иногда сами же их потом и грузим.

– А они тяжёлые? – спросила Галя.

– Не особенно. По двадцать пять килограммов. Но противней всего стоять на дусте. Вонь – похуже, чем от серы. Однако работать везде нужно. Главное, куда бы тебя ни поставили, береги глаза. Если что попадёт в них – сразу же промывай. Ну и хорошо бы, конечно, носить марлевую повязку, иначе загубишь лёгкие. К печам без рукавиц не прикасайся. А когда будешь работать в корытах, надевай резиновые сапоги. Они, правда, почти все дырявые, но всё же какая-никакая защита. Всё поняла?

– Всё, – ответила Галя.

– Ну и хорошо. Пошли работать.

Вовка Митрофанов тоже не сидел дома, сложа руки. Он с большим интересом участвовал во всех процессах, происходящих в жизни города. Его увлекала то одна работа, то другая. А потом он попал в одну из команд по сносу аварийного жилья. Их цель: заготовка дров для нужд города. Прежде всего, разбирались ветхие деревянные строения на окраинах Ленинграда. А жильцы из них переселялись в основательно опустевшую центральную часть города, в коммуналки. Стены бараков раздёргивались «Сталинцем» тросами. А уж рабочие ломами, пилами и топорами доводили дело до конца.

В этой команде мальчик проработал весь июль и август. Не изменяя своей крестьянской натуре, он, как и положено, тоже заранее готовился к зиме. И когда пришла осень проблема с дровами была уже решена. Однако имелись и другие дела, в общем-то, самые обыкновенные: закупить свечей, вставить в окно новое стекло, заготовить и насолить крапивы, ну и ещё по мелочи. Тётя снова работала. И дела эти надо решать Вовке. Медлить никак нельзя: ведь уже через двадцать дней ему – пятнадцать. И он решил, что в тот же день пойдёт искать старшину Краско. Раз приглашал на тральщик – пусть хлопочет перед своим капитаном. У Вовки уже и рекомендация Набатова на руках.

Мальчик обошёл несколько магазинов и, отстояв в двух очередях, купил пару десятков свечей. Не ахти как много, но почин есть. Он вернулся домой и в замочной скважине двери обнаружил скрученную в тугую трубочку записку. Вовка развернул её и прочитал. «Володя, как только придёшь, возьми то самое письмо и срочно принеси Набатову. Он будет ждать. Обухов».

«Что бы это значило? – встревожился Вовка. – То сам говорил мне: о письме никому ни слова. А теперь – принеси».

Накануне этого дня в тридцати километрах от Ленинграда в беседке аэродрома люфтваффе сидели лётчики, разговаривали. Оберлейтенанту под тридцать. Он высок, крепко сложен, выражение лица надменное. Второй в погонах лейтенанта: строен, светловолос, белолиц.