Три кофейни

Холодной иглой, поутру, прямо в вену – первым классом назад в эту спальню, вновь в эти старые стены…

Нет, нет. Все будет не так, я писатель, и последние строки пером… Пусть я не в силах судьбу изменить, но в самом конце не заплачет Пьеро.

Стоя за спиной у Парижа, он положил фотографию обратно в карман и подсел к нему за столик. Взяв салфетку, написал адрес и вложил ему в руку.

– Спаси Розу, спаси ее… Быть может, ты спасешь и себя.

Уходя из кофейни, я не знал, что через два месяца Роза выйдет за него замуж, а вскоре, покинув эту страну, они купят маленький домик у моря, на самом краю земли. Я не знал, что все мои картины продадут за пару сотен долларов, что в моей маленькой студии поселится большая семья. Я не знал, что мою книгу выпустят большим тиражом и ее можно будет купить на каждом углу, всего за двадцать долларов. Не знал и то, что эту кофейню закроют спустя пару месяцев после того, как ее владелец полностью разорится… Я ничего этого не знал, а если бы и знал, то ничего не смог бы изменить. Я даже не знал, что через два квартала, наступив на белую полосу, я попаду под черную…

Только мое бездыханное тело будет лежать на пешеходном переходе, и, наверное, глупо винить в этом женщину, которая не успела нажать на тормоз, когда я выходил из-за угла. Я не помню, о чем тогда думал, но точно помню, что о чем-то приятном. Наверное, о ней, о той, что жила в каждом рисунке, портрете и все это время так верно ждала.

Она стояла передо мной, на том самом переходе, за руку держа Розу, наше дитя…

Знаете, бывают сладкие слезы. Но вкус горьких мне не забыть никогда.

Пьеро

Записки без почерка

«Сожги меня. Пусть догорают буквы, страницы. И глаза слезятся от дыма, которым я заполню твои легкие. Вдохни последний раз, как первый. А затем – сожги и себя…

Твоя В. (ноябрь 94-го)».

Нас бы назвали любовниками, хотя мы предпочитали называть себя недолюбленными. Люди без прошлого и будущего, пленники настоящего. Если бы кто-то спросил, правильно ли все это, я бы, несомненно, ответил, что по-другому быть и не могло.

Меня всегда удивляло – почему люди так боятся того, что чувствуют, чем живут и недосыпают, о чем думают и ради чего готовы погубить себя. Они так боятся быть ненужными, что невольно обрекают на это других. Но это было не про нас. Нет.

Когда два человека не имеют ничего, они на самом деле имеют все. Что может быть общего у людей без завтра? Сегодня. Ведь в тех краях, где заканчивается время, прекрасно знают, как важна каждая секунда. В минутах застывает вечность, в объятиях теряется реальность, от касания сходят с ума.

Мы жили одной сплошной изменой себе. Предавали друг друга в собственных записках, что так верно хранили все эти годы.

«Здравствуй, родная. Я получил твое письмо и перечитывал шесть вечеров подряд, шесть ночей твои слова не давали мне покоя. Представлял себе, как ты сидишь поздней ночью на кухне, втайне от мужа, и пишешь мне. Ты знаешь, это письмо пахнет теми самыми духами, что я так полюбил. Даже после твоего ухода этот аромат оставался на моей подушке и пьянил меня перед сном. Конечно, ты представляешь… Я понимаю тебя сейчас, как никто другой. Пойми и ты меня, сбежать – это не выход. Это скорее мечта, неосуществима, но так желанна. Как бы горько это ни звучало, но мы стали тяжелым грузом, который несем за собой в любой путь. Может быть, это расплата за наши ошибки, а может, судьба так пошутила над нами. Кто знает. Тем не менее ты всегда останешься для меня той птицей, что так редко залетает в мое окно и приносит с собой целый мир на своих хрупких крыльях, улетает и возвращается после каждого “никогда”…

Твой В. (ливни 85-го)».

Та осень была единственной, когда я ощутил ее живой. За пальто люди прятали свои простуженные чьей-то злобой или безразличием легкие. Болели. И я болел. Осень затачивала и без того острые углы прошлого. Воспоминаний. Чужих секретов и молитв. Ей неважно было, кто ты – тринадцатилетняя школьница или сорокалетний семьянин. Она ломала всех, в чьих сердцах таилась трещина.

Мы познакомились в октябре и лечили друг друга горячим чаем и поцелуями – это было, пожалуй, лучшее лекарство от всего на свете. Мне тогда было двадцать три, хоть по моему виду можно было смело дать тридцать. Худой, в черном плаще и мятых брюках. Темные волосы, короткая стрижка. Взгляд человека, что так и не нашел себя в этом мире. А она тогда встречала свою тридцать вторую осень, хоть я не дал бы ей и двадцати пяти. Ох, как она была красива. Стройная. Голубые глаза глубиной с океан. Интересно, много ли утонуло в них? Высокий каблук, прямые плечи. Яркая помада. Тот идеал, что привыкли называть «журавлем в небе» многие орлы, а их синицы – сердито молчать вслед. В ней видели шикарную и недоступную. И не важно, свободна она или нет, вряд ли кто мог осмелиться к ней подойти. Но только не я. Для меня она была обычной, слабой женщиной, которая просто устала быть мужчиной.

