Дурной глаз

– Гав! – соглашается пёс, счастливо улыбаясь.

– Вдруг тут связь какая имеется?

– Может, и имеется… Да, не забивайте голову! Сказки! – отмахивается Чубарова. – Когда я преподавала, мне доводилось общаться с местным краеведом. Сам он из манси. Унху его звали. Дедушка Унху. Это он приучил меня курить трубку. Так вот, он рассказывал про эту гору. Коренные народы издревле предпочитали обходить её стороной. У башкиров было для неё своё название, а у манси – своё. У меня эти названия из головы вылетели, но даже сама их фонетика, признаюсь, слегка пугала. В семидесятых годах сюда приезжали альпинисты, забирались на Клюв, и краевед после беседовал с одним из них. Думал написать статью о восхождении, да так и не решился. Потому что в советское время её напечатали бы, пожалуй, только в «Технике-молодёжи», в разделе «Антология таинственных случаев». Помните такой? Унху и с нами-то неохотно откровеничал, а уж о чём альпинист умолчал – бог весть!

– Вы меня заинтриговали. И что же они там нашли?

– Альпинисты добрались почти до вершины горы, до уступа или площадки, которая окружена каменными плитами, стоящими вертикально. Её отсюда не разглядишь, разве что с вертолёта – и то, как скалолаз говорил Унху, если повезёт. Там альпинисты наткнулись на невысокие курганы, сложенные из чёрных булыжников. На большинстве из них были оттиснуты некие символы. Альпинист утверждал, что участники экспедиции пересмотрели множество камней и не обнаружили ни одного повторяющегося знака.

– Возможно, петроглифы каких-то древних племён…

– Во всяком случае, это не манси. Вам известно, что у них до двадцатого века не было своей письменности? Что касается других народностей… кто знает? Рассказывают же, что у нас в области находят артефакты, созданные людьми аж железного века.

– А дальше что?

– Альпинисты продолжили подъём. Если честно, Унху так и не понял, что именно из увиденного дальше их напугало, – Чубарова внимательно заглядывает мне в глаза, словно подчёркивая значимость сказанного. – «Что» – но не «почему».

Пока она вспоминает (и, наверняка, невольно выдумывает что-то от себя – а как иначе передать из третьих уст историю, услышанную десятки лет назад?), солнце, наконец, решает спрятаться за гору. Вмиг небо наполняется нежно-оранжевым, словно кто-то пролил на неоконченный холст пейзажиста сок экзотического фрукта. Очень красиво. Но Чубаровой, похоже, нет дела до красот природы, она увлечена собственным рассказом.

– Далее им стали попадаться изображения глаза.

– «Глаза» или «глаз»?

– Глаза. Тут – глаз, там – глаз. Почти как человеческий, говорил Унху, но я не знаю, что он подразумевал под «почти». Высоко над уступом, на совершенно отвесной скальной поверхности они заметили несколько пещер. Входы в них были почти прямоугольными и, как посчитал альпинист, искусственного происхождения. Даже со снаряжением забраться туда показалось рискованным, а уж как эти пещеры выдолбило первобытное племя – и вовсе загадка.

Чубарова умолкает.

– М… И что было потом?

– Потом они решили вернуться.

– И всё? – я испытываю разочарование от такой развязки. – Так и не добравшись до вершины? Почему?

– То же Унху спросил скалолаза, но тот отказался отвечать. По-моему, это и есть самое интересное место в истории, учитывая, что к тому времени, как они набрели на пещеры, уже начало смеркаться. Но альпинисты решились на спуск, хотя разумнее было переждать на уступе до утра, не так ли?

– Да, – рассеянно киваю я. – Действительно, непонятно. И что вы про всё это думаете?

Чубарова снова смотрит на запад, туда, где над чащей исполином высится гора.

– Думаю, этот случай заинтересовал бы РЕН ТВ. Я же никаких странностей в этих краях не замечала. Разве что деревьев у воды много больных, да рыбы в Черногроме водится мало. А та, что есть, на вкус как выстиранные платки, хоть ты жарь её, хоть соли.

Это правда. Заядлый рыбак Лейбович как-то угощал меня пойманными в озере сигами, и это было, пожалуй, самым удручающим кулинарным впечатлением за всю мою жизнь.

– Хитрец ночью притащил на редкость уродливую мышь. Зубастую – настоящий карликовый тираннозавр, – вспоминаю я, но Чубарова пропускает сказанное мимо ушей.

– Как Ольга? – меняет она тему. Я киваю в сторону дома, откуда слышится голос сестры, спорящей с деловыми партнёрами на языке королевы Елизаветы Второй: «У тебя же есть электронный адрес… Нет, двадцать… Скажи это Бёрджесу… Господи, ты вообще читал это?.. Сбрось мне в pdf, что?.. Сегодня? Вчера!».

