Край

Они улыбаются в лицо, желают здоровья и долголетия, а потом эти же сжигают твой дом, потому что ты оказался успешнее их. Тут все построено на зависти. Человек, добившийся пристойного уровня жизни ценой собственного труда, повсеместно записан в сказочные персонажи. Если найдется такой экземпляр, его будут ненавидеть еще более прохиндея, заполучившего богатство нечестными путями. Причина благополучия вора, казнокрада, мошенника неприятна, но понятна.

Честный же деятельный человек вызывает сильнейшее негодование именно потому, что собственным примером доказывает возможность добиться любой поставленной цели, если прилагать необходимые усилия по ее достижению. Он на практике опровергает внешний характер причины неудач…»

– Философская болтология нам не поможет, – перебил Безуглый. – Ты переходи ближе к концу.

– Я не настолько бегло читаю, чтобы найти нужную строку, – оправдывался Тальберг. – Тем более, все записи сделаны за последние сутки.

– Ладно. Давай подряд, разберемся.

«…Здесь, вблизи от Края, зависть и ненависть становятся смыслом жизни. Думаю, что в in der Kante и кроются причины подобного мировоззрения. Он, кажется, влияет не только на змей, но и на людей, вблизи него живущих.

С раннего детства, когда мама прочитала мне известную каждому ребенку сказку «Как Бравый Рыцарь за Край ходил», меня поразил факт существования этой стены, опоясывающей мир. Я часто представляю себе, что может оказаться по Ту Сторону.

Пустота?

Такой же мир, как наш? Или другая разновидность, где история пошла по иным путем и в результате эволюции самыми разумными существами стали не бывшие обезьяны, а интеллектуально развитые дельфины, сумевшие построить морскую цивилизацию… Любое абсурдное фантастическое предположение имеет право на существование.

Одна загадка и бесконечное число вариантов ответа, каждый из которых может оказать правдой или ее слабой тенью. Не существует человека, с полной уверенностью знающего истинное положение дел. Не догадаться, не предположить, не вычислить, а именно знать. Точно и абсолютно, как непосредственный свидетель, узревший тайны мироздания воочию.

Когда у меня выдалась возможность попасть в то единственное место на земле, где люди должны быть наиболее близки к разгадке, я тут же ее воспользовался. Увы, к моему глубокому разочарованию, в НИИ Края занимаются всем, кроме Края, и за исключением одного единственного человека (Тальберг хмыкнул, догадываясь, кто этот человек), никого не интересует ответ на глобальный вопрос жизни, устройства Вселенной и смысла ее существования.

Чем дольше размышляю, тем чаще является видение, что наш мир – гигантский террариум, а Край – тонкая, но прочная стенка, через которую удобно наблюдать, как мы пожираем друг друга. Для таинственных наблюдателей мы всего лишь противные скользкие твари, сплетающиеся в тесные клубки и жалящие всех ядом.

Чем ярче представляю эту картину, тем крепче моя внутренняя уверенность, что именно так и обстоит дело. Нужно признаться, с тех пор, как я пришел к таким выводам, меня не покидает иррациональный страх. Я боюсь говорить о своих догадках. Мне сдается, наблюдатели не одобрят. Более того, кажется, они вовсе не добры, а наоборот – необычайно жестоки и развлечения предпочитают столь же бесчеловечные.

Возможно, это последствия krayenitovaya pil, как ее называет Димитрий, но меня постоянно преследует мысль, что мои умозаключения не приветствуются и, если я захочу ими поделиться, мне несдобровать.

Но и держать в себе, нет никакой мочи. Пусть мрачные тайны хранятся в дневниках, пока после моей кончины кто-то случайно не наткнется на эти измышления и не посчитает их безумной фантазией сумасшедшего ученого».

– Лихо завернул, – пробормотал Безуглый.

Тальберг промолчал. Факты свидетельствовали, что Шмидт мертв. Возможно, всего лишь совпадение. А если нет?

«…Скоро смогу увидеть семью. Не знаю, как описать чувство радости, меня охватившее. За что хвататься в первую очередь? Я успел накопить здесь столько вещей, что теперь, наверное, придется часть из них оставить. Можно раздать друзьям, но знакомых у меня тут почти нет, за исключением Димитрия. Он, сдается мне, потомок моего соотечественника, переехавшего сюда много лет назад, но не могу утверждать наверняка…»

– Кажется, оно, – Тальберг просмотрел следующий абзац, прежде чем пересказать вслух для Безуглого.

«…Интересное происшествие. Занимался сортировкой подопытных и перетаскивал змей в транспортировочные контейнеры. Чертовски трудно перевозить такое количество экземпляров. В подобных условиях и при относительной спонтанности доедут не все…»

В этом месте шла долгая лекция о тонкостях перевозки различных видов, которую Тальберг предпочел пропустить, тем более, почти все слова показались незнакомыми.

«Когда пытался отловить очередной экземпляр, получил укус. Не уверен, кто именно совершил этот подвиг. Может оказаться, что это молодой Boomslang…»

– Кто? – переспросил Безуглый.

– Бумсланг, – повторил Тальберг. – В словаре такого слова нет. Наверное, какое-то название змеи.

– Ясно.

Продолжили читать.

«…Boomslang относится к ядовитым древесным змеям из семейства ужеобразных, хотя из-за особым образом расположенных внутри пасти зубов яд попадает в человека не при всяком укусе. Плохой вариант, но я склонен считать, что это какой-то другой представитель ложных ужей, составляющих опасность только для мелких животных.

Надо признаться, меня множество раз кусали за мою долгую карьеру герпетолога, и у меня выработался приличный иммунитет к различным ядам. Более чем уверен, что проблем не будет – опухнет место укуса да поднимется температура, но это сущие пустяки, обычные будни ученого.

Постараюсь вести записи моего состояния – никакой опыт не должен пропасть бесцельно.

Вечер. Надеюсь к утру, станет понятно».

«…Наступили первые симптомы – начался сильный озноб и дрожь. Записывать сложно, трясутся руки.

Попытался сделать горячий чай, чтобы согреться, но едва не опрокинул на себя кипяток, пока заливал в кружку.

Надо бы ввести антидот, но в этом городке на краю мира вряд ли найдется что-то подходящее – обычно тут не живут змеи, да еще и в таких количествах, поэтому никто не озабочен производством дорогостоящих антидотов. К тому же, я не уверен, какая из этих тварей меня укусила.

Вся надежда на крепкий организм. Я знал одного парня, пережившего сто двадцать укусов и умершего в почтенном возрасте глубоким стариком, неудачно споткнувшись о ножку кровати. У него не хватало двух пальцев на руке из-того, что их пришлось ампутировать в спешном порядке.

У меня есть образец для подражания».

«…Стало гораздо хуже. Появились рвота и тошнота. В целом, обычное дело, но мой привыкший к ядам организм реагирует бурно. Кажется, проблема серьезней, чем я предполагал. Симптомам полагалось быть намного менее выраженными.

Продолжаю надеяться».

«…Выступила кровь на деснах. Надежды на лучшее не оправдываются. Если так и пойдет дальше, домой я не попаду».

«Удалось поспать около часа. Проснулся я из-за сильного кровотечения из носа. Едва не захлебнулся. На лбу выступил липкий пот. Несколько раз терял сознание. Писать становится тяжелее.

Пытался позвать на помощь, но не могу встать – голова кружится. Если не умру от яда, есть шанс погибнуть от неудачного удара в висок».

«Жаль, не успел вернуться домой.

Кажется, это оказался бумсла…»

Тальберг оторвался от тетради. Текст закончился, дальше шли выпачканные кровью страницы. Он посмотрел на Безуглого, словно ждал его заключения по поводу прочитанного.

– Меня, кстати, на прежней работе восстановили, – внезапно сказал Валентин Денисович. – Скоро возвращаюсь назад, к семье. Надоело ездить домой по выходным раз в месяц.

– Поздравляю, – искренне порадовался за него Тальберг. – Тоже собираюсь переезжать.

– Знаю. Еще слышал, что Мухину звонили, за тебя спрашивали. Он расстроился, но характеристику на тебя хорошую дал.

Безуглый с виноватым видом отобрал тетрадь:

– Я бы тебе ее оставил, будь моя воля. Но ты же понимаешь, это теперь вещдок международного значения.

– Понимаю. Впрочем, что хотел, я прочитал.

Постучались и вошли мужчина и женщина в костюмах, похожих на те, которые по обыкновению надевал Шмидт при работе со змеями.