Такие как она, в основном, бывают с теми, у кого кроме денег ничего нет или с чертовски красивыми мужчинами. Я ни к одной из этих категорий не относился. И что она во мне нашла?

С первого дня нашей встречи мы скрывали друг от друга: я – свои неполные двадцать четыре, она – целого мужа. Если бы тогда я был немного повнимательнее, хоть малость не теряя голову, я бы заметил…

«Я была на вашей свадьбе, но ты на меня даже не посмотрел. Стояла у окна, прижавшись к стенке, чтобы просто не упасть и не сползти по ней на пол. Как же я была подавлена. Зажимала ладонью рот, чтобы никто не услышал, как я прощаюсь с тобой. Я была настолько мертва, что и жизни не хватит, чтобы это почувствовать… А знаешь, ты был таким красивым в том костюме. Первый раз за все время я увидела тебя тщательно выбритым и таким серьезным. Спокойным. И что самое страшное, знаешь? Ты был твердо настроен и готов к этому шагу, в твоих глазах я не увидела ни капельки сомнения. А так пыталась рассмотреть… того непредсказуемого, кто горазд был послать все к черту в последний момент и сделать наоборот. Где он? Где ты и кем ты стал?

Как ей повезло с тобой. Нет, пожалуй, не так. Что же она такого сделала, чтобы взять на себя чужой грех? Мой грех. Я ей желаю столько слез, сколько она любить будет чужого мужчину. Моего мужчину. Желаю мерзнуть ей столько ночей, сколько она тепла отобрала. Чужого тепла. И пусть ей будет не хватать столько тебя, сколько себя я отдала. Безвозвратно.

Ты даже представить не можешь, мой черствый, каково мне было возвращаться в пустой город. Пустую квартиру. Чтобы разделить кровать с тем, с кем делить мне было нечего. Он меня тогда хотел. Единственное, чего хотела от него я, – блевать…

Ненужная В. (июль 81-го)».

– Ты спишь?

– Нет, я думаю.

– О чем?

– Обо всем и сразу – определенно ни о чем, – улыбнулся я.

На самом деле в тот момент мне было над чем подумать. Больше всего не давал покоя вопрос, что такая женщина, как она, забыла в этой дыре? В этой маленькой квартирке на узком диване с человеком, который не имел ничего. И надолго ли она задержится, когда осознает, что я самая безнадежная ошибка в ее жизни. Играет. А нужно ли мне это? В любом случае выставить ее среди ночи за дверь – плохая затея.

– У меня было много разных мужчин, но оргазм от молчания я испытала впервые. С тобой!

Был ли это комплимент, я так и не понял. Но мне показалось, что-то в ее словах есть. Мне тоже приятно было просто помолчать.

– А сколько у тебя было женщин?

Слишком много вопросов для второго секса. И действительно ли ее это интересует?

– Три, – ответил я.

– Так мало. Ты, наверное, их любил.

– Я скорее горжусь, что не спал со всеми подряд.

– По-твоему, если у женщины было много мужчин, значит, она… – возмущенно начала она.

– По-моему – так, как я сказал, не накручивай себя, – оборвал ее я.

Отвернувшись к стенке, я слышал, как она одевалась и что-то еле слышно повторяла. Ее задели мои слова, вывод – доля правды в них присутствовала. Она услышала то, что хотела услышать. Да, женщины – они такие. Все им всегда нужно знать, а чего не знают – сами себе придумают. От этого их все и беды.

– И куда ты пойдешь в три часа ночи?

– Это не твое дело, – со злостью отрезала она, – и что я, дура, забыла здесь? Не понимаю. Знаешь?.. Я ошиблась в тебе. Мне показалось тогда, что ты не такой, как все.

– Вам, женщинам, каждый раз так кажется, особенно если этот кто-то умеет слушать и мало говорить. Это, пожалуй, ваши любимые грабли, – с улыбкой произнес я.

– Да, я ошиблась дважды – ты еще хуже.

– Давай поступим так: ты сейчас разденешься и ляжешь спать, если хочешь, я могу постелить себе на полу. А утром уйдешь. Договорились?

– И с чего это ты стал таким заботливым? – ехидно спросила она.

– Просто хочу, чтобы ты осталась. Разве это так много?

– Хорошо, но больше ноги моей здесь не будет. И да, ты спишь на полу, – улыбнулась она.

На самом деле я больше переживал за то, что в три часа ночи такой девушке нечего было блуждать по городу одной. И отпускать ее – было бы действительно подло. Тем более, эти мысли не дали бы мне нормально уснуть. Такой уж я человек, переживаю за тех, кого впустил в свою кровать.