Дурной глаз

Она опять рыдает, и я, не перебивая, слушаю.

– Кровь… клочки шерсти… и голова. Вся изуродованная… Ему пробили череп, Александр… Саша… И выдавили глаза. Бедные глазки. Мой Лучик…

Людмила Васильевна тяжело дышит в трубку ртом. Я понимаю, что должен что-то сказать – но не представляю, что. Бесполезные, шаблонные фразы перемешались в голове, как трескучие бочонки для лото: «Как вы себя чувствуете?», «Крепитесь», «Могу ли я помочь?», «Ложитесь спать». Всё не то.

Наконец я выбираю вариант, который мне кажется правильным:

– Где вы его нашли?

– В лесу, – хлюпает она носом. – Почти у озера.

– Вы опять ходили в лес? – ошеломлённо выдыхаю я, и мне кажется, иней выступает не только на моих пальцах, сжимающих телефонную трубку, но и на самой трубке. Я представляю, как в то время, когда Ольга готовит лазанью, а я доедаю утренние гренки, хрупкая немолодая женщина вместо отдыха бродит по сырой и притихшей чащобе. Совсем одна.

– Что же такого? – выстанывает Чубарова, а потом: – Что происходит?

– Не знаю, – сознаюсь я. Мне хочется плакать вместе с ней.

– Это ведь медведь, да? – допытывается она. Я думаю о том, что медведи не выдавливают глаза своей жертве. Звери так не делают.

– Вы больше ничего не видели? – спрашиваю я, и она замолкает. Молчание длится очень долго, я даже начинаю думать, не отложила ли женщина трубку.

– Он будто взорвался изнутри, – шепчет, наконец, она. Мой вопрос проигнорирован.

– Людмила Васильевна…

– Лучик будто взорвался изнутри, – повторяет она. Судя по голосу, Чубарова полностью выдохлась. Она уже перешла тот горный ручей быстрых фраз, когда чёрная вода переживаний бьёт в ноги, добралась до берега и без сил повалилась на сырые камни. – Я не могла его оставить… таким. Я сходила за лопатой, я… я его похоронила.

– Вы вернулись туда после такого?! – не сдерживаюсь я.

– Я захватила ружьё, – оправдывается Людмила Васильевна. – У Зайнетдинова в сейфе хранится ружьё, и я знаю, как с ним обращаться. Мой отец обожал охоту и меня многому научил.

– Стрелять по консервным банкам?! – Теперь я в ярости. Понимаю шоковое состояние соседки, но ничего не могу поделать с рвущимся наружу возмущением. В таком состоянии лучше промолчать, чтобы не наговорить такого, о чём впоследствии пришлось бы жалеть – и потому я заявляю: – Людмила Васильевна! У меня нет слов!

– Я не хотела мешать вам прощаться с Олечкой, – извиняющимся голосом произносит она. – Пожалуйста, не кричите. Простите меня.

Это звучит так трогательно, что моя злость сразу улетучивается. Я с силой провожу ладонью по своим глазам.

– Обещайте не ходить больше в лес одни, – требую я, и в этот момент в трубке раздаётся щелчок.

Подобное иногда случается, когда вы разговариваете по телефону и к разговору случайно подключается кто-то третий или сосед берёт трубку параллельного телефона. Вот только у меня нет параллельного телефона, и в доме Зайнетдинова тоже. А ещё мне кажется, что я слышу в трубке шелест, напоминающий своей равномерностью дыхание, только не вдох-выдох, раз и два, а: раз, два и три.

Тройной цикл сиплого, нечеловеческого дыхания!

Я не знаю, как описать этот звук точнее.

– Я обещаю, хорошо, я обещаю. – Людмила Васильевна, кажется, не ощущает присутствия таинственного слушателя. – Я собираюсь теперь выспаться, как вы мне и велели, а как проснусь, обязательно к вам заскочу.

