Не разбавляя

– Потерпи, миленькая, потерпи, – всё это возникало в памяти Любы смутными отрывками, между которыми были полные провалы.

Она начала сознавать окружающее более или менее ясно только в больнице, под капельницей. Увидела себя в чистом светлом помещении и не могла вспомнить, как сюда попала. Тошнило меньше, только кружилась голова.

– Температура, рвота желчью, понос, – услышала она голос над своей головой.

Врач наклонилась, заглянула ей в глаза, потом осмотрела ладони рук.

– Склеры пожелтели, ладони тоже. И без анализа ясно, – желтуха.

И увидев, что Люба очнулась и смотрит на нее осмысленным взглядом, врач добавила:

– Да, Люба, влипла ты. Хорошо, что быстро довезли. Инфекционный гепатит – это тебе не шутка. Вытащить мы тебя вытащим, но последствия такой болезни могут сказываться всю жизнь.

Люба перестала вспоминать, села на кровати. Сон из прошлого был реальным до мельчайших подробностей. В горле пересохло, слюна была вязкая, сухой язык не ворочался во рту.

После вчерашней вечеринки на дне рождения ее мутило, хотя она почти ничего не пила и мало ела. Скучала, сидя за столом. Не было после работы сил ни петь, ни плясать, только сидеть, поклевывая с тарелки, и думать при этом, во что ей обойдется ночью это разгулье.

А Вася отплясывал, и Люба ревновала его. Нет, не к женщинам, с которыми он танцевал, а к его здоровью, к тому, что он может вот так пить, есть, что придется, и от души веселиться.

Зазвучало танго, их с Васей любимый танец. Вася вопросительно глянул на Любу, но она опустила глаза, и отрицательно качнула головой. Муж огорчился и присел к столу рядом с ней.

Это было вчера, а сейчас Вася тихо спал, уткнувшись носом в подушку, и не проснулся, когда она вставала.

И вчерашнее неприязненное, вязкое и скользкое, как глина после дождя, чувство к человеку, лежащему на кровати возле нее, опять наплыло на Любу.

Она осторожно выползла из-под одеяла, и прошла на кухню. Зажгла свет, взяла чайник, налила в стакан, выпила, освежилась. Ночной кошар отступил, но чувство горечи во рту и небольшая тошнота были реальные, сегодняшние.

Люба посидела на кухне, пошевелила босыми ногами, прилипающими к линолеуму.

В пятницу мне на УЗИ, думала Люба. Посмотрят, что со мной, полечат, пройдет.

Она посмотрела на часы: шел третий час ночи. Надо бы лечь, думала Люба, но всё сидела и сидела посреди ночи на кухне босая и вспоминала, вспоминала институт, Сашку, его буйные кудри, темные глаза.

Сашка, рано женившийся, не на ней, Любочке, давно исчез из ее жизни, но она никогда не воспринимала его исчезновение как потерю. Эпизод из жизни, как и их работа на бахче, как и всё, что было в прошлом и не проросло, не осталось в настоящем, в сегодняшнем дне.

Но на кухне в ночи измученной кошмаром Любе вдруг померещилось, что не Василий, а Сашка, спит за стенкой в их супружеской постели. И ей страшно стало идти в спальню, и она всё сидела на табуретке, опустив голову, и чувствовала, как стынут босые ноги.

В пятницу, после УЗИ Люба пошла к врачу. Немолодая полная врач, гастроэнтеролог их районной поликлиники долго смотрела Любин биохимический анализ, читала заключение УЗИ.

– У Вас цирроз печени.

– Цирроз? – Люба задохнулась, выговаривая это слово.

Перед глазами всплыло желтое лицо отца, отечные круги под глазами. Отец пил всю жизнь, во всяком случае, Люба его трезвым не помнила, и не остановился даже тогда, когда ему сказали, всё, допился.

Умер от цирроза печени, не дожив до пятидесяти лет.

Но ей было только тридцать шесть, только тридцать шесть лет, и она так хотела жить. И она же не пила!

Ужас отразился в ее глазах.

– Ну-ну, милочка, не надо так пугаться. Современные лекарства позволяют бороться с этой напастью, продлевают жизнь, – врач досадовала на себя, что так прямо, в лоб, сказала пациентке диагноз.

