Мельница времени

Катя, стараясь перехитрить Жабалаку, сделала несколько обманных движений из стороны в сторону. Но тщетно. Обогнуть чудище и вбежать под спасительный полог леса не удалось.

«Может, ее рукой, на которой науз, как следует, треснуть?!», – мелькнула отчаянная мысль.

Но при взгляде на оскаленную пасть, утыканную истекающими липкой слюной острыми зубами, желание делать это напрочь отпало.

И вот, когда положение, как показалось, стало абсолютно безвыходным, тело девочки вдруг само по себе развернулось и … бросилось к центру болота!

«Да что же это я делаю-то?! – в панике подумала она. – Совсем что ли?! Туда же нельзя! Там опасно!».

Однако ноги, игнорируя отчаянный голос разума, уносили девочку все дальше от берега, сноровисто перескакивая с кочки на кочку. Было ощущение, что в этот момент она была не тяжелее куличка, а, может, и порхающей бабочки.

За спиной разъяренной трубой гудел Аржавенник, который не мог так быстро слезть с коряги. То справа, то слева неистово колотил Стукач, стараясь запутать и увести Катю в сторону. На подошвы набрасывались тучи пиявок, но будучи не в силах к ним присосаться, соскальзывали и с шумом плюхались в ржавую муть. Жабалака, повинуясь команде хозяина, сделала несколько прыжков вслед беглянке, но тут же начала вязнуть в донном иле. В ужасе выкатив глаза, она заскулила, захныкала и стала пятиться назад.

Катя стремглав летела вперед, не глядя ни по сторонам, ни под ноги, полностью доверившись появившемуся необычному ощущению: будто кто-то заботливый трепетно несет ее на руках.

В своих чувствах девочка была совсем недалека от истины. Если бы она отважилась оглянуться, то свои следы на кочках не увидела. А только те, которые оставляют сафьяновые сапоги, изукрашенные золотыми нитями из солнечных лучей и серебряными строчками из лунного сияния, с алмазными подковками звездной россыпи на каблуках.

Глава VIII

Дурманный сон, битва на озере и спасительная чистота

Когда ноги ступили на твердую поверхность, девочка остановилась, перевела дыхание и только теперь решилась осмотреться. Здесь было значительно темнее, чем на противоположном берегу. Она взглянула вверх, готовая увидеть еще более уплотнившуюся сплошную облачность и тут поняла, в чем дело. Высоко над головой простиралась крона дуба. Настолько густая, что в ней запутались бы и увязли даже самые пронзительные солнечные потоки, а уж теперешний неяркий свет – тем более. И такая раскидистая, что самого ствола видно не было. Правда, листва выглядела не сочной, значительно поблекшей, а местами и совсем высохшей. Но это, наверное, от древнего возраста растения.

«Как седина в висках», – предположила Катя, догадавшись, что это и есть самое главное дерево, которое ей нужно.

Единственное, что смущало, так это отсутствие Синь-озера. Хотя, может быть где-то вдалеке, у самого ствола оно как раз и раскинется. И девочка, не раздумывая больше ни минуты, отправилась на поиски. Так она шла какое-то время, внимательно высматривая то, к чему стремилась. Вдруг впереди замаячила широченная шероховатая стена.

Катя замедлила шаг и начала напряженно вглядываться и прислушиваться, пытаясь определить, что может за ней скрываться. Именно сейчас, когда до цели оставалось не так далеко ей очень не хотелось вновь столкнуться с чем-то непредвиденным и опасным. По мере приближения она почувствовала, что навстречу стали периодически устремляться потоки воздуха. То возникать, то пропадать. Постепенно со стороны стены начал долетать и легкий шорох, походивший на мерное дыхание. Девочка подошла совсем близко и тут поняла, что перед ней – не что иное, как необъятный ствол.

По складкам коры, вздымающимся и опадающим соразмерно дуновениям, можно было определить, что Дуб пребывал в глубоком сне.

«Вот те на! – обескуражено подумала Катя. – Никто и не предупредил, что в тихий час попасть можно! Это через сколько же лет он теперь проснется?!».

Она постояла, потом приложила кулачок ко рту и сдержанно покашляла. Поскольку знала, так все взрослые делают, когда воспитанно хотят обратить на себя внимание. Затем ухватилась за одну из пластин коры и потрясла, как обычно расталкивают спящих. Потом набрала побольше воздуха и громко запела, что нередко можно наблюдать в многоквартирных домах ранним утром, когда достойно отвечают соседям, шумевшим до поздней ночи и не дававшим спать. Но ни один из проверенных надежных способов, увы, не помог!

