Телохранитель

– Зайдешь? Срочное дело!

Зашел к ней. Та была в неглиже, практически без всего – прозрачная маечка и трусики – и наверняка специально.

– Давай перепихнемся по-быстрому! – начала она выдергивать рубашку из джинсов Ховрина. – У меня эти дела кончились.

Тот был так утомлен встречей с ненасытной Маргаритой, что отпрянул:

– Некогда!

– Не хочешь? – с некоторым удивлением и подозрением прищурилась Вика.

– Просто действительно некогда, надо на работу! – промямлил Ховрин. И подсластил: – С тобой быстро не получится! – Понятно, неприятная ситуация чисто физиологически. Могло не получиться. У него даже в паху болело. «Ну, хотя бы к вечеру».

Однако Вика с некоторым сожалением все же дала отбой: «Ладно».

Ховрин с облегчением заправил рубашку обратно в джинсы. Потом Вика пошла на кухню. И Ховрин со своим вакуумом между ног переместился уже туда.

– Какое у тебя дело? Быстрее, у меня всего максимум полчаса, – спросил он.

– Вообще-то хотелось трахнуться, но раз тебе некогда, – сурово сказала Вика, шерудя в холодильнике, – вали!

У Ховрина испортилось настроение. Он попробовал вспомнить что-нибудь эротичное чтобы возбудиться, но на ум ничего не приходило.

Уже в девять часов вечера Ховрин приехал в Лисий Нос – в большой загородный дом Владимира Николаевича Гарцева, где теперь располагалось что-то вроде штаба спецоперации по охране Кати Гарцевой и возможно каких-то других дел, о которых Ховрин не имел представления.

Ворота на базе открылись автоматически, словно его уже ждали. Он еще только подъезжал, а они уже откатились в сторону. Петрович приветливо махнул рукой от бани. Там из трубы уже шел дым. Данилов любил баню дровяную. Мог там часов пять сидеть. Как-то рассказывал про бани в Европе: в Кёльне и Аахене, куда они ходили с Гарцевым, бывало, на целый день – тот тоже был большой любитель бани.

Ховрин, сняв ботинки, в носках прошел в большую залу.

Там в гостиной после баньки сидели румяные в расстегнутых рубахах Данилов и Чебышев. От них буквально шел пар. Чебышев был уже довольно-таки пьяненький, Данилов – еще ничего, более или менее, но отвечал с замедлением. Каждые пять минут он звонил Валентине, что-то такое ей врал, размахивая руками.

– А, Витенька! – закричал он. – Привез документы? Отлично! Сходи пока в баньку, попарься, потом попей чайку, кусни чего-нибудь.

Ховрин так и сделал. Парилка была густо засыпана березовыми листьями, и было там жарко так, что трещали уши. В душевой была купель с ледяной водой, куда он с уханьем и прыгнул. Сходил в парилку раза три. Потом вернулся в залу, сел в расстегнутой рубахе за стол. Огонь метался в камине, трещали и стреляли дрова. Данилов был в благодушном состоянии духа, пил чай на травах.

Только один Чебышев пребывал в крайнем раздражении опять же из-за своей жены с которой постоянно цапался:

– Ей, видите ли, нужен, блять, театр. Без театра она никак не может. А я вот театр не люблю: ничего толком не видно, актеры орут, говорят ненатурально громко, да и то не слышно нихера, я же люблю кино: там играют лучшие актеры мира, видна каждая эмоция, там хорошие декорации, а что хорошего в театре: гвалт, толпа в буфете и в гардеробе, кашель, сморкание в зале, как будто все больные туда специально собрались, тетки упорно не выключают телефоны, мобилы начинает дребездеть у них в глубине сумок посреди акта, тетки начинают лихорадочно рыться, и все это повторяется на каждом спектакле. И как бы ужасно ни играли актеры, им каждый раз стоя аплодируют и дарят цветы. Нет, я люблю кино! И футбол, конечно! Вот где эмоции.

Данилов махнул на него рукой:

– Ни хера ты не понимаешь. Женщине нужно куда-то выйти в вечернем платье, в туфлях на высоком каблуке, с украшениями, посмотреть на других женщин, сравниться с ними, и чтобы на нее посмотрели. Просто вырваться из быта. А ты: «кино»…

– Ну, раз так…– промямлил озадаченный Чебышев. – Об этом я не подумал…

Потом Ховрин стал засыпать сидя, голова его моталась, и его отправили спать. Проснулся он поздно. Умылся и спустился в залу с надеждой поужинать.

Большой букет вербы стоял на столе рядом с самоваром. Оказывается, была Лазарева суббота, что перед Вербным Воскресеньем.

За столом с открытым ноутбуком и кофе сидел Данилов. И еще был один человек по фамилии Шалаев. Самой обычной наружности, лет около сорока, несколько потертого вида, с залысинами. Они о чем-то тихо беседовали.

Ховрин поздоровался и сел за стол.

К Данилову подошла Анна Петровна, что-то шепнула на ухо, кивком указав на дверь, которая вела в какое-то помещение типа подсобки.

– Изыди, Лазарь! – подойдя, весело проорал туда Данилов.

Через пару минут оттуда появился опухший и помятый Чебышев. Он явно спал в одежде.

– Пиво есть? – просипел он.

– Пива нет! – поджав губы, сказала Анна Петровна. – Сами же вчера все выпили.

Чебышев с досадой потер подбородок. Затрещала отросшая за пару дней щетина.

– Ладно, чаю тогда хоть можно?

– Тебя что, с дома выгнали? – спросил, хохотнув, Данилов.

– Не смешно, – буркнул Чебышев, с кряхтением усаживаясь в кресло у стола.

– Водки выпей!

Чебышева передернуло:

– Ни за что! Вообще бросаю пить.

– Ну-ну…

Однако все трое выпили по рюмке.

Под водочку раскрасневшийся Шалаев поведал Данилову про свою личную жизнь.

Была у него такая знакомая Тамара, врач-терапевт. Родом откуда-то из Тюмени. Приехала в Питер, мыкалась по съемным квартирам, вкалывала на двух работах: в приемном отделении большой многопрофильной больницы и еще на «скорой», часто дежурила сутками в выходные. Ей было уже лет тридцать и может быть даже чуть больше. Была она невзрачна, неярка – всегда без макияжа – типичная «серая мышь», но имела очень стройную фигуру, высокую грудь, длинные красивые ноги.

Встретились. С трудом еще и уговорил: все ей было некогда. Сели в кафе за столик. Шалаев оглядел ее всю снизу доверху, в разрезе блузки чуть выглянула белая бретелька бюстгальтера, его словно кольнуло шилом в поддых. Он проглотил возникший комок, прокашлялся, прохрипел:

– Тамара! У меня есть к тебе предложение. Если хочешь, ты можешь жить у меня. Платить ничего, понятно, не надо. Условия такие: ты со мной спишь, готовишь утром завтрак, поддерживаешь в доме порядок – без фанатизма, тут и я помогу. У меня есть вся бытовая техника, типа посудомойка, стиралка, пылесос и прочее. Все расходы типа еда, одежда за мой счет.

Она оцепенела, не смотрела в глаза, потом, так же все еще не глядя на него, глухо произнесла:

– Можно я подумаю?

– Думай, конечно.

Он хотел добавить: «Только недолго», но удержался. Он был готов подождать. Ему вдруг стало легко. Немедленного отказа не было. Если бы был отказ, то сразу, да и пощечину можно было вполне получить. И за дело.

А потом как-то в подпитии Шалаев разоткровенничался с Даниловым: