Дурной глаз

– Ты совсем не в теме? – продолжал допытываться у девушки Никита.

– Слышала, что он убил женщину. Вроде она считалась ведьмой.

Никита фыркнул.

– Она и была ею, отвечаю. Мама Кира – так её все звали. Натуральная ведьма! Смотри. Я расскажу тебе, раз Дэн не хочет.

Денис с отсутствующим выражением лица, почти как у Чобита, продолжал смотреть на дорогу. «Нахлынуло», – так он называл это состояние, обычно предшествующее появлению в его голове идеи, которой затем предстояло воплотиться в слова на странице блога. Слушая Никиту краем уха, Денис думал о том, что за восемь лет эта улица совсем не изменилась. Как врождённый недуг, который всегда с тобой. От этой мысли Денису сделалось неуютно.

Никита тем временем рассказывал.

***

Она была известна в городе как Мама Кира, и в этом прозвище присутствовало что-то цыганское, хотя никакого отношения к цыганам женщина не имела. Родители пугали ею маленьких детей, шёпотом, точно Мама Кира могла услышать: «Вот загуляешься допоздна на улице, сцапает тебя Мама Кира, утащит к себе в дом и съест». Или: «Будешь плохо кушать, Мама Кира превратит тебя в мышонка». Самые «продвинутые» доходили даже до такого: «Если будешь писать в постель, ночью Мама Кира залезет в окошко и тебя загрызёт. Ам-ам!». Последняя угроза имела строго обратный эффект. Услышав подобное, ребёнок вспоминал, что во рту Мамы Киры полно железных зубов, которыми малышню можно грызть и не уставать – и родителям приходилось стирать детские простыни ещё чаще.

Это была женщина неопределённого возраста с приземистой, бесформенной фигурой, напоминающей кастрюлю, из которой сбежало тесто. Густые тёмные волосы Мама Кира закручивала в пучок с золотой заколкой. У неё был нистагм, и это работало на её зловещую репутацию так же удачно, как и железные зубы. Дом Мамы Киры располагался на отшибе у выезда из города, возле старого дубового леса, неуклюже, кубарем сбегающего по пологому склону к Ленивице, местной речушке. Этот дом сохранился и поныне, и если вы поедете из Студёновска в Липецк, на север, то, миновав частный сектор и магазин автозапчастей «Ни гвоздя, ни жезла», с трассы сможете увидеть осевшую, побитую градом крышу, из которой торчит обломок трубы, напоминая сгнивший, кому-то грозящий палец. Сам дом стоит в низине, скрытый кустарником, и придётся сойти с дороги, чтобы лучше его рассмотреть. Впрочем, вряд ли у вас появится такое желание, даже если вы не знаете о дурной славе этого места. Вблизи от ведьминого дома каждый чувствует себя неуютно; отрицать это могут лишь неисправимые упрямцы. Несведущий водитель, проезжая мимо, неосознанно придавливает педаль газа.

К Маме Кире порой обращались за помощью, всегда тайком. Это были самые отчаявшиеся. Бесплодные женщины, перед несчастьем которых пасовала медицина. Неизлечимо больные. Несчастные влюблённые. Говорят, Мама Кира решала их проблемы. Вот только ползли слухи, что взамен старых проблем у клиентов Мамы Киры вскоре возникали новые, зачастую – не менее серьёзные. У бесплодных женщин рождались уродцы или дети с психическими отклонениями. Если же ребёнку посчастливилось не попасть ни под одну из этих категорий, его всё равно настигала беда в виде смерти, насильственной или от недуга, прежде чем он достигал совершеннолетия. Исцелившиеся рано или поздно становились жертвами несчастного случая. Влюблённые сходились со своими желанными, чтобы позже развестись – всегда со скандалом, спорами из-за раздела имущества, а иногда и поножовщиной. Один такой приворожённый, повздорив с супругой, схватил за ноги своего годовалого сына и швырнул в окно. Стеклопакет выдержал удар, ребёнок – нет. Местный телеканал в лучших традициях НТВ, в вечернее время, демонстрировал собравшимся ужинать горожанам крупные планы стекла с пятном крови и прилипшими к нему тонкими, как паутинки, детскими волосами.

