Биомем

– Не знаю, – признался Борис.

– Вирус бешенства попадает в мозг не с кровью, – объяснил Костя, – он проходит по аксонам от места укуса и до мозга. Всё живое уязвимо, и паразиты мастерски находят эти уязвимости.

– Понятно, – вздохнул Борис, – всё страньше и страньше.

– А то ж! – согласился Костя. – Неглерия Фоулера, например, проникает в мозг через обонятельный нерв и за несколько дней превращает серое и белое вещество буквально в кашу.

– Во что я ввязался! – вырвалось у Бориса. – Но вернёмся к нашим поганцам. Ты можешь устроить мне небольшой ликбез по паразитам, управляющим поведением носителя? Только человеческим языком, без энзимов и прочей зауми.

Костя замялся.

– Да я сам уже смутно помню…

– Не прибедняйся, – сказал Борис. – Давид кого попало в свою группу не взял бы. И давай всё же переместимся в парк, а то от твоих рассказов аппетит отшибло начисто.

14

После работы Леонид созвонился с Горевым и договорился о встрече. Он пришёл раньше и ждал минут двадцать – на той самой скамейке, с которой всё и началось. Горев неслышно подошёл сзади и сел рядом. Леонид поздоровался и, не тратя время на пустые любезности, заговорил о главном.

– Я принял твою теорию; она логична и красива, она всё объясняет и многое предсказывает. И она мне нравится – не только эстетически, но и этически. Она добрая, настоящая благая весть.

– Но? – спросил Горев. – Тут ведь есть какое-то «но»?

– Да. Всё принятое мной говорит о том, что новое мировоззрение должно умиротворять людей, делать их счастливее. А я последнее время живу как на измене.

– Проблемы с девушкой? – спросил Горев.

– Ещё какие! Она даже встречаться со мной не хочет – ждёт, когда я порву с тобой и с твоим кругом. А я здоровый мужик, мне нужен секс. Во мне много злости, и только секс может как-то деактивировать её, другого способа я не знаю. Да и телу тупо нужен секс, у меня яйца уже гудят от напряжения. Я утром даже поссать нормально не могу из-за постоянной эрекции.

Горев покачал головой.

– Нет, не секс тебе нужен. Если бы всё было так просто! Люба сразу положила на тебя глаз – она готова хоть сегодня, только свистни. Но тебе ведь не это надо?

Леонид вспомнил Любу и согласился – нет, не это.

– Потому что мы люди, – продолжал Горев, – и для нас давно прошли те времена, когда единственным источником вожделения была вагина. Это было актуально, пока запускающим механизмом желания был запах самки в период овуляции. Но с тех пор наш нос стал рудиментом, пригодным разве что для ношения очков. После ковида многие потеряли обоняние – и не почувствовали особой утраты.

– К чему ты это говоришь? – спросил Леонид.

– К тому, что все желания, вся эротика и сексуальность у тебя в голове. В яйцах мотор и бензобак, но руль уже давно только в мозгах. Давай я расскажу об одном своём раннем эротическом переживании – тогда, может, тебе станет понятнее.

– Давай, – кивнул Леонид.

Горев слегка наклонился вперед.

– Мне было тогда лет девять или десять. Родители сняли на лето дачу за городом. Там я быстро влился в компанию своих сверстников, таких же дачных детей. Мы гоняли на великах, ходили в лес, купались в речке. Вода в ней была довольно прохладной, так что купание в основном сводилось к нырянию с мостков и выскакиванию на берег. Зато нырять мы могли без конца.

В нашей компании было несколько пацанов и две девчонки. Одна толстая и рыхлая, а вторая, наоборот, тоненькая и гибкая. Когда мы первый раз пришли на речку, первая была в закрытом купальнике, а вторая в раздельном. Но лифчик у неё был без бретелек, просто полоска ткани на резинке. А поскольку держаться ей было ещё не на чем, эта полоска всё время норовила съехать в сторону. И девчонке приходилось постоянно проверять, что её лифчик всё ещё на своём месте.

Но когда она нырнула и вынырнула, эта полоска, естественно, оказалась у неё на бёдрах. Девчонка смутилась, поспешно стала возвращать лифчик на место – что, по понятной причине, получилось не с первого раза. Мальчишки напряглись, все глаза проглядели – что же там такого интересного? Вроде ничего; но ведь прячет же!

После второго нырка повторилось то же самое. А после третьего девчонке это надоело, она сказала: «Всё равно там ничего нет!» и сняла, наконец, свой как-бы-лифчик. И всё тут же закончилось, никакой эротики не осталось. Скрывать действительно было нечего – её грудь ничем не отличалась от мальчишеской.

После этого она всё лето загорала и купалась в одних плавках, и никого это уже не смущало. А потом лето закончилось, и дачники разъехались. С тех пор детские годы в памяти основательно размылись и истерлись. Но это купание я до сих пор хорошо помню.

С минуту они сидели молча.

– Я понимаю, – сказал, наконец, Леонид, – я и сам часто так думал. Но что ты мне сейчас посоветуешь?

Горев улыбнулся.

– Сам знаешь. Приводи свою девушку к нам – и у вас будет такая гармония, какая тебе и не снилась.