Девочка в задумчивости двинулась вдоль ствола. Надо было срочно решить, как разбудить дерево. Зря, что ли этот путь проделала? Натерпелась, вон, сколько!

Тут между выступающими из-под земли мощными корнями она увидела просторный лаз.

«Что если войти и пощекотать ствол изнутри, как за пятки? – мелькнула мысль. – Вдруг поможет?».

И девочка ступила внутрь.

Почва за входом сразу пошла под уклон. Она очутилась в огромном, напоминающем пещеру пространстве, так что дотянуться до внутренних поверхностей дерева, нечего было и думать. С каждым шагом свет, пробивавшийся от входа, становился все более скудным, пока не угас совсем. В беспроглядной темноте Катя почувствовала себя совершенно неуютно. К тому же и застоявшийся здесь воздух был каким-то неприятным, с явной горчинкой, словно отравленный. Только она собралась возвратиться, как у самых ее ног вдруг произошло шевеление. Затем раздался не то шумный вздох, не то стон.

Девочка с визгом бросилась к выходу. Выбежав наружу, она скользнула в ближний густой кустарник и затаилась, не отрывая от лаза настороженных глаз. Некоторое время все было тихо, но вскоре из него стал медленно ползком, будто крадучись, выбираться огромный косматый зверь. Катя сжалась и затаила дыхание.

Своей шерстью и размерами он больше походил на медведя. Широченные пясти лап с длиннющими когтями были, как у крота, если бы того увеличили во много раз. Голова же была, будто пересаженная от матерого кабана-секача, только без зловещих загнутых клыков.

Зверь, не открывая глаз, снова испустил протяжный стон и с трудом поднялся. Он, пошатываясь, стоял на дрожащих лапах и нюхал воздух, явно пытаясь определить местонахождение девочки. Та, крадучись, начала пятиться вглубь зарослей. И тут зверь заговорил.

– Подожди, не отдаляйся, – просительно произнес он заплетающимся языком, словно никак не мог выйти из сковавшего его оцепенения. – От тебя такая чистота исходит, как от свежего воздуха. Дай надышаться, как следует.

«Притворяется, – подумала Катя, – немощным показаться хочет. Знакомая уловка. Так птицы делают, когда хищника от гнезда увести хотят: то на лапку припадают, то крыло подволакивают. Этот сейчас подберется ближе, а потом ка-ак бросится!».

Тут ее взгляд случайно упал на плоский и розовый, как пятачок поросенка, нос зверя. На фоне густой бурой шерсти он выглядел совсем не страшно и даже по-детски беззащитно, точно язычок ласкового котенка. Толком не отдавая себе отчет, повинуясь какому-то неожиданному внутреннему порыву, девочка поднялась и вышла из укрытия.

Зверь, вытянув шею в ее сторону, несколько раз жадно втянул воздух, как изголодавшийся человек, который накидывается на пищу. Потом его дыхание выровнялось, веки дрогнули и приоткрылись. С больших, чуть навыкате глаз начала сползать туманная поволока. Когда они прояснились полностью, он уже окрепшим голосом пробормотал «спасибо тебе» и принялся с тоской озираться по сторонам. Видя, что тот не проявляет никакой агрессии, Катя осмелилась и спросила:

– Ты кто?

– Я – Ендарь, живу под Дубом, чистым воздухом питаюсь, – ответил зверь, а потом горестно вздохнул и добавил, – которого тут давно уже нет.

– В лесу?! Чистого воздуха?! Это, как?! – не поняла девочка.

– А вот так, – понурился Ендарь. – Испокон века мы здесь жили, не тужили. Синь-озером любовались, голосами леса наслаждались, его ароматами надышаться не могли. Но однажды явились три старичка благообразные. Головушки повесили, стоят, плачут. Дескать, сил больше нет терпеть, как Яга их изводит, житья не дает. Вот они через речку переправились, сюда пришли, приютить просят. Дуб по доброте своей необъятной возьми да согласись. Я уж тогда неладное заподозрил. Больно дух от них тяжелый исходил, как от топи непролазной. Сказал об этом Дубу, он только отмахивается. Это, говорит, козни Яги на них налипли, скоро выветрятся. А по земле, спрашиваю, почему с таким трудом ковыляют, будто не родная она им? А это, отвечает, после пути долгого, для таких старцев тяжкого; отдохнут, пуще оленей бегать будут. Так и поселились тут. А потом повадились, что ни день, являться, прельстительные речи вести. Дескать, ты, Дуб, такой сердобольный, такой замечательный, все о других печешься. Сном бы тебе недолгим подкрепиться надо. А мы нужные слова пошепчем, сладкие сны навеем. Проснешься, себя не узнаешь. Столько сил прибавится! Ну и уговорили…

