Дурной глаз

Она отмахивается.

– У меня был с собой фонарь, а медведи тут, насколько мне известно, не водятся.

Я думаю, что с некоторых пор в наших краях, вероятно, водится нечто похуже медведей.

– Лучано обязательно вернётся, он очень умный пёс. А вам следует пойти поспать хотя бы пару часиков. Потом мы вместе его поищем, я обещаю.

– Как я могу! – фыркает она. – Пару часиков! А если он выбежал за территорию и попал под машину? Он легко перепрыгивает через забор, знаете ли.

– Мы можем позже проехать по трассе и поискать, но я уверен, что с ним всё в порядке.

– Лейбович в городе, – беспомощно озирается она. – Истоминых неделю уж нет, а с той татарской семьёй я мало знакома, чтобы их просить. Вы поможете мне?

Мог ли я ей отказать?

Следующий час мы колесим на моей «Джетте» по просёлочным дорогам и даже выезжаем на трассу, но безрезультатно. Для Чубаровой эта новость одновременно и плохая, и хорошая.

– Может, он уже дома? – с надеждой спрашивает она, но когда мы возвращаемся, Лучано по-прежнему нет. Я напоминаю Людмиле Васильевной о необходимости вздремнуть, и на этот раз та сразу соглашается. Она выглядит совершенно измотанной. Я не решаюсь предложить ей гренок с чаем: полагаю, Чубаровой сейчас не до них.

– Лучано сбежал, – объясняю я сестре, встречающей меня на пороге, после того как я проводил свою приятельницу. – Не объявлялся, пока нас не было?

Олька качает головой. Она жуёт гренку, и не похоже, чтобы её волновала судьба пса.

– Найдётся, – говорит она с набитым ртом и возвращается в дом.

– Помочь тебе со сборами? – кричу я ей в спину. Она, не оборачиваясь, трясёт на ходу поднятой рукой: не надо, мол. Такова моя сестра – привыкла со всем справляться сама. Я смотрю ей вслед, и хотя она пока не уехала, она больше не принадлежит этому месту – оторвалась, как лист от ветки, который летит, летит себе, подгоняемый ветром, пока не скроется из виду. Я уже чувствую себя одиноко.

Откуда ни возьмись, появляется Хитрец, трусит вдоль дорожки по хвое легко и бесшумно, будто призрак, и сворачивает ко мне. Прижимается к моей ноге щекой и смотрит вопросительно снизу вверх.

– Да, брат, – киваю я. – Бросает нас Олька. Опять мы остаёмся одни, два холостяка.

Я наклоняюсь, чтобы погладить его, но кот уворачивается и несётся в дом. Слышу его мяуканье и неразборчивый Олькин говор. Наверное, Хитрец извиняется перед сестрой, что не добыл ей прощальный подарок – мышонка или пташку.

Ну хоть не уродца. Разве это не отлично?

***

Проводы были короткими. Мы рано пообедали, я немного выпил, а Хитрец полакомился обещанным некогда паштетом. Большую часть своих вещей сестра собрала ещё перед сном, и я перетащил в минивэн два самых тяжёлых чемодана – к остальному багажу она меня не подпустила.

Наконец мы присаживаемся, как предписывает традиция, «на дорогу». Олька, нетерпеливая, первой обрывает молчание:

– Ну, с богом!

На «Форде» мы доезжаем до забора вокруг базы, и я открываю ворота.

– Обещай, что не будешь гнать.

– Я давно большая девочка, – поддразнивает она. – Больше ста пятидесяти разгоняться не собираюсь.

– Да, а после штраф платить.

– Не-а. Сегодня мой день. Я поймала волну удачи.

– Что?

– Ты не поймёшь, – отвечает она звонким голосом. – Как-нибудь расскажу, если будешь себя хорошо вести.

– Оль-ка. Не забывай, кто твой старший брат. Я не шучу.

– Ну хорошо, – снисходит она. – Я позвоню тебе, как только доберусь до города.

– Славненько.

Пауза.

– Значит, до следующей встречи? – говорит она. – До ноября?

Обычно, когда мы прощаемся – вот как теперь – мы жмём руки. Никаких нежностей, Олька их терпеть не может. На этот раз сестра изменяет правилам: когда я протягиваю ей руку, она выпрыгивает из минивэна и легко обнимает меня, упирается лбом в плечо и, шутя, толкает.

– Сашка, береги себя, – скороговоркой произносит она. Её чёрные, как у птицы, глаза блестят, и она бегло утирает их ладонью, будто мошку смахивает.

Олька отпускает меня, обескураженного, и садится за руль. Хлопает дверца.

– Э-эй, соберись, – Я стряхиваю ошеломление. – Езжай аккуратно и с дураками не связывайся.

«Форд» трогается. Я машу вслед. Сестра дважды нажимает на клаксон: пока, Сашка, счастливо оставаться!.. «Береги себя».

И ты береги себя, сестрица.

Проводив машину взглядом, я запираю ворота и возвращаюсь к дому.

Как раз вовремя, чтобы услышать телефонные трели. Их слышно с улицы. Звонит стационарный телефон, а это значит, меня разыскивает кто-то из оставшихся соседей. Шестое чувство подсказывает мне, что это точно не татарская семья.

Я устремляюсь в дом, и чем быстрее бегу, тем сильнее нарастает тревога.

Когда я снимаю трубку, то не сразу понимаю, что именно слышу. Шелест травы и шум дождя? Плеск волн? Наконец я соображаю.

– Людмила Васильевна?

Она пытается что-то сказать сквозь плач, но у неё удаётся не сразу.

– Простите меня, – всхлипывает она. – Никак не могу остановиться. Лучик… Я его нашла.

Здесь я должен спросить, в порядке ли он, но я молчу, так как знаю, что вопрос глупый: с Лучано больше никогда не будет «в порядке».

– Я сейчас приду, – говорю я.

– Его растерзали, Александр! – Людмила Васильевна буквально выстреливает криком мне в ухо. Её ужас и боль передаются мне и будто забрасывают из июля в трескучий уральский февраль. – Когда я увидела, я думала, что умру. Я просто упала рядом, и всё. Я… ни звука издать не могла, а мне хотелось, хотелось просто выть!