Край

Когда Тальберг находился в отделе кадров и писал заявление на имя Мухина с просьбой уволить по собственному желанию, зашел охранник:

– Вот вы где, – обрадовался он. – Пройдите с нами, пожалуйста.

– Но я еще не дописал.

– Подождет. Безуглый ждет.

Тальберг отложил листок, на котором успел написать «И. о. директора Лоскутовского НИИ Края Мухину П. В.» и поплелся следом за охранником. Он склонялся к мысли, что это, скорее всего, связано с производством платоновки. Впрочем, жизнь непредсказуема – может быть, они и на самого Тальберга что-то накопали.

Безуглый дружелюбно поприветствовал его, словно старого приятеля.

– Добрый день. Говорят, увольняешься?

– Да, решил сменить работу, а заодно и место жительства.

– Понимаю, в НИИ сейчас непросто. Столько несчастных случаев.

– Слишком, – согласился Тальберг. – Я привык к более спокойной обстановке, она лучше способствует творчеству.

– Кстати, об этом я и хочу поговорить, – Безуглый стал серьезным. – Точнее, я тебя сюда пригласил по двум причинам.

– Одна – никакая, другая – плохая? – предположил Тальберг.

– В каком-то роде. Сначала подпиши соглашение о неразглашении информации, связанной с твоей научной деятельностью, – Безуглый приободряюще кивнул: – Обязательная стандартная процедура при увольнении.

Тальберг прочитал заявление, представляющее собой листок с заранее подготовленной формой и пропусками в местах, где требовалось вписать фамилию-имя-отчество, расписаться и поставить дату. Текст вместо привычного словоблудия излагался ясным недвусмысленным языком, от простоты которого пришел бы в ужас любой юрист – как можно называть вещи своими именами?

Внимательно просмотрел список запретов и наказаний за каждое нарушение. Подобную бумажку он подписывал при устройстве на работу, с той лишь разницей, что пятнадцать лет назад он не имел информации для разглашения, а теперь знал предостаточно.

Он дочитал и подписал. Безуглый взял заявление и положил в папочку:

– С половиной дела покончили.

– Это было хорошее или плохое?

– Никакое, – ответил Валентин Денисович и из другой папки достал тетрадь, в которой с одного быстрого взгляда узнавался дневник Карла.

– Как он у тебя оказался?

– С господином Шмидтом возникли большие проблемы, – Безуглый нахмурился.

– Если вы думаете, что он шпион, могу тебя заверить, это не так, – поспешил сказать Тальберг. – Он исключительно увлечен наукой. Во всяком случае, за время, сколько его знаю, он показался мне порядочным человеком…

– Проблема куда серьезней.

Безуглый положил тетрадь на стол перед Тальбергом, который опустил взгляд и заметил бумажный уголок, выпачканный во что-то ярко-красное. «Кровь», догадался с ужасом. Поверх обложки по диагонали той же самой перьевой ручкой пролегла надпись «f?r Thalberg».

– Где Карл? – спросил он, предчувствуя, что ответ ему не понравится.

– Вот и плохая новость, – вздохнул Безуглый. – Мистер Шмидт утром был найден мертвым на рабочем месте. Он лежал лицом на тетради, на которой перед смертью написал твое имя, поэтому тебя и вызвали. Может, ты нам поможешь разобраться.

Мозг отказывался принимать такую информацию. Как же, буквально на прошлой неделе Карл брил его опасной бритвой, а позавчера Тальберг помогал ему упаковывать вещи в ящики. Шмидт делился планами на будущее, оставил адрес и предложил приехать в гости.

«И домой не успел», подумал с горечью, а вслух спросил:

– Умер-то он отчего?

– Неизвестно, вероятно, несчастный случай, криминалисты разберутся, – пожал плечами Безуглый. – У него ртом и носом шла кровь – я, по секрету сказать, столько кровищи еще не видел за один раз.

Тальберг взял тетрадь и перелистал. Естественно, Шмидт вел записи на своем языке.

Безуглый выжидательно посмотрел на него, словно надеялся, что тот даст ему ответы на все вопросы.

– Тут не по-нашему…

– Я-то заметил, но твой дедушка вроде бы переселился из…

– Да, знаю, – перебил Тальберг. – Я в далеком детстве говорить умел на уровне неуча-первоклассника.

– Хотя бы попробуй, – попросил Безуглый. – Это как велосипед. Сначала тяжело, а потом ноги вспомнят.

– Сам-то сколько языков знаешь?

– Один, – Валентин Денисович ничуть не смутился.

– «Как на велосипеде, ноги вспомнят», – передразнил Тальберг. – Тут ноги не помогут. У Шмидта здесь сплошная терминология, а я в герпетологии и на родном языке-то не силен.

– Места про змей можно опустить, – предложил Безуглый.

– Боюсь, там про одних змей и будет.

– Вряд ли он написал бы твою фамилию, если бы писал только о герпетологии.

– Есть же профессиональные переводчики…

– Конечно, – согласился Безуглый, – но разве тебе не любопытно прочитать лично, ведь зачем-то Шмидт тебя упомянул.

Тальберг сходил в пустую лабораторию, где взял с полки самый большой словарь из имевшихся.

– Готов, – объявил он, вернувшись. – Давай тетрадь.

Он пролистал до последних заполненных страниц и заметил множество мелких записей за сутки до смерти. Причем ближе к концу дневника буквы становились неуклюжими и кривыми, поэтому превращался в неудобоваримую кашу, но к счастью, Безуглый оказался прав – Тальберг быстро втянулся и легко вспоминал значения слов, а когда не знал, догадывался из контекста.

Он читал вслух по одному предложению, а Валентин Денисович делал пометки.

«…Чем дольше наблюдаю за людьми, тем больше замечаю холодность, отчужденность, зависть. Трудно передать ощущения, когда ты общаешься с ними. Они кажутся добрыми, учтивыми. Не все, но большинство. Но при этом тебя никогда не оставляет чувство, что находишься в состоянии постоянной угрозы. Словно сквозь маску доброжелательства проглядывает хищная внутренняя натура, ждущая твоей оплошности и падения, чтобы всласть потоптаться по лежащему на полу телу, мешая тебе подняться и идти дальше.

Самое страшное, они верят в собственную доброжелательность. Это – то общее свойство людей – всячески оправдывать себя, виня в своих недостатках других.