Наследник

– Зачем? – спросил от стойки ленивый голос-унисекс.

Я объяснила. Сжато: если обывалка тетя Зоя все понимает, то уж коренная парижанка (-ин?) по-любому должен понять!

– Мы по такой схеме не работаем, – равнодушно сообщил голос.

– А кто работает? – я решила не заедаться. Все-таки чужой город.

– Справочное бюро на Пляс Пигаль.

Я сказала «спасибо». Я собиралась правда сбегать на эту самую Пляс Пигаль и узнать про все в справочном бюро. Я так бы и сделала. И уже раздвигала зубы занавески, когда унисекс проворчал:

– Понаехало тут всяких…

Сглатывая слюну, я обернулась.

Труднее всего оказалось держать освещение. Надо было, конечно, найти, где оно включается в реале, но на это меня уже не хватало. Зомбированный унисекс за стойкой (на вид точно такой же, как и по голосу) смешивал для меня коктейль из местных ингредиентов, а шеф-повар с двумя юными помощниками творили мне пулярку с трюфелями и бланманже на десерт. Держать контроль над всеми процессами одновременно было тяжело. Но зато дело чести.

Убедившись, что ничего не подгорело и не перестоялось, я раскодировала всех, кроме унисекса, и рухнула за ближайший столик. Снова сгустился полумрак, и то, что за этим столиком я не одна, свалилось на меня, как мазут на голову. Хотя Стив и предупреждал, что в парижских ресторанах не едят, а знакомятся.

– Почему я раньше не встречал вас здесь? – спросила темная фигура на темном фоне. – Осмелюсь предположить, вы тут впервые?

Захотелось его зомбировать. Но уже не было никаких сил.

– В этом ресторане прекрасно готовят консоме, – не унимался темный. – Рекомендую. А фирменное блюдо… Или вы уже сделали заказ? Тогда позвольте…

Мне принесли пулярку, и все остальное перестало существовать, даже унисекс; впрочем, он оказался чувствительный и вряд ли мог отойти сам, без раскодировки. Трюфели недостаточно пропитались соусом, но чем ждать, я решила, что сойдет.

– …в качестве аперитива. О, какой оригинальный коктейль! Вижу, вы не нуждаетесь в моих советах, Жанна… У вас прелестное, такое парижское имя! Но ведь вы, если не ошибаюсь, издалека?

Я и не думала ему представляться. Считал информацию?!.. ну разумеется, не обывал же он, в конце концов! Это же Париж.

Все равно не повод для знакомства.

– С Пляс Пигаль, – ляпнула я, чтоб он отвязался. И совершила ошибку: темный, наоборот, цепко ухватился за мою коммуникативную волну. А я полностью выложилась на обед и унисекса. Кстати, пора бы раскодировать, ну его.

– Никогда б не подумал! – восхитился темный. – Глядя на вас, разумнее было бы предположить, что вы… – тут он почему-то сбавил громкость до свистящего шепота. И просвистел трагически: – Нет, правда… Я было решил, что вы воспитывались в коммуне. Отпечаток, знаете ли. Накладывает. Но, видимо, я ошибся. Говорите, Пляс Пигаль?

– Сам ты Пляс Пигаль, – огрызнулась я.

– О, я забыл представиться. Луи-Симон. Можно просто Луи.

– А просто Симон? – я злилась на него все больше и больше.

В темноте обезоруживающе блеснули зубы:

– Тоже можно.

Унисекс принес бланманже и свечку в подсвечнике, похожем не то на абрикос, не то на задницу. Я кивнула, одновременно снимая кодировку. Вместо «спасибо» получила искристый ненавидящий взгляд; четко посередине груди на футболке задымилась дырочка. Ну и ладно, здесь наверняка и так носят. А держать бронь-защиту по-любому легче, чем вести зомби, да еще с высоким коэффициентом сопротивления.

Подсвеченный маленьким пламенем, темный перестал быть темным; у него объявились маленькие усики, длинный нос и прыщ на подбородке. Зомбануть бы да так и оставить. Парижанин хренов! Но как он догадался?..

– Как ты догадался? – спросила я напрямую. – Какой такой отпечаток?

Длинный нос шмыгнул в унисон с глубоким вздохом:

– Значит, я прав. Нет, вам не стоит комплексовать, Жанна. Вы очаровательны. Просто когда человек с рождения вдыхает воздух свободы… или воздух коммуны… это две большие разницы. Но вы же теперь переедете в Париж навсегда, правда?