А вот, действительно, почему так иногда происходит? Когда к тому, кто долгие годы рядом, кто временем проверен, не прислушиваются. Ревностью становятся обуреваемы, что дельные мысли голову друга посетили, а не собственную? Тут же начинают с завидным упрямством их отвергать. А пришлым, кто без году неделя, наоборот, сразу верят, даже не узнав их, как следует. Может, из-за того, что они, хитрецы, говорят то, что хочется услышать? Да … Вот потому-то за это порой расплачиваться приходится.

Ендарь примолк, словно собрался с духом перед тем, как перейти к самой горестной части повествования, а затем продолжил:

– Не успел Дуб веки смежить, как те старческое обличье сбросили и – в озеро! И давай там безобразия учинять! Один, пузатый такой, весь в ракушках, коричневую отраву стал нагонять. Другой, тощий, с бородой длиннющей – грязно-зеленую. Третий, рыжий с головы до пят, будто из покореженного железа сляпанный, и вовсе ржавчину напустил. А вода озерная под землей к корням подходит, дерево питает! Я – к Дубу! Чего только не делал: и рычал, и ревел, и когтями царапал, чтобы в чувство его привести. Да видно дурман меня опередил. По первому времени, правда, тот хоть как-то реагировал. Глаза приоткроет, мутным взором сквозь меня уставится ненадолго и снова в отравленный сон проваливается. А потом и вовсе перестал. Листва пожухла, кора местами потрескалась. Озеро тиной да илом на глазах затянулось, кругом болотные туманы поползли, дышать нечем. Я в свою нору под дерево забился. Думал, отлежусь немного, а там видно будет. Только они и туда добрались. Не заметил, как сам в беспамятство впал. Теперь мы здесь хоть и не мертвы, но и не живы. Так всех жалко!

Он вскинул взгляд и добавил:

– Особенно дочерей его, Дубравиц и Сеняв! Такие красавицы были! А уж добрые, все в отца! По лесу порхали неустанно, благодатный лесной дух нагоняли.

Катя подняла глаза и стала присматриваться. Поначалу ничего особенного видно не было. И лишь позже различила хрупкие девичьи фигуры, почти сливающиеся с пожухлой листвой. Тела были неестественно изогнуты, будто наспех вырезаны из мятой оберточной бумаги.

– А …, а что же теперь делать? – растерянно спросила она. – Меня же Берендеи просили в беде помочь, их детей расколдовать. Как же мне теперь быть?

Ендарь пожал плечами и промолвил:

– Как быть, не знаю. Сама видишь, что творится. Одно могу сказать: уходи-ка ты, девонька, отсюда поскорее. Неровен час, сама отравишься.

То ли от его слов, то ли и впрямь после долгого пребывания в этих гнилых местах, но Катя вдруг почувствовала головокружение.

«Наверное, и правда пора выбираться отсюда, – подумала она. – Случись что, никто, кроме меня, до Истока не доберется. Я же не виновата, что так вышло».

Судя по всему, силы зверя начали таять. Он занервничал и торопливо направился к норе. Но у самого входа обернулся, окинул взглядом запачканные тиной кроссовки девочки и слабеющим голосом вымолвил:

– Только снова через болото не пробирайся. Вот тут сторонкой обойди. Как ореховый куст увидишь, правее возьми. Прямо к реке и придешь. Хотя и крюк небольшой сделаешь, но во времени ничего не потеряешь. Да и не так опасно будет. Все, прощай.

И его ссутулившаяся печальная фигура канула в глубокой тени лаза.

Катя помедлила минуту, другую и двинулась в обратный путь.

Она благополучно добралась до орешника и свернула, как было велено. Весь путь, который вился безмятежной едва заметной тропкой, девочка думала только об одном: о Дуняше и других ребятах. И об их убитых горем родителях.