– Был случай, – вспоминал Никита. – Бабушка рассказывала, царствие ей небесное. Жил на нашей улице мужичок, ну как мужичок, парень, Ромка Мишкин. Весёлый всегда такой. Шустренький. Как-то намылился он в Липецк на своём «пирожке», продавать капусту. Откуда ни возьмись – Мама Кира, и просит его: дескать, подкинь до дома. Ромка не хотел её везти, отшутился как-то. Мама Кира ничего, молчком, только по плечу его похлопала и пошла себе прочь. Ромка в Липецк съездил, капусту продал, а на обратном пути вмазался в дерево. Блин. Причём ещё светло было, и дерево в стороне от дороги стояло. Во-от. Разбился, значит. Оторвало ему руку, ту самую, по которой ведьма похлопала. Самого хоть спасли, и то хорошо.

Алексей Чобит во все эти истории не верил. Возможно, потому, предполагал Никита, что был нездешним. Чобит с семьёй перебрался в Студёновск из Воронежа в начале «нулевых». Что заставило его променять Воронеж на дыру с населением в 80 тысяч человек, осталось неизвестным, но его приход в городскую больницу, которая в те времена испытывала нехватку кадров и средств, сказался на состоянии учреждения самым положительным образом. Чобит, хорошо зарекомендовавший себя на прежних местах работы, начал сразу с должности заведующего терапевтическим отделением, а через три года стал главврачом, когда эту должность оставил Борис Медянский – старик Натаныч, лечивший ещё деда Никиты, когда тот (дед, не Никита) был октябрёнком. Если при Медянском – в пресловутые «лихие девяностые» – больница была сравнима с подводной лодкой, которую старик с трудом удерживал от погружения на дно, то при Чобите эта лодка всплыла по рубку и уверенно продолжила движение в водах «нулевых».

У Чобита была жена и две девочки-двойняшки. Жена работала на Студёновском цемзаводе бухгалтером в одном отделе с матерью Дениса, а сёстры ходили в детский сад и готовились поступать в первый класс. По выходным семейство выезжало за город, если позволяла погода, на «Хонде Сивик», ярко-жёлтой, словно цирковой автомобиль. В непогоду эта развесёлая машина появлялась то в одном конце Студёновска, то в другом, сопровождаемая песнями Юрия Антонова, которые слушал глава семьи, и к ней, похоже, даже грязь не приставала. Они посещали парк и выставки местных художников. Они выглядели счастливыми.

– Их любили в городе, – произнёс Никита задумчиво и медленно, будто только теперь это понял.

Мама Кира работала в горбольнице уборщицей. Вместе с поварихой она приноровилась воровать с кухни говядину и перепродавать с накруткой. Когда Чобит поймал её с поличным, Мама Кира отделалась выговором, который она пропустила мимо своих мясистых шерстяных ушей, и продолжила тырить продукты, включив в прежнюю бизнес-схему крупу и овощи. Она была схвачена за руку вторично вместе с сообщницей, после чего Чобит уволил обеих. Его не то, чтобы отговаривали от этого решения, нет – но вокруг Чобита сразу образовался круг отчуждения. Никто не сомневался, что ведьма, с которой не решался связываться сам старик Натаныч, припомнит молодому главврачу унижение, и каждый желал в этот момент оказаться подальше от проявления её мести.

Тогда Чобит посмеялся над суевериями. Спустя год больше никто не видел его смеющимся. Никогда.

Маму Киру уволили в марте. В конце апреля одну из девочек Чобита, Алину, сбил грузовик, когда она возвращалась из подготовительного класса. Они с сестрой были неразлучны, но в тот день Анжела задержалась в школьном живом уголке, куда как раз привезли маленьких ужей. Змеи, которых Алина терпеть не могла, возможно, спасли Анжеле жизнь… а возможно, лишили её шанса уберечь сестру от смерти под колёсами ГАЗа «Валдай» средь бела дня на не самой оживлённой улице города. По словам водителя грузовика, девочка взялась на дороге «из ниоткуда». Его водительский стаж составлял девятнадцать лет. Он получил три года лишения свободы и на тот же срок остался без прав. В настоящее время он, на пару с племянником, владеет магазином по продаже снаряжения для охоты и рыбалки.