Я чуть не подавилась бланманже. Вспоминать о том, что я обдумывала такую возможность (в контексте штангиста) было почему-то стыдно. Возмутилась:

– С чего это?!

Луи-Симон не стал отвечать. Смотрел на меня грустно, как Данкин малой – он у нее очень жалостливый – смотрит на лоточниц. А мы с Натой и Маринкой – на Данку: она обывалка, только из-за малого с нами и живет, не захотела его самого отдавать. А знаете как обывалы комплексуют в коммуне? Хотя это отдельный разговор. Обывалы и правда все какие-то одинаково убогие. Но почему эти парижане позволяют себе точно так же смотреть на нас, я спрашиваю?! Мы такие же коммунисты, как они. И плевала я на их «воздух свободы»!..

Злость докатилась до предела – и отплеснулась назад; стало его жалко. Что ты знаешь о жизни, Луи, то есть Симон, в своем Париже?

Вспомнила нашу коммуну. С теплой и мягкой, как сметанный соус для трюфелей, ностальгией. Вот уж не ожидала от себя!..

– Ты смешной, – попробовала ему объяснить. – У нас в коммуне здорово. Мы живем, как одна семья, понимаешь? Маринка, Ната, Стив… ну, Андрей, тот не с нами, так, иногда подживает… А Данкин малой, ты бы видел, он такой забавный! Запросто материализирует органику любых габаритов и форм, это у него врожденное, представляешь? Ну, лоточницы, они, конечно, сиамские и слабоумные, но очень добрые зато… А главное – нам интересно вместе. Вместе!.. до тебя доходит?

До него, разумеется, не доходило. Похлопал глазами, еще раз шмыгнул носом и не придумал ничего лучшего, как переменить тему разговора:

– Кстати, Жанна, ты не была еще на Елисейских полях? Мы могли бы… ничего, что я тоже на «ты»?

– Чего, – отрезала я. Как бы сделать, чтобы он отлип? А я тут еще разводилась перед ним насчет коммуны… козел парижский, хуже обывала!

И тут в ресторанчик, перестукнув занавеской, вошла парочка; в темноте два силуэта казались сросшимися, как наши лоточницы. Не переставая обниматься, опустились на диванчик возле соседнего столика и жестом самой левой из четырех рук кликнули официанта. Унисекс выпорхнул из-за стойки, как ужаленный. Постоянные клиенты, наверное.

Он подобострастно слушал заказ, строча в блокнотике, и я, воспользовавшись паузой обескураженного Луи-Симона, слушала тоже. Голос казался странно знакомым. Просто очень странно.

Я уже успела немного отдохнуть и потому без особых усилий прибавила света. Направленно, бледно-оранжевым кружочком на столик с диванчиком. Точно. Ну надо же!

Это были Стив с Андреем.

Я обрадовалась им, как родным.

* * *

Начинало темнеть.

А я понятия не имел, в каком районе нахожусь. В какой-то момент перестал считать повороты, потом потерял ориентировку в бутике с двумя выходами на разные улицы… И теперь умоляюще таращился на редких прохожих, выискивая среди них возможного проводника или хотя бы способного внятно объяснить дорогу. Но ни одна из этих во всех смыслах темных личностей не внушала доверия. Не потому, что коммунисты. Вообще.

На углу двух узких улочек зажегся фонарь. Поначалу тусклый, с каждой минутой он разгорался все ярче, а может, просто становился контрастнее по отношению к чернеющему небу. Элла сейчас кормит Стасика овсянкой. И привычно угрожает: «Не будешь слушаться – отдам тебя в коммуну». Стасик, разумеется, ест.

С точки зрения исследований сегодняшний день все же можно назвать удачным. Со скрипом, но можно. С приливом ипохондрии, настигшим меня в бистро, кое-как удалось справиться; правда, больше я так и не рискнул посетить какое-либо общественное заведение и наблюдал за коммунистами издалека. С полным включением пока не сложилось.

Из-за угла показались трое. Я подался было навстречу, но, попристальнее оглядев приближающихся в фонарном свете, понял, что не стоит. Два здоровенных амбала двигались неверной моряцкой походкой, и не хотелось бы находиться в радиусе двух с чем-то метров, когда кто-нибудь из них потеряет равновесие. А третий, мальчишка чуть постарше моего сына, в приплюснутой кепочке и с сигареткой, вертел по сторонам востреньким носом явно в поисках приключений. Для всех троих.

Само собой, они были коммунисты: но, повторяю, дело не в этом. Просто…