15

Борис и Костя расположились на скамейке в тени старого клёна. Костя достал вейп и затянулся, Борис нахмурился, но ничего не сказал. Костя выпустил пар и откинулся на спинку скамейки.

– Даже не знаю, с чего начать. Понятно, что паразиты не гипнотизируют жертву, не посылают ей конкретные команды. Они внедряются в организм и создают защитную оболочку, делающую их невидимыми для иммунной системы. А затем начинают выделять различные вещества, меняющие биохимию нервной системы носителя. Эти вещества меняют уровень нейромедиаторов и нейромодуляторов у жертвы, а иногда и сами паразиты производят нужные им нейроактивные вещества. Они, как я говорил, используют все возможные уязвимости организма. Одни паразиты нападают на иммунную систему, другие на нервную систему или на мозг. В основном управление жертвой осуществляется за счёт перехвата управления нейромедиаторами, но некоторым паразитам удаётся целенаправленно поражать нервную систему на генетическом уровне.

– Всё равно не понимаю, – признался Борис, – это же очень грубая настройка, на уровне фона, настроения. А паразиты управляют жертвой очень конкретно, заставляя её совершать вполне определённые действия. Как так?

– Эту тайну пока никто не разгадал, – ответил Костя, – но, может, оно и к лучшему; кто знает, как распорядились бы люди подобным знанием.

– Запутал ты меня, – сказал Борис, – попробуй объяснить на конкретных примерах, может, так станет понятнее.

Костя снова затянулся и выпустил пар.

– Про бешенство ты, конечно, знаешь – болезнь делает больное животное агрессивным, оно начинает кусаться, и вирус распространяется со слюной.

– Но тут же нет никакого управления, – возразил Борис, – только естественный отбор. Просто вирус, вызывающий агрессию, стал распространяться лучше всех своих конкурентов и в итоге вытеснил их.

– А по-другому и не бывает, – согласился Костя, – все паразиты именно так и действуют. Выживает тот, кто сумел получить эволюционное преимущество при размножении. Ты же не думал, что паразит обладает какой-то целенаправленной волей?

– Нет, конечно. Но с бешенством действительно всё просто, там меняется только эмоциональный фон. А я слышал, что паразиты могут заставить жертву совершить целый ряд конкретных действий. Можешь рассказать об этом?

Костя кивнул.

– Да, это очень интересная тема. Со стороны всё действительно выглядит как прямое управление. Настолько убедительно, что, описывая поведение инфицированных животных, обычно говорят: «паразит управляет», «паразит заставляет». Так уж сложилось. Я и сам говорю так же, чтобы не погрязнуть в словесных дебрях.

Будем называть это управлением – для простоты. Нагляднее всего оно проявляется в суицидальном поведении жертвы. Обычно это происходит, когда жертва – промежуточный носитель, а паразиту нужно добраться до своего конечного носителя. То есть жертва должна позволить сожрать себя конечному носителю или, по крайней мере, облегчить ему эту задачу. Про токсоплазмоз ты уже знаешь – грызуны бесстрашно идут на запах кошачьей мочи.

Круглые черви нематоды выбирают промежуточным носителем южноамериканского муравья. Им нужно попасть в конечных носителей – птиц; но птицы не едят чёрных муравьёв, птицы едят красные ягоды. Поэтому нематоды окрашивают брюшко инфицированного муравья в ярко-красный цвет, делают его медлительным и неповоротливым и заставляют ходить, задрав брюшко вверх.

Плоские черви сосальщики меняют поведение своего второго промежуточного носителя – рачка-бокоплава. Заражённый рачок перестаёт бояться света, не ищет полового партнёра, не уплывает, заметив хищника. Напротив, если здоровые бокоплавы двигаются только на глубине, а на поверхности замирают, инфицированные всплывают на поверхность и начинают активно двигаться. В результате они заглатываются утками, и сосальщик попадает в конечного носителя.

У ланцетовидной двуустки второй промежуточный носитель – муравей. Двуустка проникает в его подглоточный ганглий и начинает управлять его поведением. Ночью инфицированный муравей не возвращается в свой муравейник, а забирается на высокую травинку и замирает, уцепившись за ее верхушку мандибулами. Его вместе с травой должна съесть корова – конечный носитель двуустки. Если этого не происходит, утром муравей возвращается в муравейник и продолжает жить обычной муравьиной жизнью. Но ночью он вновь лезет на травинку, и так до тех пор, пока не будет съеден.

Червь-паразит заставляет заражённую рыбу киллифиш выпрыгивать из воды, чтобы попасть в конечного носителя – рыбоядную птицу. Личинка волосатика заставляет инфицированного кузнечика прыгать в воду, где он погибает. Оса глиптапантелес откладывает яйца в гусеницу пяденицы. Личинки поедают гусеницу изнутри, затем прогрызают выход наружу и закрепляются рядом. Но несколько личинок остаются внутри полусъеденной гусеницы, чтобы управлять её поведением. Гусеница остаётся рядом с личинками, укрывает их шёлком и защищает от хищников. Так же ведёт себя и божья коровка – полупарализованная и частично съеденная, она продолжает охранять личинки осы-наездника.