Наследник

Огляделся по сторонам, подсознательно надеясь увидеть патрульный отряд полномочников. Каких? Откуда?.. это же Париж.

Они шли прямо на меня. Я чуть отступил, стараясь по возможности слиться со стеной. Прикрылся, как щитом, сложенным ноутбуком; потом сообразил, что именно он – самое дорогое, что у меня есть. Спрятал за спину. Лучше сразу отдать им немного денег… хотя немного они, наверное, не возьмут. И как я посмотрю в глаза Стасику, вернувшись без действующей модели звездолета?..

Или все-таки пройдут мимо, а?

Не с моим интеллигентским счастьем. Коммунисты еще с расстояния трех-четырех метров узрели меня, захихикали (амбалы сиплым басом, а мальчишка тоненько, гадко) и слегка поменяли вектор пути, нацелившись на стену, с которой я безуспешно пытался слиться. Успела мелькнуть мысль, что в такой опасной ситуации не было бы зазорным спасаться бегством изо всех сил. Двое точно бы не догнали, а с мальчишкой я, пожалуй, один на один еще справлюсь. Но пока я обдумывал эту возможность, они уже отрезали мне пути к отступлению. Сверху с двух сторон пахнуло наискось тяжелым перегаром.

Я не люблю резких запахов. То есть, я их не выношу. Не настолько, правда, как резкие звуки, но… Стало нехорошо. Еще до того, как мальчишка, поднырнув под расставленные руки амбалов, дыхнул мне прямо в лицо чем-то совсем уж невообразимым. И провокационно взвизгнул:

– Гуляем, дядя, да?

Прищурившись, я присмотрелся и понял, что это не пацаненок, а девушка. Причем не то лет тридцати, не то двадцати с небольшим, но очень тяжелой жизни.

Что ей отвечать, я не знал. Поэтому улыбнулся. Как можно более миролюбиво.

– Че ты лыбишься?! – заверещала парижанка. – Ребята, че он лыбится?!! Ща как зомбану!

Громилы одобрительно заржали.

А я вспомнил Исицкого. Ему единственному я как-то проговорился (конечно, чисто умозрительно) о своей идее. Исицкий, умница, замечательной души человек, образец терпимости ко всем и каждому, – даже он замахал тогда руками: «Что ты, Николай! Прости за откровенность, затея бредовейшая. Жутко вообразить, что они там вытворяют, не будучи изолированы и как-то регулируемы в коммуне». Представляю, в каких выражениях оформила бы данную мысль Элла…

Я отвлекся. Я всегда отвлекаюсь, попадая в неприятную ситуацию; это признак слабости характера. И ноутбук за спиной звучно лязгнул о штукатурку.

– Чего там у него? – лениво поинтересовался парижанин слева.

– Чего там у тебя?! – подхватила барышня. – А ну, покажь руки! По-доброму, пока не зомбанула!

Я подумал, что у нее, наверное, средненькие способности. И, скорее всего, уже исчерпанные на сегодня. Иначе не угрожала бы, а правда попыталась меня зомбировать: так ведь гораздо легче грабить.

Любопытно: получилось бы у нее?..

Опять отвлекся. Элла права: я никчемный слизняк. И повторит еще раз двести, когда узнает. Впрочем, рассказывать ей, наверное, необязательно. Вот только Стасик. И действующая модель…

– Ноутбук, – улыбаться я поостерегся. – В нем плоды многолетнего труда, позвольте мне, пожалуйста, вынуть винчестер. И деньги… мой сын просил привезти ему подарок, и… в общем…

Коммунисты ликовали. Неужели я действительно настолько смешон? Стало даже где-то обидно.

– Ты обывал? – внезапно с искренним интересом спросила барышня. И, не дожидаясь ответа, обернулась к дружкам:

– Ребята, он обывал!!!

Было непонятно, чем грозит мне ее разоблачение. И стоит ли признаваться, что я кроме всего не местный. Я молчал, слушая новую волну зверского хохота. И снова начал отвлекаться: с резким приступом голода вспомнил пропущенный гостиничный ужин, коктейль без закуски в бистро, обед еще в самолете и почему-то девушку в разных ботинках…

Тем временем из-за поворота с фонарем опять показалась троица. Видимо, они тут любят ходить по трое. Интересное наблюдение, которое надо будет непременно занести… если, конечно, не ограбят вместе с винчестером.

Мои трое ухохатывались, ничего не замечая. Зато другие притормозили под фонарем, явно о чем-то совещаясь. Я наблюдал их в просвет между локтем левого амбала и кепочкой барышни. Тоже, естественно, коммунисты. И тоже не вызывающие ни капли доверия. Роста они были, в отличие от моих, примерно одинакового. Все с хвостами разной длины: я имею в виду прически (необходимая оговорка, когда речь идет о коммунистах; в моей папке «Морфизм» зафиксировано всякое). Размахивая хвостами и руками, они выясняли отношения все более бурно. Двое – определить их пол я на расстоянии не сумел – периодически обнимались.

