«Сатурн» почти не виден

Кравцов прибыл в город ночью. На условленном месте его встретил подпольщик, тот самый, которого подпольная организация устроила в гестапо взамен заброшенного в Москву инженера Русакова. Это был мрачный, неразговорчивый человек лет пятидесяти, по имени Трофим Кузьмич.

Он провел Кравцова на приготовленную для него квартиру – маленький, прямо игрушечный домик, стоявший в большом фруктовом саду.

– Это сад нашего местного мичуринца, – пояснил Трофим Кузьмич, зажигая коптилку. – Летом он, бывало, сам жил в домике, а теперь сдал нам, то есть вам, значит. Вместо платы вы обязаны работать в его саду. Ясно? А теперь я пошел. Завтра приду в полдень. – Трофим Кузьмич ушел, но тут же вернулся. – Забыл предупредить, мичуринец наш тронутый, – Трофим Кузьмич ковырнул пальцем висок. – Маскировка. Зовите его дядя Егор, так его весь город зовет.

Кравцов осмотрел домик и вышел в сад. Сразу за забором начинался окраинный пустырь, а с другой стороны темнели развалины какого-то дома. «Местечко удобное», – подумал Кравцов, возвращаясь в домик.

Он постелил на полу пальто и лег. Сразу понял, что скоро не заснет, и, чтобы утомить себя, начал штудировать свою версию. Итак, фамилия его – Коноплев. Окончил юридический институт в Москве, но не имел возможности работать по специальности, так как из института за ним ползла плохая характеристика, приписывавшая ему ни больше, ни меньше как низкопоклонство перед буржуазным законодательством и буржуазной теорией права. Не дали работать даже юрисконсультом в торговых организациях. В конце концов он вынужден был уехать из Москвы в Смоленск и работать там директором мясного магазина. Но и здесь он долго не продержался, был обвинен в хищении мяса и осужден. Когда началась война, заключенных из смоленской тюрьмы решили вывезти на восток, но эшелон этот разбомбила немецкая авиация и уцелевшие заключенные разбежались кто куда. Коноплев в их числе… А в этот город он прибыл в поисках работы, надеясь на помощь друга его отца – Трофима Кузьмича.

Но одно дело – схема версии сама по себе, самое трудное – уверенно жить по этой схеме, всегда помня великое множество деталей выдуманной биографии. Кроме того, нужно быть актером и таким жизненно правдивым, чтобы зритель – враг – не мог и подумать, что видит игру, а не самую жизнь. Вот где та «правда жизни», которую иной раз так ищут в театре. От этой правды зависит: жить или умереть этим безымянным героям-актерам.

Кравцов должен был много-много раз умозрительно «прожить» биографию своего прототипа и по каждому эпизоду жизни быть осведомленным почти так же, как и тот, кто эти эпизоды мог пережить в действительности. Он должен знать великое множество подробностей исторического, географического, бытового и всякого иного порядка. Скажем, бывший директор смоленского мясного магазина Кравцов-Коноплев должен с не меньшей твердостью, чем свое имя, знать цены на мясо в самые различные времена. Или суд над ним в Смоленске. Ведь это судебное дело в действительности имеется в архиве городского суда, и гитлеровцы всегда могут его «поднять». А это значит, что Кравцов должен знать не только всех выступавших на процессе свидетелей, но и то, что они говорили; он должен помнить, на каком – утреннем или вечернем – заседании суда произошел тот или иной эпизод судебного следствия…

Поезд с заключенными смоленской тюрьмы немцы разбомбили в действительности. И поскольку этот факт они тоже всегда могут проверить, Кравцов должен о бомбежке знать и помнить целую кучу подробностей. Он «не знает» только одной детали, что его прототип – Коноплев – в этой бомбежке погиб.

И вот сейчас, лежа на полу в домике дяди Егора, Кравцов «гонял» себя по всем эпизодам своей версии. Заснул он только под утро…

Кравцова разбудил непонятный звук под окном. Кто-то не то пел, не то стонал низким неровным голосом. Кравцов осторожно выглянул в окно. Возле самого дома копал землю нескладный старик, страшно худой, со стоящей дыбом седой шевелюрой. Всаживая ногой лопату в уже подмерзшую землю, он выгибался знаком вопроса и в это время не то пел, не то стонал. Это, очевидно, и был дядя Егор.

Старик словно почувствовал, что на него смотрят, воткнул лопату в землю и направился к домику. Он вошел и долго, со света ничего не видя, стоял около двери. Потом подошел поближе, пристально посмотрел на Кравцова и спросил:

– Коноплев?

– Я, – ответил Кравцов.

Старик улыбнулся, но тотчас же его лицо будто погасло, и он забормотал быстро и неразборчиво; это походило на бред человека во сне. Так, бормоча, он вышел из домика и вернулся к своей лопате. «Вот это артист!» – восхищенно подумал Кравцов.