– Вы перенесли в молодости инфекционный гепатит? У вас была желтуха? – врач строчила неразборчивые каракули, делала выписку из истории болезни. Она выписывала Любе направление на консультацию к профессору.

А Люба опять вспомнила свой сон. Вот оно, когда отрыгнулось, подумалось ей.

Из темноты коридора поликлиники Люба вышла на яркое зимнее солнце, зажмурила глаза. На душе было так тяжело, так противно, что и солнце не радовало.

Любе было страшно и одиноко. По дороге домой, в троллейбусе, битком набитом, так что народ с трудом протискивался, Люба приняла решение ничего не говорить о диагнозе до тех пор, пока медицинское светило, к которому направили Любу, не скажет свое слово. Любе казалось, что не прозвучавшее вслух, дома, среди родных стен, существует только здесь, в поликлинике.

С этим решением она вернулась домой.

Но Надежда Семеновна по выражению лица дочери сразу поняла, что случилось что-то плохое. Эти две женщины, мать и дочь, понимали друг друга с полуслова, и замужество Любы мало что изменило в их отношениях: мать для Любы была более близким человеком, чем муж.

Давным-давно, когда еще был жив отец, отвращение к его беспробудному пьянству объединило их, научило надеяться только друг на друга. И с приходом в их дом мягкого по характеру молчаливого Васи всё осталось, как было. Не привыкшие считаться с мужской половиной семьи женщины и в отношении непьющего Васи вели себя так же, как когда-то с Любиным отцом: советовались только между собой, и Васе приходилось подчиняться и плыть по течению.

Дочурка Надя заступалась за него, когда его обижали мать и бабушка, обнимала папку за шею, и крохотным кулачком грозила матери, если та повышала голос на отца. Но по мере того, как Надя росла, она изменялась, и незаметно Вася оказался под залпами трех орудий: Надя выбрала сильную половину семьи, бесхарактерность отца утомила ее, слишком много сил требовалось для его защиты.

Сейчас Люба не выдержала расспросов встревоженной матери, и, пользуясь отсутствием мужа, рассказала правду о своем состоянии. Мать закрыла рот рукой, чтобы не закричать от страха.

– Не реви, еще не хоронишь, – резко осадила мать Люба.

Но обеим женщинам было страшно, обе они думали о Любочкином отце: от момента, когда ему поставили диагноз, такой же диагноз, до смерти прошло пять лет.

Любе было тридцать шесть, а Наде только одиннадцать. Сейчас она, опережая отца, вбежала в кухню, и обе женщины одновременно подумали о том, что с ней будет, и какая судьба её ждет, если Люба уйдет.

– Надя, куда пошла в обуви, вернись, разуйся, – раздался из коридора веселый окрик Василия, и уже при первых звуках его голоса жена и теща поняли, что он выпил, и хорошо.

– Только о себе думает, о своих удовольствиях, – прошипела Надежда Семеновна, и, хотя Люба отмахнулась от материных слов, обида на мужа запала в душу.

Медицинское светило, к которому Люба попала, отстояв два часа в очереди, внимательно и долго щупал Любу, смотрел результаты сканирования, биохимические анализы, снова щупал, вздыхал, постукивал пальцами правый бок.

Молча сел за стол, быстро заполнил бланк заключения, потом бланки рецептов.

– Попьете пять недель, и приходите снова. Будем наблюдать Вас в динамике.

– А диагноз вы подтверждаете?

– Да..а – профессор сдвинул очки на лоб, внимательно посмотрел на Любу.

– Функции печени нарушены процентов на тридцать, безусловно, это не только последствия перенесенной двенадцать лет назад болезни. – Вы алкоголь употребляете?

– Выпиваю, на вечеринках, когда вино, когда пару рюмок водки. Ну, в общем, как все.

– Вы не как все, и вам ни капли, вы слышите меня, ни капли алкоголя, ничего жареного, никаких мясных отваров. Забудьте о пирожных, тортах, сливочном креме, шоколаде. Пейте лекарства и приходите через месяц.

Люба постоянно принимала лекарства, и скрыть это от Васи было невозможно: Вася узнал, что у Любы болит печень, но не более того. Об опасности, которая грозила жене, он не подозревал.