Биомем

Мушиный гриб пускает отростки в нейроны мух. Заражённая муха забирается на вершину травинки, расправляет крылья и умирает; гифы гриба прорастают через сегменты её брюшка. Гриб выбирает идеальное место для распространения своих спор. Также действует и гриб кордицепс однобокий, только он паразитирует на муравьях-древоточцах.

Но мушиный гриб на этом не останавливается. Когда муха-самка погибает, гриб начинает выделять особые ферменты. Они катализируют реакции в трупе, приводящие к синтезу феромонов. Привлеченные ими мухи-самцы слетаются к трупу, пытаются спариваться с ним и заражаются грибком. Причем феромоны при этом вырабатываются в лошадиных дозах. То есть здоровые половозрелые традиционно ориентированные мухи-самки не могут конкурировать с трупом в плане сексуальной привлекательности. Они перестают интересовать фертильных самцов; те устремляются к трупу, чтобы заразиться и разносить паразита дальше.

Оса аргирафага парализует паука и откладывает в него свои яйца. Вылупившаяся личинка управляет пауком, заставляя его плести особую паутину, которой нет в его обычной программе. Более прочную паутину, в которой она и построит свой кокон.

Самка усоногого рака саккулины прогрызает панцирь краба и образует на его теле нарост, куда проникает самец. Самка откладывает яйца, которые краб вынашивает как свои. При этом меняется и тело краба – самец становится похожим на самку даже внешне. У него перестают развиваться бойцовые клешни и уменьшаются мужские половые железы.

Костя вновь сделал глубокую затяжку.

– Достаточно?

– Более чем, – ответил Борис, – теперь я вообще перестал что-либо понимать. А что в лаборатории думают конкретно о нашем паразите?

– У нас пока нет единого мнения, – ответил Костя. – Многие считают, что он заставляет стрелочников участвовать в ритуалах с поцелуями – это способствует его распространению. А некоторые даже полагают, что именно он задаёт и основные положения религии добра – чтобы по возможности сберечь своих носителей, не расходовать их понапрасну в бессмысленных стычках. Большинство, конечно, считает это бредом; но уже несколько дней все в лаборатории между собой называют нашего паразита пацификом.

16

Вечером Леонид позвонил Динке. Трубку она взяла после шестого гудка.

– Хочешь поговорить о Господе нашем и чудесном спасении избранных?

Леонид поморщился, как от зубной боли.

– Динка, ну не надо! Ты же знаешь, мне без тебя плохо. Просто хочу поговорить.

– О чём? О религии добра и света?

– Не надо, пожалуйста. Мне очень плохо. Во мне копится злость…

– А, так вот в чём дело! – перебила Динка. – Тогда вперёд, рецепт ты знаешь. И всё нужное у тебя под рукой – и Вера, и Надежда, и Любовь!

Леонид замолчал. Он ждал, что Динка сейчас отключится, но она оставалась на линии, продолжая дышать в микрофон. Леонид ухватился за этот шанс.

– Дин, почему ты со мной так?

– А как надо? Я же не знаю, до какой степени тебе промыли мозг в вашей секте.

– Это не секта. У нас скорее философское общество.

– Философское общество, где на встречах целуются взасос? Ты сам-то себя сейчас слышишь?

– Согласен, это не совсем обычно. Но почему сразу секта?

Динка фыркнула в трубку.

– Утиный тест. «Если что-то выглядит как утка, плавает как утка и крякает как утка, то это, вероятно, и есть утка».

– Понятно, – вздохнул Леонид. – Дин, мне сейчас правда очень хреново. Давай ты просто выслушаешь меня без этих твоих подколок.

Динка молчала, и он продолжил:

– Я был у Горева только один раз, больше к нему не ходил. Честное слово. Но мы иногда встречаемся. В парке, если тебя это интересует. Он говорит очень убедительно, и я ему верю. А потом ты говоришь убедительно, и я верю уже тебе. Но это же нелепо – так метаться. Получается игра в испорченный телефон.

– И что ты предлагаешь? – спросила Динка.

– Давай вместе сходим к Гореву. Выскажете всё друг другу в лицо, выслушаете друг друга…

– Что?! – перебила Динка. – Предлагаешь мне обменяться жидкостями с толпой сектантов?!

– Это же не обязательное условие, только по желанию.

– Так ты целовался там по собственному желанию?!

– Меня застали врасплох, я просто не был готов… – начал оправдываться Леонид. – Дин, ну ты же сама всё понимаешь.

– Ах да, забыла, я же у тебя умная!

– Да не злись ты. Пойми, это же шанс – высказать все аргументы, выслушать все возражения, ответить на них. За один раз закрыть все вопросы, все недосказанности. Разобраться, наконец, с этой нелепой ситуацией, в которой мы подвешены. А целоваться к нам никто не полезет, это я тебе обещаю.

– Я подумаю, – сказала Динка и нажала отбой.

Через два дня они встретились в парке Политеха. Горев жил рядом – в Профессорском доме, в двух шагах от центральной аллеи. Войдя в подъезд, они удивлённо переглянулись. Кто-то пел под гитару – с надрывом и лёгкой хрипотцой. Слов было не разобрать, но с каждым лестничным пролётом они звучали всё отчётливей.

– Шестидесятники! – насмешливо фыркнула Динка; но когда Леонид потянулся к звонку, придержала его руку:

– Подожди, давай дослушаем.

На площадке слова песни были слышны уже совершенно отчётливо:

В мире мужском, где просчитано всё заранее,

где по регистрам и полочкам всё разложено,

хрупкая девочка бродит зверьком подраненным,

время для вписки такое – злое и сложное,

где её дух – на трассе ли на обочине,

это не повод для жалости или гордости,

и даже не важно чем она озабочена,

ведь время уже смывает прошлые горести.

Но если угадан ритм и слова подобраны

они обретают силу магии – или случая,