Неизвестно, связал ли Чобит случившееся с ведьминым проклятьем. Но, вполне вероятно, он вспомнил о Маме Кире полтора месяца спустя, когда умерла Анжела. Девочка грызла яблоко, и кусок попал в дыхательные пути. Будь с ней отец, он бы спас девочку. Но Анжела гуляла в парке с мамой, а та была бухгалтером – не врачом, да ещё после смерти Алины супруга Чобита стала очень рассеянной. Мать кричала, заламывала руки, пыталась делать искусственное дыхание, звонила мужу, слышала раз за разом: «Абонент недоступен» и – наблюдала, как всё страшнее хрипит, выгибаясь на траве, единственная дочь, которую по привычке продолжала называть двойняшкой. Стояло восхитительное чистое утро, и лучи солнца, пробиваясь сквозь словно вымытую листву, резали на контрастные многоугольники синеющее лицо Анжелы. Немногочисленные гуляющие – старички-шахматисты, студентки на пробежке – также не смогли ни помочь ей, ни успокоить голосящую мать, когда всё закончилось. Не смог успокоить её и Чобит. В нём самом не было покоя.

И всё же, он нашёл в себе силы наблюдать за женой и оберегать её долгое время после трагедии. Он был бы никудышным мужем, если бы не смог. Однако рано или поздно любое внимание ослабевает, и жена это знала. Одной сентябрьской ночью она тихонько, стараясь не разбудить мужа, вышла из дома, прихватив бутылку текилы и кухонный нож. Женщина забралась в их жёлто-лихую «Хонду», на своё привычное место, рядом с водительским. Там она приняла достаточно алкоголя, чтобы потерять чувствительность, но остаться в сознании, и перерезала себе вены на руках. Может, даже успела напоследок послушать Юрия Антонова.

Вот так, всего за полгода, Алексей Чобит потерял своих самых близких людей.

Ранним утром, пятого октября, Михаил Есипов, одинокий пенсионер, проживающий в частном секторе на улице Крайней, что у северной границы Студёновска, вышел со двора и направился к колодцу за водой, чтобы помыть свою «девятку». Прикрепляя ведро к верёвке, он заметил, как по обочине в его сторону плетётся какой-то человек. Его качало, как ваньку-встаньку, и поначалу Есипов решил, что парень в стельку, но, когда тот приблизился, пенсионер разглядел кровь на его одежде… много крови.

«Ох ты ж мать святая! – всполошился Есипов, роняя ведро в колодец и устремляясь к пришельцу. – Авария! Авария? Оптать, летают день и ночь, спасу нет! Стой же ж, стой!»

Тут он остановился сам, потому что узнал Чобита, у которого лечил панкреатит.

«Алексей Михайлович!», – воскликнул старик. Чобит застыл в паре шагов от него и повернул голову на собственное имя. Их взгляды встретились, и у Есипова возникло ощущение, что он смотрит в глаза одного из гипсовых пионеров, которые стоят в студёновском парке – настолько безжизненными они были.

Любимец горожан разлепил искусанные губы и заговорил. Пенсионер слушал и пятился.

«Я с ней покончил, – поведал главврач. Его голос был похож на шелест песка, осыпающегося по склону обрыва, и по спине старика впервые за двадцать лет побежали мурашки. – Думал, управлюсь быстрее. Разрубил её, а она всё никак не умирала, понимаете? Её части шевелились. Знаю, что это невозможно. Это любой медик подтвердит. Она оказалась живучая, как червяк. Колун…», – он сделал неопределённый жест рукой, – «…там. Всё пыталась схватить. Расползалась в разные стороны. Фрагменты. Понимаете? Неважно. Я проломил ей грудную клетку и достал сердце. Лишь тогда она затихла. Теперь всё всегда будет хорошо. Надо сказать Марии и девочкам. Они обрадуются. А вы рады?».

Чобит обернулся, неловко, как сшитая из болтающихся кусков кукла, и едва не упал.

«Огонь, – произнёс он, хмурясь и высматривая что-то в той стороне, откуда явился. – Не вижу огня».

И он пошёл на старика, повторяя: «Где огонь? Где огонь? Где огонь?». Голова его падала то на одно плечо, то на другое.