– Людмила Васильевна, – бесцветным тоном отзываюсь я. – Я иду к вам. Думаю, будет лучше, если вы немедленно уедете в город, и я готов вас туда отвезти.

«С-с-щ, вс-х-х, х-ха-а». Вот как это дыхание звучит. За ним улавливается напряжённое внимание загадочного существа.

Где оно затаилось, чтобы подслушать нас? В одном из пустующих коттеджей? Или оно обосновалось в гостиной дома татарской семьи, фамилии которой я даже не знаю?

– А хозяйство? – возражает она, и я различаю в её тоне твёрдые нотки. – Нет, бросить всё я не могу. Я остаюсь здесь.

– Тогда вы переночуете у меня, – решаю я, и на этот раз Людмила Васильевна не спорит. Чужое дыхание замирает в предвкушении, и я стискиваю трубку так, что пальцы теряют чувствительность. – Завтра разберёмся, как дальше быть.

Людмила Васильевна шмыгает носом, совсем как маленькая девочка, и извиняется.

– Это очень великодушно. Вы настоящий друг, Александр.

– Спасибо, – отвечаю я. – Заприте дверь, я уже иду.

– А я вас жду.

Она разъединяется, и на мгновение я остаюсь наедине с дышащим нечто. Я едва удерживаю себя, чтобы не закричать: «Какого чёрта тебе нужно?!»

Но я, как и Чубарова, вешаю трубку на рычаг.

Эта беседа вымотала меня, и я без сил прислоняюсь к дверной стойке. Хотя в комнате и не жарко, пот стекает по щекам, по спине – градом. Я думаю об этой твари… или тварях… и у меня складывается впечатление, что они подслушивали демонстративно громко. Заявляли о себе. Будто играли в какую-то свою игру. «Вы у нас под наблюдением, человеки! Под колпаком!».

Я резко срываю телефонную трубку, чтобы застать врасплох того, кто подслушивает. Бесполезно – в трубке одни гудки.

Может, я с ума схожу?

Может, и так. Но проверять это лучше во всеоружии.

У меня ведь тоже есть сейф, а в нём – карабин «Сайга».

Прихватив карабин, я отправляюсь к Чубаровой.

***

Вблизи от гор темнеет быстро.

Мы с Хитрецом сидим в зале. В комнате для гостей спит под тонким пледом Людмила Васильевна. Я напоил её травяным чаем. Потом позвонил с мобильника в областной департамент по охране животного мира и заглянул к татарской семье. И чиновникам, и соседям я сообщил одно и то же: в лесу возле коттеджей бродит крупное опасное животное, вероятно, медведь. Соседи в пять минут собрались и умотали в город. Департамент обещал направить егерей. Так что на базе нас осталось трое. Бывшая учительница, кот и я.

Все двери заперты. Свет в доме выключен, горит одна напольная лампа, та, что рядом с телефоном. Телефон молчит, и дом молчит. Окно передо мной открыто, и в прохладе подступающих сумерек слабо колышется бестелесно-белая занавеска. Я замер в кресле, сжимая в руках «Сайгу», а мои мысли то и дело возвращаются к мешкам для мусора, хранящимся под мойкой, и к портативному холодильнику, который я заметил сегодня в Олькином минивэне, когда мы грузили вещи. Был ли у неё раньше холодильничек? И если ответ отрицательный, то, скорее всего, Олька купила его в городе, куда ездила вчера. Но зачем? – гадаю я.

Эти мешки для мусора… Вчера их было три. Сегодня, когда я упаковывал коробку с отходами, стоящую под раковиной на кухне, оказалось, что мешков уже два.

Что положила туда Олька?

Все эти вопросы колотятся в моей голове, как бильярдные шары. Просто не дают мне покоя, поэтому я крепче сжимаю карабин и чаще оглядываюсь на телефон.

Тот молчит.

«Сашка, береги себя – И ты береги себя, сестрица».