Третья была девушка. В ботинках.

– Значит, обывал, – с расстановкой выговорила моя парижанка в кепочке; сплюнула сигаретку. – Ты труп.

Амбалы враз перестали смеяться. В образовавшейся тишине разом сгустилась опасность, вязкая, как жидкий асфальт. Настолько ощутимая, что я мгновенно перестал отвлекаться, вернулся в «здесь и сейчас». До сих пор мне казалось, будто самый худший из возможных вариантов – лишиться ноутбука и не привезти Стасику модель.

Стасик… Элла… господи.

– Будем мочить? – деловито спросил какой-то коммунист: я не уловил, правый или левый.

– А ты думал?! – взвилась барышня. – А чего он лезет?!! Ему кажется, все можно!!! А тут ему не где-то там, а Париж!!!..

– Точно, – удовлетворенно подтвердил амбал. И лениво, словно тоже думая о чем-то отвлеченном, занес кулак.

Я инстинктивно прикрылся ноутбуком. Из-за черного квадрата взвизгнула барышня, и вдруг плоская коробка в моих руках начала разогреваться, в считанные доли секунды раскалившись так, что я с криком разжал пальцы. Хлипкий защитный экран упал, и я увидел кое-что неожиданное.

В темноте носилась туда-сюда оранжевая шаровая молния. Барышня без кепочки (она оказалась стриженая и так еще больше походила на мальчишку) с воплем выделывала акробатические этюды, уворачиваясь от атмосферного (?) явления. Один из громил лежал поверженный на брусчатке, другого нигде не было видно. Зато под фонарем виднелись двое хвостатых. Они по-прежнему обнимались.

Ко мне подошла девушка, тоже с хвостиком, настолько вплотную, что я не мог различить ее лица, и сказала:

– Удивляюсь на некоторых. Пошли.

Я опустил взгляд.

Почему она ходит в разноцветных ботинках?

Справка: уровень преступности в Париже

Традиционно является самым высоким в мире. Версия, по которой этот факт напрямую связан с компактным проживанием коммунистов (как вариант – с отсутствием регулярного патрулирования города полномочными службами), официальной наукой отвергается как проявление ксенофобии, в корне противоречащее Кодексу прав личности. Однако неоспоримым является факт, что лицам социальной нормы, которым по профессиональным либо иным мотивам приходится проживать или долгое время гостить в Париже, следует соблюдать особенную осторожность.

* * *

– Винчестер, по идее, целый, – сказал Андрей.

Он разбирается. Он разбирается во всем. И молнию, кстати, он пустил, он умеет. Правда, лысый дядька-обывал, кажется, думал, что я. И смотрел на меня такими же влюбленными глазами, как Стив – на Андрея.

Андрей на Стива никогда так не смотрит. За что и уважаю. Нечего страдать фигней.

Мы сидели в кафешке, той самой, про которую Стив говорил, что я могу там поесть то, что дают, и мне понравится. Но пока нам вообще ничего не дали. На столике лежала только оплавленная коробка бывшего ноутбука. Андрею, кажется, было стыдно, и я его не понимала. Ну, промахнулся, с кем не бывает. У нас в коммуне он иногда и не такое вытворял – и не припомню, чтоб особенно стыдился.

– Я очень на это надеюсь, – промямлил обывал. – Здесь собраны плоды многолетнего труда… революционного, я бы сказал. Тема, над которой я работаю… – он повертел коробку в руках и заволновался: – А как его оттуда извлечь?

– Автогеном, – сказал Андрей. – Только аккуратно.

Дядька успокоился.

– Так вот, эта тема в общественном сознании табуирована. Считается, будто все должно оставаться таким, как есть, хотя очевидно, что статус коммунистов в обществе в высшей степени зыбок и неопределен. Матери пугают детей тем, что отдадут их в коммуну! Разве это не показатель?..

Я подумала, что Данке уж точно нечем пугать своего малого. Поэтому он у нее совершенно неуправляемый. Когда-нибудь произведет такого дракона, который нам всю коммуну нафиг сожжет.

Стив склонил голову на плечо Андрею и нежно провел пальцами по его ключице, слегка забравшись за воротник. Обывал – его звали то ли Николай, то ли Никанор, я уже забыла, – от этого зрелища глотнул воздуха и заткнулся. Обывалы всегда так; хотя мне, если честно, тоже стало неприятно. Но Андрей поморщился, и я повеселела.