– Вся в работе. Уезжает в субботу в Ёбург, оттуда в воскресенье до Лондона. Привезла сегодня из города вина, икры, чтобы отметить отъезд, хотя я охотней отмечаю её приезды, – вздыхаю я. Сентиментальные слова здесь произносятся естественно. В этих краях слишком прозрачный воздух, и я вижу, как в нём разливается лёгкая печаль. Синяя такая волна.

– Привет ей от меня, – говорит Чубарова. – Продолжу прогулку, а то я совсем вас заболтала.

– Вовсе нет.

– Вы милые молодые люди. Она деловая, и ей лучше быть замужем не за своей работой, а за хорошим человеком, но всё равно вы очень милые. Перед отъездом заходите к Зайнетдиновым. Выпьем вина, сыграем в преферанс. Я сделаю рулетики из рыбы. Не из местной, не волнуйтесь.

– Спасибо, я передам ей. Мы обязательно зайдём, – улыбаюсь я, понимая, что, скорее всего, придётся идти одному. Чубарова курит трубку, а Олька не переносит табачный дым, да и пса побаивается.

Пожилая женщина зовёт Лучано. Овчарка поднимается с земли с грациозностью всплывающей подлодки и трусит за хозяйкой, светясь от счастья.

– Людмила Васильевна! – окликаю я. Чубарова останавливается, оборачивается. – Лейбовичу про альпинистов не рассказывайте.

– Ещё чего! – отвечает она бойко. – Я, по-вашему, ку-ку? – Она крутит пальцем у виска. – Ну его!

И удаляется, плоская и прямая, как ученическая линейка.

Я завершаю уборку, прячу метлу под лестницу и ухожу в дом. Хитрец возвращается на нагретую за день крышу «Форда». Дожидается прихода ночи, когда можно будет отправиться на новую охоту.

И, если случится, добыть улов.

***

– Са-аш!

Всё почти как в прошлый раз. Я даже испытываю дежа-вю; оно захватывает врасплох, внезапное, как рёв двигателей, отставший от сверхзвукового самолёта, что пронёсся над головой.

– Это лягушка?! – судя по голосу, сестра близка к истерике. – Ну надоело же! Ай… Ой! Сашка!

Я выскакиваю из ванной, где брился, и с пеной на висках вбегаю в комнату для гостей. Светится дисплей ноутбука. За столом прячется Олька, вытянув перед собой окаменевшую руку, указывая пальцем, напоминающим карандаш, на стол. Под столом идёт битва. Хитрец остервенело треплет добычу, поднимается на задние лапы, боксирует передними, приплясывает, колотит хвостом, воет сквозь сжатые зубы. Никогда не видел его в такой ярости. Я кричу и топаю ногой. Кот выплёвывает жертву, отпрыгивает в сторону и с ненавистью таращится на останки лягушки – шерсть дыбом, уши прижаты. Затем он воет, и Олька взвизгивает.

Не знаю, думает ли она снова про Стивена Кинга. Мне же на ум приходит Говард Лавкрафт. Потому что то, с чем сражался Хитрец, и не лягушка вовсе.

Если описать его добычу в двух словах, то вот они: комок щупалец. Попробуйте представить, и вы наверняка представите неверно, потому что «комок щупалец» – поверхностное и далеко не точное определение. Всё равно, что назвать это создание осьминогом, хотя оно им и не является. Возможно, легче относится к нему как к осьминогу – но я не могу. Всё время, что я смотрю, не отрываясь, на «комок щупалец», мне кажется, будто в голове криком кричат и воем воют. Так мозг реагирует на облик твари. Он будто давится ею.

Итак, у твари щупальца, но отнюдь не осьминожьи, они больше напоминают бледно-розовые кольчатые трубочки. На некоторых из них заметны редкие волосики, длинные и ломаные, как те, что растут из крупных родинок. В самом центре скопления отростков что-то ритмично подрагивает, словно тварь пытается дышать или это бьётся её крохотное сердце, несомненно, злобное. Других признаков жизни я не наблюдаю, да и насчёт пульсации не уверен – вдруг мерещится?

Если я в чём и уверен, то в следующем: нельзя отрубиться.

А так тянет!

Меня выручает Олька.

– Это не лягушка! – констатирует она отчаянно. Я начинаю хихикать – неприятный, тонкий звук. Я чувствую запах существа, слабый, но всё равно гадкий, так, должно быть, воняют немытые простыни в борделе. Существо-таки нашло способ дотянуться до меня, коснувшись пахучими веществами моих обонятельных рецепторов и проникнув в лёгкие, и я содрогаюсь от омерзения.

Олька произносит:

– Оно не отсюда.

Не отсюда? Что бы это значило? Не с Земли? Не из нашего мира? Не из нашего времени? Или всё же из нашего, но неведомое доселе?