Есипов убежал в дом, чтобы вызвать копов, а Чобит, вопрошая в пустоту, побрёл в город.

Он шёл и шёл по просыпающемуся Студёновску, и никто из встречных не пытался его остановить. Патруль задержал его только в центре города. Его не видели плачущим даже на похоронах дочек и жены, но когда Чобита увозили в отделение, из его глаз текли слёзы, будто он копил их полгода для подходящего момента.

– Он разрубил её, – Никита старался лишний раз не произносить имя ведьмы, – топором и куски побросал в Ленивицу. После этого Чобит попытался поджечь дом, но там одна только комната выгорела, а дальше огонь не пошёл. А знаете, что самое жуткое? – Никита понизил голос до шёпота. – Куски тела потом выловили, но вот сердце так и не нашли. Менты пытались искать с собаками, только их не сумели даже затащить на… на её, короче, двор. Собаки прям на дыбы становились и выли, а дальше – ни в какую. Это мне двоюродный брат рассказывал, а ему – кто-то из ментов, Вовка с ними знается. По слухам, Чобит закопал сердце… этой… в лесу. Вот такая история, – закончил он и обвёл взглядом слушателей, наблюдая за реакцией.

– А ты видел эту Киру? – спросила притихшая Самира.

– Случалось, – ответил Никита и добавил нехотя: – В её присутствии всегда делалось не по себе и хотелось спрятаться. Даже когда она поворачивалась к тебе спиной, казалось, что она по-прежнему наблюдает за тобой. Как будто у неё глаза на затылке.

– Они ей не очень помогли, когда к ней заявился Доктор Мясник, – хмыкнул Денис. Он продолжал смотреть на дорогу, словно рассказ его нисколько не заинтересовал. – Хороша ведьма.

– Можно подумать, ты её в детстве не боялся.

– Ты, кажется, и сейчас её боишься, – поддел Денис, усмехаясь.

Никита зыркнул на него исподлобья, но смолчал. Как-то в детстве, гуляя по двору один, он встретил Маму Киру, топающую вперевалку по своим делам. Охваченный беспричинным страхом, Никита попытался спрятаться в подъезде чужого дома. Он слышал, как Мама Кира дошла до двери, за которой он притаился, и остановилась. Его раздирали два противоречивых желания: убежать вверх по лестнице или дождаться, пока тётка уйдёт. В первом случае Мама Кира его бы услышала, во втором – могла попытаться войти. Оба варианта казались скверными.

Никита выбрал второй.

Мама Кира стояла снаружи, не издавая ни звука.

В какой-то момент у пацанёнка возникло чувство, будто ведьма необъяснимым образом очутилась за его спиной, перенеслась на уходящую во мрак подвальную лестницу, откуда тянуло сырой картошкой и крысами, закупорила своей тушей пространство от стены до стены; и когда Никита обернётся, она ринется вверх, оскалив зубы, рыча, с пеной на подбородке. Медленно, боясь вдохнуть, он повернул голову, скосил глаза, и, конечно, Мама Кира была сзади – грузное отёчное чудище, трясущееся в нетерпении, с красными буркалами, сверкающими в темноте, как угли; оно протягивало свои толстые дряблые руки, чтобы утащить его вниз, где никто не услышит криков и не придёт на помощь; оно было там… всего мгновение. Никита моргнул, и наваждение исчезло.

Когда он, наконец, решился выйти из подъезда, то не увидел вокруг ни одной живой души – только голуби воевали за кусок булки на расчерченном мелками асфальте, отчего казалось, будто птицы клювами играют в некую разновидность футбола.

Мальчик Никита добежал до своего дома и целый день не выходил на улицу.

– Хороша ведьма, – повторил Денис, возвращая его из страны воспоминаний.

– Ты считаешь смерти жены и детей Чобита совпадением? – взвился Никита.

– Разумеется, – терпеливо, как ребёнку, объяснил ему Денис. – А что это, по-твоему?

Никита не нашёлся с ответом.

Тут рука Самиры опустилась на его плечо.

– Я верю тебе, – сказала девушка. – В жизни порой происходят вещи, которые мы не можем объяснить.

– Вот он, – Никита указал на друга, – похоже, считает иначе.