Пришел Трофим Кузьмич. Не здороваясь, он подсел к столу и положил перед Кравцовым лист бумаги.

– Тут вся моя родня. Выучите. Теперь то новое, что вы тоже должны знать. В благодарность за услуги «новому порядку» я только что получил хлебную должность. Уже вторую неделю я директор хлебозавода. Это может пригодиться. А сейчас нам надо идти на встречу с гестаповцем. Он уже ждет нас на явочной квартире. Учтите, что мои заслуги как секретного агента гестапо ерундовые. Я прикидываюсь плохо соображающим в этом вопросе.

– Понятно, – улыбнулся Кравцов.

Трофим Кузьмич и Кравцов вышли на улицу и направились в центр города.

– Держитесь свободно, – тихо сказал Трофим Кузьмич. – Меньше любопытства к окружающему. Ведь вы прибыли сюда не из Москвы, и всего этого уже успели наглядеться. Теперь о гестаповце Циммере, который нас ждет. Человек он не очень умный, примитивно хитрый, но убежден, что является знатоком России. Эту уверенность я в нем всячески подогреваю, восхищаюсь каждым его дурацким откровением. Но нужно быть всегда начеку, он очень подозрительный. Значит, условлено: я рекомендую вас как сына моего старого друга, с которым я вместе рос, учился в школе и потерял его из виду примерно в тридцатых годах. Я буду просить гестаповца устроить вас на работу.

– Но он может устроить меня директором бани, – заметил Кравцов.

– Может. Москва строилась не сразу.

Кравцов почувствовал себя неловко и замолчал.

Они пересекли проходной двор и оказались на пустынной улице. Здесь они вошли в подъезд старинного каменного дома. В коридоре было темно, но Трофим Кузьмич уверенно сделал несколько шагов и два раза отрывисто стукнул в дверь.

– Прошу! – послышалось из-за двери.

Просторная комната была обставлена казенно, как номер в дешевой гостинице. Кравцов невольно улыбнулся, увидев на стене темную копию шишкинских «Мишек».

– Русский лес и русские медведи, – тщательно выговаривая слова, сказал гестаповец Циммер. – Русский человек любит этот родной пейзаж.

– Да, конечно, – поспешил согласиться Кравцов, отмечая про себя наблюдательность немца, заметившего его мимолетную улыбку.

Трофим Кузьмич почтительно поздоровался с Циммером и показал на Кравцова.

– Вот это и есть тот человек, о котором я вам говорил. Коноплев.

– Ко-но-плев, – раздельно произнес Циммер. – Очень хорошо! Здравствуйте, господин Коноплев. Давайте все сядем.

Кравцов обратил внимание, что сам гестаповец сел спиной к окну, а их посадил лицом к свету и, не переставая, смотрел на него.

– Значит, вы из Смоленска? – спросил Циммер, видимо, хорошо помня то, что сказал ему о Кравцове Трофим Кузьмич.

– Если считать мою довоенную жизнь – да, из Смоленска. Но с началом войны где я только не побывал!

– А где именно? Назовите, пожалуйста.

– Ну, сразу как бежал из тюремного поезда – в Дорогобуже, потом в городе Белом, потом в Демидове, а последнее время в Велиже. Это отсюда уже недалеко.

– О! – засмеялся Циммер. – Война развивает путешествие.

– Путешествие в поисках работы – довольно грустное занятие, – подчеркнуто серьезно заметил Кравцов.

– Да, да, мне Трофим Кузьмич говорил, – сочувственно сказал гестаповец и, забыв, что на нем штатский костюм, сделал жест рукой к правому нагрудному карману, потом перенес руку левее и, вынув из бокового карманчика пиджака бумажку, заглянул в нее. – Вы имели, не знаю, как выразиться легче… ну, преступление перед советским законом. Так по крайней мере говорил мне Трофим Кузьмич.

– Нет, я никакого преступления не совершал, – сказал Кравцов, недоуменно посмотрев на Трофима Кузьмича. – Меня осудили неправильно, мне приписали преступление, которого я не совершал.

Кравцов заметил, что, когда он это говорил, в глазах Трофима Кузьмича мелькнула растерянность.

– Разве так можно? – удивленно поднял брови гестаповец.

Кравцов снисходительно улыбнулся.

– Еще с незапамятных времен живет русская поговорка: «Закон что дышло – куда повернул, туда и вышло».

– О! Русские поговорки удивительно смешные и точные, – сказал гестаповец. – Но что есть дышло?

– Оглобли в телеге или в пролетке, куда привязывается лошадь.

– Пролетка? – Циммер не знал и это слово.

– Ну, тарантас или кабриолет.

– О! Понятно! – рассмеялся гестаповец. – Значит, дышло – вышло?

– Мне это дышло стоило года свободы, – мрачно заметил Кравцов.

– Есть ли у вас семья?