Асмодей нашего времени

– Ого!

– А такъ-съ. Но – вниманiе! провозгласилъ Племянничковъ, поднявъ руку.

Онъ началъ читать.

«Милай друкъ мой Киця?»

– Кто?

– Киця. Ну, Кики, Катишь, Катерина; да не перебивайте, пожалуста!

«Милай друкъ мой Киця? Въ сихъ графахъ предоставляю вамъ свое искрен?е серце и чуствительный взоръ на ваши пр?лести и милае лице, за сими словами засвидетельствую вамъ мое нижающее почтенiе и съ уважительнымъ поклономъ и съ неизв?стнами поцылуями. Ваши черты милаго вашего лица и прiятные ваши слова вникли въ глубину моего сердца и придоставили мне горячую любовь, которая миня тривожитъ и кажную минуту заставляетъ думать объ васъ потому, что я ужь не вижу свиданiя съ вашей милай улыбкой, никакъ не имея случаевъ съ вами видится или же къ вамъ пойти, то мне ужасно совесно, чрезъ упреки вашихъ людей, я былъ бы в?сма обърадыванъ естлибъ вы уведомили миня несколко строковъ объ вашимъ здорове и тобы существовало мне в?ликую радость. Прощай, Ангелъ мой Киця? Остаюсъ по-гробъ жизни моей друкъ вашъ Никита Голупчиковъ. Баринъ мой сидитъ все дни дома и занимается вображенiями»

… Это ужь, дяденька, на вашъ счетъ.

– Изорвите эту гадость!

– Н?тъ, ужь позвольте положить сiе рукописанiе на свое м?сто; оно непрем?нно должно дойти по адресу. Я на эти вещи смотрю съ философской точки; лакей, который пишетъ такiя чувствительныя вещи, долженъ быть похвальнаго поведенiя, то есть, чисто од?ваться, не пьянствовать, не вор… впрочемъ, если и случится ему что нибудь подтибрить, то отъ чистаго сердца и единственно изъ желанiя подарить предметъ своей страсти. Вотъ я такъ никакъ не устрою на этотъ ладъ моего Пимку; в?чно съ разорваннымъ локтемъ и подбитымъ скуломъ, по неосторожности.

Племяннячковъ вышелъ въ прихожую и тотчасъ опять воротился къ Софьин?, но уже безъ письма.

– Ну-съ, теперь пожалуйте сигарочку за труды.

Взявъ сигару, Племянничковъ повалялся въ кресло и вздохнулъ, какъ будто посл? усиленныхъ занятiй.

– Откудажь вы теперь, ?едоръ Степановичъ?

– Кто я? кто бишь это говоритъ гд?-то: "обыдохъ вселенную и ce азъ!"

– Да что вы, все рыскаете по городу безъ всякаго д?ла?

– Господи Боже мой! Не гр?хъ ли вамъ говорить это, дяденька? Я рыскаю безъ д?ла – да помилуйте, вздохнутъ некогда! Не усп?ешь побриться, надо ?хать… или то бишь, идти, потому что я съ н?котораго времени, для вяшчаго моцiона, п?шешествую, по милости подлеца Павлушки: не в?ритъ каналья… да-съ, такъ надобно идти посмотр?ть, все ли въ порядк? на улицахъ, заглянуть въ модные магазины, потомъ завернуть на часокъ къ кому нибудь изъ смертныхъ, близкихъ ко мн?, какъ вы, наприм?ръ, дяденька…

– Такъ, да нуждаются ли они въ васъ?

– Что мн? за д?ло? Я въ нихъ нуждаюсь. Продолжаю впрочемъ. Дал?е наступаетъ пора визитовъ, ну, и пошелъ съ двора на дворъ; глядишь, не тамъ, такъ въ другомъ м?ст? просятъ остаться на об?дъ; посл? об?да благоразумное занятiе или въ преферансъ, или въ ералашъ, или въ ломберъ, а тамъ – глядь – и вечеръ. Опять новыя хлопоты: надо быть и тамъ и тамъ, словомъ везд?; ну, вотъ вамъ и день весь! Устанешь, какъ почтовая лошадь, "и въ постелю жосткую, какъ въ могилу кинешься." Посл?днее онъ даже проп?лъ.

– Д?йствительно.

– На другой день опять таже исторiя.

– И на третiй таже?

– Само собою.

– А конецъ-то гд?же?

– Въ в?чности! трагически произнесъ Племянничковъ, поднявъ руку.

– Славно вы готовитесь къ ней!

– А разум?ется. Чегожь вамъ еще? Служу в?рой и правдой общественнымъ пользамъ.

– Ч?мъ это?

– Какъ вы туги, дяденька, въ понятiяхъ-то! Ч?мъ, – а кто же разноситъ новости, такимъ воловьимъ шагомъ разгуливающiя по городу? Кто сообщаетъ прекрасной и даже непрекрасной половин? рода челов?ческаго в?сти о вновь прибывшемъ транспорт? парижскихъ цв?товъ и варшавскихъ шляпокъ? Кто является необходимымъ третьимъ для законной партiи въ нодкаретный преферансъ? Кто…

– Ну, довольно, довольно!

– То-тожь и есть-то! Сами вотъ теперь уб?дились, дяденька, что мы не даромъ землю бременимъ.

– Да, я уб?дился только въ томъ, что вы какъ-то ум?ете жить, ничего не д?лая.

– А вы что д?лаете, позвольте васъ спросить! Воображенiями занимаетесь? Разв? лучше зас?сть до?а, и… того… Что это у васъ за книга? сказалъ Племянничковъ, схвативъ Дневникъ Софьина.

– Оставьте, ?едоръ Степанычъ.

– Позвольте, глазкомъ лишь взгляну.

– Оставьте же, говорю вамъ, сказалъ Софьинъ, потянувшись взять изъ рукъ Племянничкова Дневникъ свой, но неугомонный пов?са, поднявъ книгу надъ головой, зачиталъ вслухъ: "Сердце челов?ческое – глубокiй колодезь. Не изсякаетъ въ колодез? вода, сколькобъ вы ни брали ее; не изчезаетъ и въ сердц? потребность любви, хотя бы…

Софьинъ въ неудовольствiи опустился въ кресло.

– Дальше и читать нечего, сказалъ Племянничковъ, кладя книгу на столъ. Понятно, къ чему оно клонится.

Софьинъ молчалъ.

– Ну, не сердитесь же, дяденька; в?дь вы меня знаете – на все про все секретъ. Только вотъ что: для ради какой причины вы забыли Неб?довъ?

– Такъ.

– Хорошъ отв?тъ!

– Гд?жь взять лучше?

– Ну, да хоть въ этой мелко исписанной книг?: сердце – глубокiй колодезь, ч?мъ больше изъ него черпаютъ, т?мъ… сердцу легче… или н?тъ, какъ-то не такъ…

Софьинъ съ досадой сталъ барабанить пальцами по ручк? кресла.

– Послушайте, дяденька, я вижу съ вами надо говорить, какъ отцу съ сыномъ. Ну что вы въ самомъ д?л?? Ну какъ это можно? Ну на что это похоже?

– Да что вы пристали ко мн?? сказалъ Софьинъ, невольно разсм?явшись.

– Какъ что! Помилуйте! Сердце-то челов?ческое не котлетка изъ картофелю, сказалъ какой-то н?мецкiй философъ.

– Что вы плетете!

– Ей-богу такъ! Оно, точно, по русски выходитъ глупо, а по н?мецки очень хорошо. Это ужь всегда такъ у н?мцевъ.